Твоё слово (СИ) - Лисканова Яна

И действительно разошлись, перед этим чуть не по очереди подходя, чтобы поблагодарить меня и выразить свою благодарность.

— Это всего лишь моя обязанность, как патриота, — объяснила я, серьезно и без улыбки глядя в глаза толстенькому господину с волосатыми пальцами и фанатичным блеском в глазах, который хвалил меня за мои твердые убеждения.

Последним подошел Раш. Честно говоря, я ничего подобного не планировала, просто хотела покричать с толпой, вылить, так сказать, все напряжение прошедшего дня. Но неожиданно людям мои кричалки очень зашли и в какой-то момент, неожиданно для самой себя, я оказалась на возвышении, в окружении благодарных слушателей и меня понесло. Я действительно как будто бы освобождалась от напряжения, мне становилось легко и весело; но вот подошел Раш, вот я поймала себя на мысли, что только что сделала, и мне стало как-то не по себе, опять навалилась тяжесть. Я ожидала осуждения или увещеваний, но он просто взял меня за руку и повел к заказанному заранее экипажу. Почему-то от этого стало еще гаже. Наверное, его чаша все-таки переполнилась? Он ничего не говорил, и я не могла об этом не думать. Но даже усевшись рядом со мной в простую деревянную карету, он продолжал держать меня за руку, и это немного успокаивало.

— Прости?.. — неожиданно вырвалось у меня и я замерла, сама удивленная этим.

Он ответил не сразу, и минуты его молчания превратились для меня в какую-то вязкую жарко-холодную бесконечность, в ожидание какой-то развязки.

— Ничего, разберемся, — спокойно ответил он, продолжая смотреть в окошко и держать меня за руку. От его ответа почему-то перехватило горло, но все напряжение выдулось из меня на выдохе. Я решила не думать и просто сосредоточиться на том, какая у него приятная рука. Странно-большая, больше моей, сухая и теплая, а на костяшках гладко-скользкая шершавость — чешуйки. 

Стоило мне только выйти из кареты недалеко от дома, меня тут же заключили в крепкие деревянные объятия; стало вдруг шумно, как-то резко и неожиданно, Дорик и Борик что-то говорили на перебой, Ева приглаживала мои волосы, а я продолжала держать Раша за руку. Я смотрела на них и понимала, что они и правда рады меня видеть. На удивление, очень рады. Хоть убей, не понимала, почему, но запала я им в сердца, похоже, крепче некуда. Я не знала, что говорить, что отвечать, как вообще себя с ними вести, поэтому на все просто послушно кивала. Меня накормили, напоили, завернули зачем-то в плед, хотя я вовсе не замерзла, расчесали и заплели волосы, и Раш все так же за руку повел меня в комнату.

Наконец, я осталась одна. В комнате все осталось, как и было, да и что могло измениться всего за один день, пусть и бесконечно долгий для меня лично. На улицы было уже темно, потихоньку зажигались магические огоньки, проникающие порой оранжевыми линиями в мою комнату; белым шумом приятно звучали звуки засыпающего города — тише звучали голоса, лай собак в этих утихающих улицах звучал громче и отражался от каменных стен. Из приоткрытого окна задувала прохлада приближающейся ночи.

Я села на кровать, навалившись на стену. Выдохнула обреченно и подобрала ноги к груди. Пришла пора думать. Я еще раз тоскливо вздохнула. Все-таки это тяжело, когда все от тебя без ума. Я им всем так нравлюсь, что они готовы продолжать взаимодействие со мной, даже тогда, когда оно явно в убыток. Это… это почему-то ранило. Вообще-то, у меня довольно большая семья. Если это нормально, заботиться о ком-то, даже если он приносит проблемы, просто потому, что этот кто-то тебе нравится, то получается я своей семье не нравилась? Не то чтобы мне нужна была их забота или любовь, не то чтобы мне вообще было до них особое дело — меня никак не трогало кровное родство и все они, кроме мамы, разве что, были для меня просто чужими людьми, но… Неужели я им с самого начала настолько не нравилась? И если я им по какой-то причине была несимпатична, то почему я так симпатична для Раша? Евы? Дурика с Бобриком? Луки?

