Пресвитерианцы. Вторая армия - Василий Кленин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Снова тишина.
— А зачем… — глаза Гванука снова оживились. — Зачем на север идти Южной армии? Сиятельный, нам на верность присягнули уже четыре сюго. Не пора ли им доказать на деле свою верность? Уж сил четырех больших домов должно хватить на одних Оучи! Которых мы и так сильно потрепали под Дадзайфу.
— Демоны! Ты прав, парень! Пусть-ка повоюют!
— Если успеют… — Мэй не разделял оптимизма генерала и его адъютанта. — Уже лето. Наверняка сегун постарается высадиться до осени.
— Всё верно, — поддержал его главнокомандующий. — Мы не должны надеяться лишь на один этот поход. Он ведь может и затянуться. Либо эта война подтолкнет сегуна ускорить высадку. Так что искать информацию о планах сегуна крайне важно при любом раскладе. И мы в этом очень надеемся на твою помощь, О.
Ну что тут поделать!
— Я приложу все силы, господин, — Гванук совершил полный поклон.
— Смотри, адъютант, — тут же оживился Полукровка. — Сортируй людей из Щегольского полка на группы: кто искренне привержен делу Южного двора (таких видно сразу); кто просто не очень умен и излишне болтлив; кто может быть в чем-то зависим от тебя. Уже из этих групп отбирай тех, кто имеет связи с князьями земель Оучи или даже с большого острова (и с Симадзу тоже, кстати! Не помешает) — вдруг их кланы имеют общее прошлое или настоящее…
— Я подумал, что здесь полезнее могли бы оказаться наши инструкторы и командиры, которые готовят Щегольский полк… — Гванук не оставлял надежды спихнуть на кого-нибудь другого эту «почетную» задачу.
— Ты прав! И кто-то их тех людей уже этим занимается! — обрадовался чему-то Мэй. — Но нельзя в таком сложном вопросе надеяться на кого-то одного. Нужно много разных попыток! К тому же никто из них не имеет таких… неофициальных связей, да еще на самом верху! Ты — спаситель жены полковника. Он как раз попадает в твою категорию «должников», Гванук! Представляешь, какая это возможность! Конечно, нельзя просить Кикучи шпионить на нас. Но маленькие просьбы ты можешь себе позволить. Ты можешь попасть на их вечерние пирушки, завести через него приятельские отношения с их знатью. Особенно, стоит налечь на князей из Бунго. Это провинция клана Отомо, у которых много связей с Оучи. И соседских, и политических. Понимаешь, к чему я веду?
— Понимаю, — не думая, ответил Гванук.
Если честно, он плохо слушал наставления Мэя Полукровки, который в этой встрече открылся для него с совершенно новой стороны. Но он понимал лишь, что ему придется (придется!) видеться с принцессой.
«Хвала духам, хотя бы, не сегодня, — утешал себя адъютант. — Старый генерал с Полукровкой продержали меня до густых сумерек… Разве можно в такой поздний час идти к благородным господам? Нельзя, конечно. Вот завтра… Завтра придумаю достойный повод и зайду».
Нет, назавтра он не зашел. У адъютанта О нашлось множество очень важных причин, чтобы не идти в скромные покои полковника Кикучи и его жены. И еще два дня подряд время адъютанта О оказывалось, ну, просто под завязку забито мелкими, но неотложными делами.
«Нет, вечно так делать нельзя, — велел сам себе Гванук на четвертый вечер. — Твой генерал рассчитывает на твою помощь… Надо быть взрослым».
И на следующее утро, потратив кучу времени на то, чтобы привести себя в наилучшее состояние (равно, как и свою одежду, на которую он обычно внимания не обращал) юный адъютант О направился к группе тесно липившихся друг к другу аккуратных домиков, где жили воины союзнического полка. Мочитомо Кикучи и его жене полагалось отдельное помещение даже в несколько комнат (все-таки самый почетный заложник, да еще и с женой).
К нему-то с отчаянной решимостью в глазах и направился Гванук.
«Я просто… Я сразу скажу ей, что мне нужен Мочитомо. Нужен… Для изучения ниппонского языка! Сразу — и к Мочитомо. Сразу! Я спрячу в самую глубь свои к нему чувства. Буду улыбаться и постараюсь стать его другом… Притвориться другом. Да. Я заведу других друзей среди щеголей — и у меня пропадет необходимость приходить в этот дом. Да! Зачем мне Кикучи с юга острова, который мало что может знать о планах Оучи? Зачем мне Кикучи, весь клан которого сегуны считают бунтовщиками? Я найду кого-нибудь получше. И выполню приказ господина…».
Дверь Гвануку открыла совсем юная служанка, которую сыну прислал отец Кикучи. Адъютант был приглашен в переднюю комнатку и сообщил о своем желании увидеть госпожу. Уселся по-монгольски на циновке и принялся увлеченно строить свои дальнейшие планы по выведыванию тайных планов сторонников сегуна.
— Мой защитник…
Хотя, нет! Сначала в его ноздри влился нежный цветочный аромат. Гванук вскинулся, невольно подобрал свои колени в почтительную позу сэйдза.
Дверь плавно скользнула в сторону.
Она стояла в полумраке коридора, положив тонкие пальчики на деревянную рейку. Совсем другая… где те, рассыпанные по плечам пряди, где то взволнованное дыхание. Голову Айдзомэ украшала сложнейшая прическа, каждая прядь идеальным изгибом подчеркивала общую картину, десятки костяных заколок торчали отовсюду. Девушка стояла тихо, глаза ее были покорно опущены, точеная головка слегка повернута…
Но всё равно это была она! Та же невероятная Айдзомэ, доверившая ему свою жизнь.
— Какая же ты прекрасная…
«О боги! Я это вслух сказал⁈».
Короткий, почти незаметный взгляд мазнул по смутившемуся чосонскому мальчишке с заходящимся от восторга и ужаса сердцем. Тонкие густо-красные губы медленно растеклись в остроуглую улыбку, слегка обнажив загадочную черноту зубов.
— Мой защитник.
Глава 18
— Сиятельный, проснитесь!
Наполеон стремительно ухватился на тревожно-плаксивый тон, потянулся к нему всеми силами, как будто, выгребал из темного вязкого омута. Сон, окруживший его, был жуток и страшен. Во сне была война. Война, от которой он отвык: с синими мундирами, линейными построениями, десятками пушек, ведущими правильный обстрел, что называется, по науке. Правда, в том мире снов враги были какие-то совершенно дикие, жуткие, с кривыми саблями, с копьями в лохматой бахроме. С леденящими кровь криками, они неслись прямо на смерть. С одной лишь мыслью: резать, резать, резать людей в синих мундирах.
Кровавые схватки снились Наполеону, но, конечно, пугали его не они. В плен трех цветов попал он: грязная
