Любовь в изгнании / Комитет - Баха Тахер

Но я не мог не следить за тем, что происходило в Ливане. Поступающие оттуда новости были подобны ударам по голове. Разрушение центра Бейрута. 250 убитых за один налет. Согласие на вывод из Ливана отрядов арабских добровольцев. Прибытие американских сил для контроля над эвакуацией палестинцев. И так далее. Я следил также за развернутой газетой «Прогресс» кампанией против нарушения Израилем международных законов ведения войны и применения запрещенных видов оружия. Читал и гневные опровержения сторонников Израиля. Самое гневное из прочитанных мною было подписано «И. Ф. Давидян, бизнесмен». Автор публикации утверждал, что газета встала на опасный путь распространения лживых измышлений, фабрикуемых Организацией Освобождения Палестины. Что война в Ливане ведется с целью изгнания террористов, убивающих израильских женщин и детей в Джалиле. Напоминал газете о том, что миллионы еврейских женщин и детей погибли в нацистских лагерях — в Освенциме, Бухенвальде и других, и задавал вопрос: «Неужели вы хотите, чтобы евреи продолжали вечно платить эту дань?.. Еврейский народ не нуждается в уроках нравственности и гуманизма ни с чьей стороны».

Прочитав это послание, я сказал себе: можно подумать, господин Давидян, что вы тоже побывали в Освенциме! Однако, вероятнее всего, вы жили в то время в одном из огромных дворцов квартала аз-Захир, в Каире или квартала Стенли в Александрии. Жили жизнью миллионера и думали не о преступлениях нацистов, а о пирах и сделках.

Однако все годится — разговор о нацизме, арабские лошади, снос старых домов, населенных бедняками, пожертвования в пользу Израиля — все годится, если ты преуспеваешь!

Конечно, смерть одного ребенка равна смерти Целого мира. Но никто не спросит вас, сколько детей убито в Джалиле — пять, десять? — и сколько тысяч детей истреблено в Ливане, а до того в Палестине?

Утром поступали сообщения о сотнях погибших и раненых в осажденном городе. Вечером местное телевидение транслировало торжественную, гневную и скорбную церемонию захоронения четырех израильских солдат, павших «на войне». Арабы, естественно своих погибших не оплакивали! Оно и понятно, ведь есть люди настоящие и люди абсолютно бесполезные! В той же газете «Прогресс» я прочел заявление Кашира ал-Джемайля, кандидата в президенты Ливана, он так и сказал: «В нашем регионе есть ненужный народ, который называют палестинским народом!»

Большую часть сведений я узнавал из телевизионных передач, которые смотрел в отсутствие Бриджит. Видел улыбки американского посланника в Ливане Филиппа Хабиба, слушал его заявления об успехе его планов прекращения огня. Старался не размышлять над ситуацией, когда та же Америка, которая снабдила Израиль самолетами и бомбами, сеющими огонь и смерть, направляет своего посланника для прекращения огня. Не думать о том, что у нее две ипостаси — убийцы и сочувствующего. Что толку думать об этом, если Америка же выступает и посредником в эвакуации бойцов Сопротивления из Ливана? Если она приняла и осуществила решение о направлении своего и союзнического воинского контингента для изгнания палестинцев, а мы подписали это решение и скрепили его рукопожатием? О чем тут думать, если все кончено и бойцы Сопротивления покидают Ливан?

И все же в этой стране нашелся один журналист, который не промолчал. Это был Бернар!

В то утро мое внимание привлек заголовок его колонки «Непогрешимые». Прочтя первые фразы, я с трудом поверил своим глазам: «В эти дни нашу свободную страну постигла странная болезнь — болезнь молчания. Никто ни словом не упоминает о преступлениях против прав человека, если их совершает Израиль. Возвращающиеся из Ливана журналисты хотят рассказать о виденном ими, но их статьи никто не публикует. Не так ли, дорогая Лоранс?

Вы говорите, что звучат отдельные робкие голоса? Но погодите! Им немедленно будет дан ответ в разделах писательской почты в наших крупнейших газетах. Их немедленно обвинят в антисемитизме! Напомнят о гитлеровских газовых печах. Скажут, что в то время эти авторы еще не родились, но они несут за них ответственность своими писаниями. Израиль — это святыня. Израиль непогрешим, и никто не имеет права тронуть его. Все, что делает эта страна, хорошо.

Вы скажете, что нет преступлений плохих и преступлений хороших. Тем более, если их жертвами становятся женщины, дети, старики, больные на больничных койках.

Значит, вы левый экстремист, подстрекатель и агент Организации Освобождения Палестины…»

Вся статья была выдержана в этом тоне, а в конце, после подписи автора, шла фраза: «После всего сказанного я, конечно, понимаю, что я антисемит, и нет необходимости, чтобы кто-то писал об этом и пытался раскрыть мне глаза!».

