Иуды в погонах - Олег Смыслов

Его дочь Нина работала младшей медсестрой в военном госпитале. Когда её мужа расстреляли, она была вне себя от горя, но вернулась на работу. В коридоре она увидела раненого лётчика, который ждал приёма врача. Она подошла к нему, выхватила пистолет из кобуры и застрелилась.

Я продал свои часы и поехал во Львов, чтобы её похоронить. Купил чёрное платье и гроб. Когда Варенцов возвращался поездом на фронт, я был с ним и именно тогда рассказал о несчастье, которое произошло в марте 1944 года. Когда мы вернулись на фронт, маршал, зная, что я для него сделал, сказал: “Ты мне как сын”.

Позже он дал мне 5000 марок и попросил заказать в Вене самый лучший памятник на её могилу во Львове».

Все обещания Варенцов без особого труда выполнил, назначив Пеньковского командиром 51-го гвардейского артиллерийского полка 1-го Украинского фронта, а потом отправив в Академию имени Фрунзе.

Получилось у Пеньковского и с орденами. Если первым орденом Отечественной войны первой степени он был награжден 8 мая 1944 года приказом командующего артиллерией 1-го Украинского фронта № 052/Н, то вторым (Красного Знамени) 6 апреля 1945 года опять приказом командующего артиллерией 1-го Украинского фронта № 023/Н.

Третьим орденом (Красного Знамени) его наградят 23 мая 1945 года, а четвёртым (Александра Невского) аж 12 сентября 1945 года приказом командующего артиллерией Центральной группы войск № 0769/Н. Командующий всегда сам Варенцов.

Пятый и последний орден Пеньковского — Красной Звезды (Указ ПВС СССР от 21 августа 1953 года) будет за выслугу лет.

Словом, и про ордена Пеньковский, хвастаясь, будет врать всем подряд, в том числе и тем, на кого будет работать последние годы.

5

В 1945 году Пеньковский приезжает в Москву поступать в академию. «Я приехал через два месяца после начала занятий, но успешно сдал все экзамены и был принят, — вспоминал он. — Поскольку я командовал полком, мне не составило никакого труда сдать экзамен но командованию батальоном. В 1948 году окончил Военную академию имени Фрунзе. Сразу же после окончания мне предложили поступить в Военно-дипломатическую академию, чтобы изучать стратегическую разведку».

В 1945-м Пеньковский делает предложение семнадцатилетней Вере Гапанович, и они играют свадьбу.

По окончании академии будущий шпион советуется с тестем или приобретённым папой.

«Я посоветовался с тестем, генералом Гапановичем, и он сказал мне, что лучше год поработать вместо того, чтобы с одного курса переходить на другой. Так в течение года я работал в двух местах. Моим первым назначением была должность старшего офицера в Управлении штаба Московского военного округа по мобилизации и организации, где до этого я служил чином ниже. Я проработал там полгода и был переведён в штаб наземных сил. Там я тоже был старшим офицером, и эта работа меня вполне удовлетворяла, поскольку платили на 200 рублей больше. Но в 1949 году я хотел поступить в Военно-дипломатическую академию, а у нас, к счастью, есть правило, по которому жалованье офицера, которое он получал до поступления в ВДА, сохраняется на период учёбы. Так, в 1949 году меня приняли в ВДА, которая находится около метро “Сокол”…

Я проучился там четыре года, с 1949-го по 1953-й. Тогда был четырёхгодичный курс, теперь — трёхгодичный».

На одном курсе с Пеньковским в этой уважаемой академии учился легендарный разведчик генерал-майор М.Е. Черных. Митрофан Ефимович запомнил его как одиозную личность.

«Своим поступлением в академию Пеньковский обязан маршалу артиллерии Варенцову, у которого он в годы войны ходил в адъютантах. А во время учёбы в академии Олег слыл бабником, любителем выпить. Однако это не помешало ему окончить академию и убыть в Турцию заместителем генерала Любченко — нашего военного атташе в этой стране. Любченко был умница, блестящий специалист, и ему не составило особого труда раскусить гнилую сущность подчинённого». Вместе с Пеньковским и Черных также учились два сына маршала Василевского, сын Булганина, сыновья маршалов Шапошникова и Конева, зять Жукова. Характерно, что почти никто из них так и не выехал за границу. Все остались в Москве. Только на год выезжал в командировку сын маршала Шапошникова.

К слову, в 1952 году у Пеньковского умирает тесть. Остаётся один Варенцов.