Я хорошая или плохая с точки зрения окружающих? Почему одни от меня отворачиваются, а другие — нет? Если и с одними и с другими — всего лишь я? Очевидно, что дело было не только и не столько во мне. Маме я тоже нравилась, но заботиться она обо мне не хотела. И Олеже я нравилась. А Олежиной маме я никогда не нравилась, но она все равно частенько впрягалась в то, что считала моими проблемами. В чем разница между ними и теми, кто окружает меня в этом мире? Я могла бы подумать, что разница именно в том, что это другой мир, но весь мой опыт взаимодействия с разумными в этом мире говорит о том, что разницы в социологическом плане особой нет. Ну, то есть, у тех же оборотней есть, например, животные инстинкты, которых нет у людей, а у драконов есть магические инстинкты, которых нет ни у одной из рас этого мира, и это конечно вносило разнообразия, но разница не была такой уж сильной. Разумные в этом мире были по сути такими же, как люди — в моем. Были порядочные и не очень, были ранимые и равнодушные, были жестокие и жалостливые, глупые и умные, и далее и далее. Они точно так же менялись в зависимости от того, находятся ли они одни или являются часть какого-то сообщества или просто толпы, они покупались на яркие заголовки абсолютно так же.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Может моя семья просто сплошь состояла из слабаков? Поэтому они не смогли заботиться даже о той, рождения которой, вроде бы, ждали? А я такая же? Я ни о ком не забочусь. В отличие от моего, ну например, отца — принципиально, а не в зависимости от обстоятельств, но все же.

Я вспомнила, что мне говорил Лука перед тем, как меня арестовали.

«Есть ли кто-то, чье присутствие в твоей жизни для тебя важно? Разумные, без которых тебе было бы жить хуже или скучнее, чем с ними.»

Мне нравятся мои… ну пусть будут сожители. Так вот, мне нравятся мои сожители. Я уже абсолютно уверенно могла сказать, что не хочу лишиться их общества.

«Тебе нравится, когда они счастливы? Ты грустишь, когда им плохо? Что ты хочешь и можешь для них сделать?»

Я не понимаю идеи со-чувствования, но мне точно гораздо спокойнее и веселее, когда они спокойны и веселы, и меня напрягает, когда они чем-то огорчены. Не то чтобы мне из-за этого становилось грустно, просто напрягало, и хотелось, чтобы они поскорее снова стали веселыми.

А вот вопрос, что я могу для них сделать, был уже поинтереснее. Он предполагал не самокопание, а какие-то действия.

Чего они от меня хотят? Чтобы я не ввязывалась в проблемы и была послушной милой девочкой. Значит, я ей стану. Принятое решение — грело душу и приносило облегчение. Я легко провалилась в сон, пообещав с утра подумать над подробностями своего плана по превращению себя в солнышко, которое умеет заботиться о сожителях и не бежит от проблем! 

Я стояла на обрыве. Смотрела как бежит время, все быстрее и быстрее. Змеиное тело обвивало меня кольцами, но я не шевелилась. На обрыве сидел дядя Вося, бренькал тоскливенько на гуслях.

— Так и будешь стоять? — спросил он удивленно, поворачивая ко мне голову.

— А надо идти? — с тихим шуршанием меня оборачивало гибкое чешуйчатое тело, проходясь по шее, шипя в макушку.

— Тебе — всегда надо, — кивнул старик, дергая струну.

— Все равно ведь не двигаюсь вперед, сколько не иду, — вздохнула я, впрочем, не сильно огорчаясь. Не то чтобы мне до всего этого было дело.

— Так если ты просто ногами шевелишь, не думая — конечно, никуда не двинешься, — хихикнул дядя Воська.

— А мне никуда и не надо, — удивилась я, — разве я говорила, что мне куда-то надо?

— Поэтому сколько бы ни шла, никуда и не дойдешь, — он повернул старое лицо от меня обратно к небу и, болтая в воздухе ногами, запел что-то. Я не могла разобрать слов, как это часто бывает во сне. Теплые кольца то сжимали меня, то чуть ослабляли захват, за спиной раздавалось уютное шипение и шуршание, а старик все что-то тихонько завывал, дергая струны; а время бежало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А если я решу, куда хочу пойти?

— Тогда и пойдешь вперед.

— Но впереди обрыв, — я вскинула брови.