Я в жизни не читал в газетах этой страны подобных слов и решил, что должен обязательно увидеться с Бернаром и узнать от него, что произошло и что именно сказала упоминаемая им в статье Лоранс. Протянул руку к телефону, чтобы условиться о встрече, но вспомнил интервью с норвежской медсестрой Марианной и решил повременить. Я уже поклялся себе, что не буду смотреть по телевидению кадры выхода палестинских бойцов из Бейрута и не буду ничего читать об этом. Когда израильтяне вошли в Западный Бейрут после убийства Башира Жмайеля[35], они наши там лишь горстку бойцов из насеристских отрядов, которые отстреливались из винтовок против артиллерии и танков. Я решил вообще не включать телевизор. Видеть все это было бы настоящим самоистязанием.

Но долго прятать голову в песок мне не удалось. В тот же день телефонный звонок пробудил меня от тревожного послеобеденного сна. Глухой голос говорил на ливанском диалекте:

— Господин..?

— Да.

— Я Сами из Ливанского Красного Креста.

— Здравствуйте.

Я пытался вспомнить, знаю ли я его, но Сами взволнованным голосом продолжал: «Со мной ваш египетский друг устаз[36] Ибрахим. Он сейчас будет говорить с вами, постарайтесь его успокоить».

— Ибрахим! — крикнул я.

С другого конца до меня донесся хриплый, прерывающийся голос:

— Слушай, здесь горы, горы…

— Ибрахим, говори погромче, пожалуйста. Я тебя не слышу. Как ты себя чувствуешь?

— К черту мое самочувствие! Я говорю, что здесь горы трупов. И миллионы мух. Мухи облепили мои глаза. А под кожей у меня запах смерти. Записывай, записывай скорей то, что я говорю.

Я нашарил на столе ручку и бумагу, крикнул в трубку:

— Я не понимаю, Ибрахим. Что я должен писать? Какие мухи?

— Пиши, что я говорю, — злобно крикнул он в ответ. — В Сабре тучи мух вьются над горами трупов. Нет, не вычеркивай этого. Вычеркни мух. Какое значение? Я не могу думать. Обожди минутку… Мухи жужжат у меня в ушах. Извини. Здесь некуда писать. После ухода палестинцев все наши газеты закрыли. Я хочу рассказать тебе, что видел, пока не поздно. Ты должен записать. Обожди минутку, обожди.

Наступило молчание. Потом послышался голос Сами:

— Я просил вас успокоить Ибрахима. Он в ужасном состоянии! Мы все в ужасном состоянии после увиденного в Сабре и Шатиле. Но у Ибрахима вдобавок ко всему диабет, как вы знаете. Он может погибнуть, говорю вам прямо, может погибнуть, если случится кризис…

Трубку вновь схватил Ибрахим. По его голосу я понял, что он прилагает нечеловеческие усилия, чтобы держать себя в руках.

— Слушай, — сказал он, — у нас нет времени. — Если я не использую эту возможность, в следующий раз не найду даже телефона. Что пишут у вас о произошедшем в Сабре и Шатиле?

— Ничего не пишут. А что произошло?

— Как?! — крикнул он. — Даже в Европе? Здесь уже три дня продолжается резня — после того, как израильтяне вошли в Бейрут. И ничего не пишут? Я только что вернулся из Сабры…

Ибрахим не успел закончить фразу — раздался длинный гудок, связь прервалась.

— Ибрахим, Ибрахим! — продолжал я кричать в мертвую трубку. — Что случилось?

Что случилось? Я включил телевизор. По нему показывали сериал «Даллас».

Я отошел от телевизора, включил радиоприемник, стал ловить одну станцию за другой. Нигде не было новостей, всюду только музыка и песни. Но пока я лихорадочно гонял индикатор приемника слева направо и назад, телевизионный сериал прервался, на экране появилась дикторша и с каменным лицом объявила: «Мы только что получили репортаж из Бейрута. Советуем людям с повышенной чувствительностью и страдающим серьезными заболеваниями не смотреть его.»

Молчание. Темный экран. Безо всяких предисловий появляется диктор, имя которого я знаю — Жан Паскаль, худощавый, с грустными глазами. Сейчас его глаза подернуты пленкой слез. Он стоит на фоне остатков разрушенного дома. Ярко светит солнце, и лоб его блестит от пота. Некоторое время молча смотрит в камеру, потом начинает говорить, пытаясь быть спокойным: «Дамы и господа, уважаемые зрители, за двадцать лет моей работы на телевидении это первый репортаж, который я не хотел бы вам показывать… — голос его дрожит. — Это первый репортаж из лагеря Сабра после происходившего здесь в течение нескольких дней истребления палестинцев».