Иван Царевич и Василиса Прекрасная - Александр Бондарь

- А что мне делать-то оставалось? - Говорит ему Василиса. - Ты, поди, почти два года гдесь шлялся. А Горыныча уже давно нет. Помер он. Детинушку черного скушал - и через то заразился хворью какою-то заморскою. Слово такое чудное - поди, и не выговоришь. А как он страдал, сердешный! Все тебя ждал, думал - придешь, от мук его напрасных избавишь. Да так, вот, и не дождался. А как не стало Горыныча нашего, так слуги его и замок продали и все, что там было, да пропили. И я, вот, осталась одна, как есть.

Покачал головою Иван. Подумал.

- Что было, то было, - говорит, - пойдем, Василиса, домой.

Та вздыхает в ответ.

- Нет, Иван. Иди один. Моя доля - тут оставаться. Это оно поначалу только таким кажется. А поживешь - привыкаешь.

- Не могу я тебя понять, Василиса, - отвечает Иван. - Ты, ведь, подумай: человек - он что ветер. Подул - и нет его. А ты, что, целую жизнь здесь прожить думаешь? В другой раз, поди, уже не родишься. Ты погляди вокруг - здесь, ведь, людей нет.

- Я уже тебе, Иван, ответила. Больше ничего сказать не могу.

А тут детина здоровенный подходит к Ивану. Грозно на него глядит.

- Тебе чего тут надобно? Нравится девка - плати и веди. А нет - вали на все четыре. Нечего тут болтать попусту.

Не потерпел Иван. Кровью налилось его лицо. Быстрее, чем детина тот за нож схватиться успел, вынул Иван меч и вонзил ему прямо в сердце. Рухнул детина, что пень трухлявый, дровосеком проворным срубленный. А тут, откудова ни возьмись, набежали со всех сторон стражники, окружили Ивана.

- Сам с нами пойдешь? - Спрашивают. - Али тебя напополам разрубить?

Бросил Иван свой меч наземь. Говорит:

- Делайте со мной, что хотите. Мне теперь все едино.

Отвели Ивана в темницу. А вечером предстал он перед судьей. Тут уже собрались все - и защитник и обвинитель. Защитник сидит, книжку читает.

- Ну что? - Судья спрашивает. - Не будем мы долго с детинушкой этим возиться? Осудим его скорее, да и домой. Пошто оно нам? Сегодня вечером скоморохи бродячие спектаклю показывать будут интересную.

Защитник тут захохотал громко. Судья удивленно на него посмотрел.

- Али я смешно говорю? - Спрашивает.

- Да нет! - Тот махает рукой. - Книжка смешная!

- Итак, - судья поглядел на Ивана внимательно. - Тебя обвиняют, детинушка, в убийстве человека хорошего. Правда это, али наговаривают?

Защитник тут снова захохотал громко и страницу перевернул.

- Что убил - не отрекаюсь. - Иван головою кивнул.

- Ну вот и славно, - потер руки судья. - Люблю, когда дело идет быстро. Пускай обвинитель теперь свое скажет.

Встал обвинитель с места. Поглядел на Ивана.

- Нет у меня слов, - говорит он, - чтобы мог выразить я...

- Давай покороче, - судья его перебивает. - А то спектакля уже скоро начнется. Красиво в другой раз говорить будешь.

- Хорошо, - кивнул обвинитель. - Ежели коротко, то думаю я, что детинушку этого за душегубство повесить следует, да еще раз повесить его за то, что уж больно хорошего человека убил он, и повесить его в третий раз за ту удивительную жестокость, с какою он совершил это страшное и леденящее преступление. Думаю я, что по справедливости три раза его повесить следует. Это - ежели коротко.

- Хорошо, - кивает судья. - А теперь - защитнику слово.

Встал с места защитник, отложил книжку. Закладку в книжке оставил чтоб не забыть потом, в каком месте остановился.

- Я думаю, - говорит, - что должны мы его помиловать, потому как чужеземец он, законов наших не знает, и еще раз его помиловать, ибо не ведал он о том, какого хорошего человека убивает. Вот это, вот, у меня все.

Сел на место защитник, снова книжку свою открыл.

- Я, - говорит судья, - и с обвинением согласен во всем и с защитой согласен. Не можем мы повесить детинушку этого, потому как чужеземец он. И то, что не знал он, какой хороший был человек, которого убивал - тоже правда. Поэтому я отменяю одно повешение и отменяю другое. Так что ты не горюй, детинушка. Повесят тебя всего один раз.

Иван рукою махнул.

