Народная диверсия - Кирилл Казанцев

Глава 16

Тихий и теплый вечер опустился на хутор.

Владимир отвез Кирилла в Еремеевку, где тот принялся ловить попутку до города: ему завтра надо было выходить на сутки. Всю дорогу Кирилл рассказывал другу, какая замечательная девушка Даша, какая она хозяйка, как вкусно готовит и в какой чистоте содержит дом. Не забыл упомянуть и о том, как он помогал ей эти два дня по хозяйству.

– Понравилось, значит, тебе в гостях у Даши?

– Старик, поверишь: понравилось!

– Может, женишься? – подмигнул Владимир.

– А что? Вот только невесте восемнадцать стукнет...

– Да, ей-то замуж рановато, а вот тебе жениться – в самый раз...

– Чего рановато? Я по телику передачу видел, так там семейная пара была: ей тринадцать, ему пятнадцать, и у них – прикинь! – ребенок! А сами на вид – дети детьми! И ничего, живут... Даша сказала, ей осенью восемнадцать стукнет, вот тогда и посватаюсь.

– Давай, давай, жених! – подбодрил Владимир. – На свадьбе погуляем!

– Увезу ее в город... в ее двухкомнатную квартиру...

Владимир с сомнением покачал головой:

– А поедет она в город-то жить? Похоже, ей больше на природе нравится.

– Поедет, куда денется! – уверенно сказал Кирилл. – Это она сейчас тут с дедом, пока не обвыклась после детдома, а когда муж у нее будет, за ним и в город пойдет. Потом сама же радоваться будет, что не осталась здесь навоз месить. Нет, в деревню надо приезжать в отпуск да на выходные. Здесь хорошо отдыхать: в озере вон купаться, рыбу ловить, в лес по грибы ходить... А чтобы постоянно жить – это извините...

Владимир промолчал, хотя ему хотелось возразить другу. В конце концов, у каждого свое мнение.

Вернувшись на хутор, он оставил машину в лесу возле избушки, а сам, прихватив гостинцы, отправился к Угорцевым.

После чая Владимир и хозяин сели в тени на лавочке покурить и «почесать языками», как выразился Арсений Матвеевич. Пахло влажной землей, потому что рядом, за редким заборчиком, Татьяна Семеновна поливала огород, пахло теплым деревом, нагретым за день солнцем. Пес Дружок вылез из будки, подошел как можно ближе к хозяину – насколько позволяла цепь, и лег, преданно смотря на старика. Одна курица, выйдя каким-то чудом из птичьего двора («должно, опять где-то дыра в заборе, ешкина вошь!»), ходила теперь возле крыльца и клевала какие-то крошки. Угорцев старший степенно курил и рассказывал Володе, о чем сегодня «беседовал» с большим городским начальством:

– ...А я ему говорю: здрасьте, говорю, господа хорошие. Что это вы у нас тут высматриваете? А этот, с пузом, и отвечает мне надменно так, через губу: «А ты кто такой, что я перед тобой отчитываться должен?» Я говорю: я, мол, житель здешний, фамилия моя такая-то. А вы что за гуси такие важные? Этот, в пиджаке, возмутился: «Это что, говорит, у тебя за вид? Ты почему к человеку, находящемуся на государственной службе, подходишь в одних трусах? И вообще, почему ты все еще здесь? Почему вас еще не выселили с нашей территории?». Слышь, Володя? «Снашейтерритории»! Я говорю: а на каком основании, гражданин хороший, она ваша? Документы на нее у вас имеются? Ежели имеются – покажите. Тот как заорет: «У нас все имеется!..» Я говорю: все имеется, а совесть не имеется! Вы почему с человеком, годящимся вам в отцы, так разговариваете? Я же старше вас лет на двадцать, а говорю вам «вы». А вы мне, пожилому и заслуженному человеку, тычете. Аль вежливости не обучены? Этот пузан как заорет: «Ты меня еще учить будешь?! Стоишь тут, голый, на моей земле, да еще и хамишь мне?..» Я говорю: «Позвольте, как же голый? Вот они, трусы, на мне! Сатиновые, между прочим...» А тут Дашутка подошла, встала рядом... Володь, я ж ему только хотел сказать, как его рабочие себя по-варварски здесь вели: деревья и кусты вырубили. Они их сажали?

– А вы знаете, Арсений Матвеевич, кто это был? Это же Чиндяйкин. Вы его узнали?

– Да мне, Володя, все по барабану, Чиндяйкин это или не Чиндяйкин! Веди себя прилично, раз к чужим людям пришел.

– Ну, это вы считаете, что для Чиндяйкина ваш хутор чужой. Он-то так не считает... А когда Даша подошла, как он себя повел?

– Ой, Володя, ты не поверишь! Сначала даже как-то исподлобья на нее посмотрел, с какой-то даже, я бы сказал, брезгливостью. А потом вдруг преобразился: приосанился, живот подтянул, даже вежливее стал.

– Ничего себе! – удивился Владимир.

