Любовь в изгнании / Комитет - Баха Тахер

В твоем лице ничто не дрогнуло. Но я встал, достал томик моего любимого Пабло Неруды, сел с тобой рядом, обнял тебя и начал читать:

О розаО маленькая розаХрупкая и слабаяПорой я чувствуюЧто тебя можно зажать в ладоньНо вдруг нога моя ощущает твоюМои губы прижимаются к твоимИ ты вырастаешьТвои плечи — как горыГрудь твоя затопляет моюМоя рука не охватит твой стебель, тонкий,                         как серн молодого месяцаТвоя неуемная душа вздымается любовью,                                     как морская волнаВздымается к небу, освещенному твоими глазамиИ я склоняюсь к твоим губамИ целую землю.

Это ты, Бриджит! Это тебя описал Неруда!

Я шептал. Я кричал. Но твое лицо сохраняло неподвижность маски.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Все дети мира

Меня терзало желание узнать, чего же хочет эмир от Бриджит или от меня. Я вспомнил, что в последнее время нередко замечал в кафе, где мы встречались с Бриджит, одного и того же индийца. Он же попадался мне и возле моего дома. Я не придал этому значения, посчитал за случайность. Кому надо следить за мной?

В течение нескольких дней я пытался связаться с эмиром по телефону, номер которого взял у Бриджит, но бравшая трубку Линда неизменно отвечала, что его высочество отсутствует.

Не удалось мне дозвониться и до Юсуфа, чтобы узнать, есть ли у него какие-либо новости об эмире. Его все время не было на месте. Наконец, несмотря не нежелание лишний раз встречаться с Элен, я пошел в кафе. Там, в своем обычном углу сидел перед кружкой пива Бернар. Он помахал мне рукой, но Элен, которая как раз несла заказ клиенту, тоже сделала знак, что хочет со мной поговорить. Она быстро освободилась и подошла ко мне.

Вид у нее был хмурый.

— Прошу прощения, месье, — произнесла она, — но что такое вы сказали Юсуфу в тот день, когда мы с вами разговаривали? Что с ним случилось?

— А с ним что-то случилось? Извините, Элен, но я не знаю. Мне в тот раз не представилась возможность поговорить о вас. Разговор касался газеты, я сказал ему, что не могу участвовать в этом проекте.

Опершись рукой о стол, Элен недоверчиво смотрела на меня и с сомнением в голосе спросила:

— Это все?

— В общем, да. Еще мы говорили об эмире.

— Вы сказали Юсуфу, чтобы он вернулся к эмиру?

— Наоборот. Хотя я не властен приказывать ему. Юсуф сам решает, возвращаться или не возвращаться.

— После этого вы еще раз встречались?

— Ни разу. Я пришел сегодня увидеть его. У меня к нему серьезный разговор.

— Серьезный? — иронически хмыкнула Элен. — В таком случае, месье, ищите его у эмира!

Она хотела отойти, но я удержал ее за руку:

— Прошу вас, Элен, скажите, что произошло? Клянусь, я не видел Юсуфа с того дня, как приходил сюда. И он со мной не связывался. Но по вашему тону я понимаю, что случилось неладное. Что именно?

Элен посмотрела в сторону Бернара, потом долго глядела мне в глаза и наконец сказала:

— Я не знаю, месье, о чем вы беседовали с Юсуфом. Но после вашего ухода он покинул кухню и весь остальной день провел в своей комнате. А утром заявил, что идет к эмиру. С тех пор я его почти не вижу. По утрам он сразу же уходит к эмиру и возвращается поздно вечером.

Она снова насмешливо хмыкнула:

— А не можете ли вы объяснить мне, почему он перестал бриться?

Но тут ее позвал кто-то из посетителей, и я пошел к столику ожидавшего меня Бернара.

— Она говорила с вами о Юсуфе? — спросил Бернар, как только я сел рядом с ним.

— Да, но я ничего не понял. Она, кажется, в чем-то меня обвиняет.

— Она ничего не понимает, — небрежно обронил Бернар.

— Значит, вам что-то известно?

— И я ничего не понимаю. И никто в мире ничего не понимает. — Бернар говорил прежним небрежным тоном. Я догадался, что он в одном из тех плохих настроений, которые иногда у него случались. Глаза были краснее обычного. Он допил остатки пива и сделал Элен знак принести еще кружку. Подперев голову рукой, некоторое время разглядывал картину, на которой была изображена толстая девица с птичьим пером, потом вдруг хохотнул и спросил: — Как зовут врача, который порекомендовал вам оставить профессию журналиста? Я бы тоже хотел его навестить.