- Воля ваша, - говорит, - делайте со мной все, что хотите.

А судья обернулся.

- Позвать-ка ко мне Филиппку, - приказывает.

Парень вошел с мордою хитрой.

- Что? - Cудья его спрашивает. - Детинушку этого повесить надобно завтра. Все для того у нас имеется?

- Ничего не имеется! - С готовностью отвечает Филиппка. - На мыло талоны я за тот год не получил еще. А пеньку, что во дворе лежала, ночью вчерась люди какие-то уволокли. Недобрые, видно, люди...

А сам морду воротит в сторону.

- Ну, что ты крутишь, что ты крутишь, - судья ему говорит, - скажи правду - сам и унес. Я ж, ведь, пойму. Вот ты пьяный сейчас. А с чего? Я ж тебе жалованье, поди, четыре месяца уже не платил.

Ничего не отвечает Филиппка. Только все морду отворачивает.

- А! - Махнул на него рукою судья. - Иди с глаз моих! - Потом оборачиватся к Ивану. - А если мы, детинушка, голову тебе отрубим - ты, как, возражать не будешь?

Отмахнулся Иван.

- Делайте, что хотите. Мне все едино.

- Вот и прекрасно, - судья руки потер. - На сем суд заканчивается. Пойдемте скорее, а то спектакля уже начнется вот-вот.

Отвели Ивана, посадили в темницу. Приходит к нему тюремщик, ужин приносит.

- Тут тебе каша, - говорит, - но мяса в ней нету. Мясо все с утра крысы съели. - А сам себя по животу поглаживает. - Тут до тебя, - говорит, - сидел душегуб один. Забава у него такая была: людей по темным углам хватал, да на куски резал. Как посадили его в темницу, то все прошения писал - просил, чтоб его помиловали. Простите меня, - писал, - окаянного, нечистый попутал, не буду больше. Но его не простили. Вон там, во дворе, и срубили ему голову. А палач наш - он это дело любит. Он, когда еще сорванцом был, то не играет с другими мальчишками, а все больше - в угол забьется укромный, жуков-червяков разных насобирает и сидит - отделяет им головы...

Ушел тюремщик. Одного Ивана оставил. Отодвинул Иван миску с похлебкой и над жизнью своей призадумался. А тут слышит - шаги. Заходит в темницу к нему детина здоровенный.

- Что, - говорит Ивану, - не хочешь, небось, помирать? Я предлагаю на выбор: или тут оставайся - утра жди, или со мною пошли - работать на меня будешь. Парень ты крепкий, нам такие и надобны.

Махнул рукою Иван.

- Мне, - отвечает, - все едино.

Вышли они из темницы. Мимо суда идут. А там бояре какие-то - кричат друг на друга.

- Это наш голова с помощником своим судится, - тот детина объясняет Ивану. - Вон - толстый, в углу, с глазами злыми - то голова, а который напротив - волосы длинные и непричесанные - так то помощник.

Видит Иван: детина, который толстый, кричит громко:

- А он тут сказал, что жена моя сука, так это - неправда все, это его жена - сука. И то, что я пьяница - тоже ложь, я уже четыре месяца и воды не пью. А, про него знаю, что рукоблудием он занимается, когда в уборной сидит, ибо жена его к себе не пускает. Я это сам видел, когда за ним в щелку подглядывал.

В горнице той люди сидят какие-то, пишут себе чего-то, склонившись низко.

- А это - летописцы местные, - детина тот поясняет Ивану, - те, вон, что у стены сидят - головой нашим куплены, а что напротив - его помощником.

Поднял один голову, поглядел на Ивана.

- А я-что? - Говорит. - Я - ништо. Я - человек маленький. Жалованье у меня небольшое, и мне детей кормить надобно.

Уткнулся и снова пишет себе.

Вышел Иван на улицу.

Началась у него теперь новая жизнь. Ходит он заместо пса при хозяине. На кого тот укажет - разрывает в минуту. Про Василису Иван уж забыл. Та потускнела и подурнела. И Ивану больше не хочется на нее смотреть и думать о ней тоже не хочется. Только иной раз вспомниться ему дом родимый, когда-то оставленный. Смахнет он слезу со щеки и снова идет - рвать того, на кого хозяин укажет. Прийдет он к нему, да и заревет грозно:

- Ты пошто, сучий пес, долгов платить не думаешь?! Пошто обижаешь хорошего человека?! Али в куски тебя никогда не рубили?!..

Так и живут.

1992, 1994, 1996-1998, 2000-2001 гг..

Туапсе-х. Индюк-Торонто-Вон.