«После окончания академии меня распределили в Четвертое управление ГРУ. Это восточное управление (стратегическая разведка). Есть другие управления — англо-американское, европейское, Первое управление (это управление нелегалов)…

Так или иначе, около года я проработал в Египетском отделе. Познакомился с агентурной сетью и до сих пор кое-что об этом помню».

Сначала Пеньковского собирались направить старшим помощником военного атташе в Пакистан. Однако обстановка измелилась, и ему показали на Турцию.

«Это был уже конец 1954 года. Я снова начал готовиться к поездке, учил коды, оперативную программу, экономику страны и структуру вооруженных сил. Я приехал туда в июле 1955 года и стал резидентом, главой центра. Официально я был военным атташе и принял руководство над целой агентурной сетью…

Я был уже полковником… В конце войны, перед тем, как я поступил в академию имени Фрунзе, я получил звание подполковника, а в феврале 1950 года стал полковником. Вот уже одиннадцать лет, но февраль 1960 года, я служу в звании полковника…

Итак, я прибыл с женой в Турцию и принял резидентуру, центр ГРУ в Анкаре. В течение месяца мой предшественник полковник Кондратов передал мне все дела, а моим предшественником был морской атташе. В то время военно-воздушных атташе не было. Семь месяцев спустя приехал, чтобы стать резидентом, генерал-майор Савченко, но имя использовал чужое — Рубенко. Многие использовали чужие имена.

До этого Рубенко был военным атташе в Афганистане. Когда приехал этот старик — ему было больше шестидесяти, — я передал ему все дела, и резидентом стал он. А я его помощником. Я проработал до ноября 1956 года, и потом у нас возникла неприятная ситуация с одним из наших помощников атташе. Это произошло через три месяца после приезда Савченко, и этим атташе был подполковник Николай Ионченко.

Он просто-напросто подходил к туркам в ресторанах и предлагал им работать на него за деньги. Таким грубым путём Ионченко пытался купить военную информацию. Естественно, турецкая контрразведка засекла это. Хочу вам признаться: мои отношения с Ионченко были хуже некуда; они с Рубенко пытались подставить меня, чтобы меня выгнали из партии…

Не назвав своего имени, я позвонил из телефона-автомата в турецкую контрразведку, сообщив о деятельности Ионченко и указав, где он встречается со своими агентами…

Он был подполковником. Ионченко был настроен против меня. Поскольку в академии он учил турецкий язык, он был возмущён тем, что не его, а меня с моим английским назначили заместителем резидента. С генералом он очень дружил, и оба они сделали моё существование настолько невыносимым, что я написал в штаб письмо с просьбой перевода — куда угодно. Мне ответили, что необходимо подождать. По натуре я человек мстительный, но честный. Уже тогда, когда я увидел, как несправедливо со мной поступают, у меня созрело решение перейти к вам. Я хочу поклясться и расписаться в готовности служить вам и провести остаток моих дней в новой жизни.

Три месяца спустя Ионченко был снова скомпрометирован и объявлен “персоной нон грата”. Я проводил его в Стамбул, и он поехал домой через Болгарию. Генерал послал в штаб телеграмму, что турки с американцами устроили против Ионченко провокацию. Его схватили, когда он собирал “урожай”. В то время, кстати, проходил официальный визит в Турцию шаха Ирана и его супруги, и службы турецкой безопасности и контрразведки были начеку, охраняя гостей. Мы даже получили инструкцию от начальника ГРУ не проводить в этот период никаких операций. Однако генерал разрешил Ионченко пойти на встречу с агентом, назначенную на 10 мая. Я помню эту дату, потому что это день рождения моей матери. Всё произошло в то самое время, когда турецкий лейтенант передавал Ионченко военную документацию.

Я сидел как раз в кабинете у генерала, когда дежурный офицер посольства сообщил: “Товарищ генерал, ваш помощник был задержан турецкой контрразведкой, когда пытался получить военные материалы от турецкого офицера”.

Генерал очень расстроился и сказал мне, что я должен его оттуда забрать. “Почему вы позволили ему идти на эту встречу?” — спросил я.

Оперативные фонды в турецких лирах находились в моем распоряжении, однако генерал выдал Ионченко свои деньги, около 200 лир (40 долларов в 1956 году), чтобы заплатить за сведения. Это было сделано для того, чтобы я ничего не узнал. Сумма довольно приличная, и, чтобы скрыть это от меня, её не стали брать из оперативного фонда. Теперь же, когда это произошло, генерал мне во всём признался. Мы стали спорить. Я сказал ему, что он всегда обвинял меня, что я плохой и неопытный оперативник и не вербую агентов. Оп готовил к отправке телеграмму в Москву, и я спросил его: “Вы коммунист?”