– Да! Я и сам такого не ожидал. Он спросил Дашу, как ее зовут, спросил, местная ли она. Девчонка ему отвечает, а он – не поверишь – стоит и, как кот на сметану, на нее пялится. Вот паразит! Ведь за сорок мужику, а все туда же, бесстыжая морда! Ведь она ему в дочки годится...

– А что было, когда они увидели, что машина у них пропала?

– Ой, что было! Один из этих, который больно здоровый, как заорет: машину, мол, угнали! И – бежать! Еще один племенной бычара – за ним. Сели вдвоем во вторую машину и поехали... Мы стоим, смотрим друг на дружку растерянно... Я ведь даже сначала не понял, что машину-то у них того...

Владимир слушал старика и удивлялся: Чиндяйкин, этот жучара, вор и балабол, запал на деревенскую девчонку с косой и в ситцевом сарафане! Кто бы мог подумать? Нет, правда, кому расскажи – не поверят.

Потом Володя рассказал Арсению Матвеевичу, как отогнал машину в лес за Дубровино и бросил там, а сам пешком вернулся на хутор. Вдвоем с Кириллом они наблюдали из кустов, как гости бегали по берегу озера, размахивая руками, что-то кричали и задавали друг другу риторический вопрос: кто это мог сделать? Чиндяйкин кричал громче всех и на всех – на оставшегося охранника, старика Угорцева «с его чертовым хутором», на своего сотрудника. Он обещал всех посадить, засудить, сослать на Колыму, к черту собачьему... И хотя, как оказалось, это была машина Тамбовцева, но чиновник, должно быть, таким образом выразил солидарность другу, а может, его просто взбесило то, что у них, таких важных шишек, кто-то посмел угнать машину.

– Кто это мог сделать? – орал Чиндяйкин на Угорцева-старшего, пытаясь взять того за грудки.

Но одежды у Арсения Матвеевича, к счастью, не было, и чиновник только тряс кулаками возле его лица.

– А кто ж его знает! – пожимал плечами старик с самым невинным видом. – У нас тута всякие люди ходят, бывает, и украдут чего, а бывает, и дом подожгут... В прошлом году тут отдыхали какие-то с машиной... Так машину у них угнали, да... Вот так же, как и вы, они тут кричали, грозили нам...

Потом гости, выпустив пыл, немного поостыли и отправились пешком в сторону Дубровино, очевидно, на поиски своего «Мицубиси Паджеро». Арсений Матвеевич и Даша вернулись к озеру и продолжили свой отдых, Мишка на радостях бросился в воду и плескался там, резвясь, как ребенок. Владимир с Кириллом, посидев еще какое-то время в кустах, решили не рисковать и не светиться лишний раз и ушли в свою избушку.

Спустя часа три машину-таки нашли. Некоторые дубровинские жители видели, как будущие дачники-хуторяне, злые и матерящиеся, расселись по своим железным коням и укатили в город, пригрозив кому-то на прощание большими неприятностями.

Владимир улыбнулся своим мыслям, но тут же вернулся к действительности. Арсений Матвеевич, оказывается, уже давно что-то увлеченно рассказывал ему, и он решил прислушаться.

– ...Возьмем, к примеру, наш хутор. Это сейчас здесь тоска смертная, вымирает хутор-то. А вот раньше, помнится, еще лет восемь назад, здесь, вишь ты, было людно и весело: у Егорыча жена была жива и дочка с зятем. Они к родителям из города на все праздники приезжали с внучкой вон – Дарёнкой. У нас Матвей был, у Макарихи – муж Василий, дружок мой. Мы, бывало, на чай, на самогоночку в гости друг к дружке ходили. Никто не напивался, боже сохрани! Так, для порядка, для настроения, пропустим по рюмочке-другой, потом песни поем. Соседи, Володя, вишь ты, для человека даже важнее, чем родня, так меня еще отец мой учил. Родня, бывает, далеко живет, да теперь-то и не зазовешь никого, разве что из Дубровино кумовья да двоюродные братцы временами наезжают на дармовой самогон. А соседи – они всегда рядом. Потому и дружбу с ними надо водить крепче, чем с родней: в случае чего – пожар там или еще какая беда – кого на помощь позовешь? Кто всегда рядом?.. Да, как оно, все хорошее, быстро кончается! Сначала у Егорыча дочка с зятем в городе погибли от машины, внучку им пришлось отдать в школу-интернат. Потом и жена померла с горя. Все плакала по дочке и зятю, все горевала, внучку жалела, что та сиротой осталась...

– А от чего она умерла? – уточнил Владимир. – Что у нее болело?

– Говорю же: с горя! Плакала и плакала без конца... Потом слегла, обезножела...

– Что? – не понял Владимир.

– Ноги, ешкина вошь, у нее ходить перестали, говорят, от нервов. Потом и вовсе уснула навсегда... Вот так-то! А вскоре у Макарихи муж помер. Потом вот и Матвей наш... Так что здесь теперь тоскливо, не то что раньше. Хорошо еще, Дарья к деду приехала. Уж как мы боялись, что она решит в городе жить, у нее же там квартира, что от другой бабушки осталась... А она нет, она приехала деду помогать. Молодец девчонка, работящая, проворная, не смотри, что тощая!