— Вы можете оставить ее без разрешения врача, если хотите.

— Увы, не могу. Профессия — оковы. Страховки, пенсии и прочие сложности. В моем возрасте уже нельзя сменить профессию без уважительной причины.

— Вы говорите серьезно? А не вы ли однажды, когда здесь был Ибрахим, утверждали, что журналист должен дистанцироваться от своей работы?

— Я часто говорю не то, что думаю. Как и моя газета.

Желая подбодрить его, я сказал:

— Последнее время ваша газета проявляет себя с положительной стороны. По-моему, это единственная из газет, которая осуждает применение Израилем запрещенных международным законодательством бомб против гражданского населения в Ливане.

Бернар молчал, наклонив голову.

Небольшую газету «Прогресс», в которой работал Бернар, я получал по почте ежедневно вместе с главной газетой страны. Обычно быстро просматривал заголовки, но даже они действовали мне на нервы, и, свернув газету, я откладывал ее в сторону. Однако в последние дни обратил внимание на регулярно появляющиеся в газете протесты многих гуманитарных организаций в связи с бомбардировками жилых домов, больниц и других гражданских объектов в Бейруте, а также против применения Израилем фосфорных бомб, вызывающих у жертв ожоги, от которых они умирают в страшных мучениях, бомб-ловушек в виде игрушек для детей и вакуумных бомб, которые, разрежая воздух вокруг зданий, в считанные мгновения обрушивают их на головы тех, кто находится внутри. Гуманитарные организации заявляли протесты против использования этого страшного оружия, запрещенного международными законами. Но центральная утренняя газета, которую я получал, ни словом не упоминала ни о самом этом оружии, но и о протестах. В публикациях газеты «Прогресс» не хватало одного — не поднимался вопрос о том, откуда поступает это оружие, не говорилось, что оружие поставляют Израилю Соединенные Штаты с тем, чтобы он испытывал его в Ливане.

Я сказал об этом Бернару, на что он иронически отозвался:

— Вы хотите, чтобы мы еще и Америку упомянули?.. Или, того больше, опубликовали протест со стороны самой Америки? Хотите, чтобы газету закрыли? — Подумав, добавил: — Хотя для меня это был бы хороший выход. Если бы закрыли газету, мне не потребовалось бы медицинское заключение!

— Эти публикации редактируете вы, Бернар?

Он ответил не сразу. Поднес к губам кружку с пивом, обнаружил, что она пуста, поставил на стол и лишь тогда торжественно произнес:

— Газета «Прогресс»! Аванти, аванти! Вперед! Видите, какие великие дела мы совершаем? Гневно бичуем расизм в Южной Африке! Горячо отстаиваем права женщин во всем мире! Публикуем статьи, исполненные сочувствия к странам третьего мира! Мы воистину прогрессивная газета. Но попробуйте хоть раз поместить серьезную статью о нашей роли в решении проблем этого мира, над которым мы проливаем слезы! Попробуйте дать тому, что происходит в Ливане, название, которого оно заслуживает! Как можно называть эту бойню войной? Какая может быть война между огромной армией, вооруженной самыми современными самолетами, и обстреливаемым с воздуха и с моря осажденным городом, у которого нет ни единого самолета, нет ни армии, ни флота? Какая война, если город защищают несколько тысяч людей, вооруженных винтовками и пулеметами или, пусть даже артиллерией и танками? Это не война, а побоище!

— Вы не можете задать этот вопрос в газете?

— Нет, — отрезал Бернар. — Я не могу задать этот вопрос. Известен ли вам хоть один журналист, который его задал?

Я не стал ему говорить, что даже среди арабских журналистов не знаю ни одного, кто задал бы этот вопрос.

В нашей прессе тоже писали о перипетиях «войны», о «мирных» переговорах, о героизме защитников Бейрута. Писали и в прозе и в стихах, но так, словно речь шла действительно о войне между двумя странами или двумя армиями.

Элен молча поставила перед Бернаром новую кружку пива и равнодушно спросила меня, что я желаю выпить. Я попросил кофе, и она удалилась, не сказав ни слова. Бернар проводил ее взглядом:

— Бедняжка! Муж ее переживает душевный кризис!

— И вы тоже, Бернар, насколько я могу судить! И я тоже!

— Я переживаю этот кризис вот уже лет сорок, — заметил Бернар.

— Сорок лет? Вы что, участвовали в испанской войне?

— Нет, в то время я был еще мальчишкой. Но война в Испании докатилась и до меня.

Я взглянул на него вопросительно, и он пояснил: