Агата Кристи - Екатерина Цимбаева

Но осталось существо не менее дорогое, которое отсутствовало в «Хлебе Гиганта», словно его и не было. Дочь. Проблема родителей и детей там отнесена лишь к викторианскому времени: у маленького Вернона «было двойное божество Мама-Папа, о котором надо было молиться и которое было как-то связано с тем, что надо спускаться к десерту». В этой фразе — все одиночество ребенка, казавшееся в ту пору таким обыкновенным и правильным, единственный упрек, брошенный Агатой Миллер ее собственным родителям. Но в XX веке отдаленность родителей, особенно матери, от детей уже не воспринималась как нечто естественное.

И по прошествии нескольких лет собственные страдания и весь развод начали видеться в ином свете: это не уход мужа от жены, это уход отца от дочери. Жестокость Дермота, объявившего о своем желании развестись именно в день рождения дочери, героизм матери…

«У Джуди должен быть день рождения… И Джуди ничего не заметила. Она видела только подарки, свои развлечения, готовность каждого выполнить любое ее желание.

Она была настолько счастлива, настолько не подозревала ни о чем, что сердце Селии разрывалось».

Селия упрекает мужа именем дочери: «За себя я не стала бы драться, но за Джуди буду. Подло бросать родную дочь». Но полно, не лицемерит ли она, пусть неосознанно? Ведь в конце концов ее метания между дочерью и мужем («Дермот или Джуди?») завершились забвением именно дочери: «О Джуди она больше не думала — она уже прошла сквозь это… ничто теперь не имело значения — ничто, кроме собственных страданий и огромного желания вырваться… Река…»

Вернувшись к жизни, она почувствовала вину перед дочерью, которую чуть не бросила безнравственно на произвол судьбы. И отказалась от развода, убеждая мужа терпеть ради ребенка. И все-таки снова уступила давлению Дермота и развелась с ним.

«Словом, как видите, я уступила. И не знаю, почему я все же уступила — потому, что устала и хотела покоя, или потому, что убедилась: это единственное, что стоит сделать, или потому, что все-таки хотела уступить Дермоту…

Иногда мне кажется, что из-за последнего…

Вот почему я с тех пор всегда чувствую себя виноватой, когда Джуди смотрит на меня…

Ведь получилось так, что я предала Джуди ради Дермота».

Это написала Мэри Уэстмакотт. В старости это повторит сама Агата Кристи:

«Я была воспитана, как и все люди моего поколения: развод вызывал — и до сих пор вызывает — у меня ужас. По сей день испытываю чувство некоторой вины, что уступила настойчивым требованиям Арчи и дала ему развод. Глядя на свою дочь, я все еще сомневаюсь: не должна ли была проявить твердость и отказать ему? Так трудно делать то, с чем не согласен в душе. Я была против развода, мне претило разводиться. Расторгать брак нельзя, я в этом уверена, видела много расторгнутых браков и хорошо знаю историю жизни многих разведенных супругов. Пока нет детей — все ничего, но если дети есть, развод небезобиден».

Правда, настойчиво поднимая в романах и в автобиографии тему своей вины за согласие на развод под давлением мужа, не отвлекает ли она свое или читательское внимание от того, в чем с младенчества дочери сама была перед нею виновата? от недостатка душевного тепла и сочувствия, от долгих и частых разлук, от неспособности создать девочке домашний уют? Об этом нет ни слова, все только развод да развод…

А если за разводом последовал новый брак? все прекрасно для матери, но не следует ли подумать о чувствах дочери? И Агата Кристи, теперь миссис Маллоуэн, призывает Мэри Уэстмакотт не утешить и успокоить, а помочь советом, разобраться в обстоятельствах ее столь счастливой ныне жизни. Вместе они задумывают пьесу под самым важным названием — «Дочь есть дочь». Эта пьеса никогда не исполнялась, даже не представлялась на суд театров, и только многие годы спустя была переделана в одноименный роман. Ее содержание, практически идентичное содержанию романа, целиком посвящено отношениям между сорокалетней матерью и двадцатилетней дочерью, чьи портреты очень схожи с оригиналами.

«Сара такая живая, энергичная, решительная…

И все равно, по-прежнему ее маленькая темноволосая дочурка…

Да что это! Что за мысли! Саре они бы страшно не понравились — как и всех ее сверстниц, девочку раздражает любое проявление нежных чувств родителями. „Что за глупости, мама!“ — только от них и слышишь.

От помощи они, впрочем, не отказываются. Отнести вещи дочери в химчистку, забрать оттуда, а то и расплатиться из своего кармана — это обычное дело. Неприятные разговоры („если Кэрол позвонишь ты, мама, это будет намного проще“). Бесконечная уборка („Ах, мамочка, я, разумеется, собиралась сама все разобрать, но сейчас я просто убегаю!“).

„Когда я была молодой…“ — подумала Энн, уносясь мыслями в далекое прошлое.

Энн росла в старомодном доме. Уборка, разнообразные поручения, ведение бухгалтерских книг, рассылка приглашений и прочих светских писем — все эти занятия были для Энн привычными и естественными: дочери существуют для того, чтобы помогать родителям, а не наоборот.

Проходя мимо книжного развала, Энн внезапно спросила себя: „А какой подход правильнее?“

Дети ухаживают за родителями или родители за детьми — но существующая между ними глубинная живая связь от этого не меняется. По убеждению Энн, ее и Сару связывает глубокая искренняя любовь. А было ли такое между нею и ее матерью? Пожалуй, нет, — в дни ее юности под внешней оболочкой нежности и любви между детьми и родителями в действительности скрывалось то самое небрежно-добродушное безразличие, которым сейчас так модно бравировать».

Это на редкость автобиографичные строки, но их не прочесть в «Автобиографии» даже между строк. Это она могла доверить только Мэри Уэстмакотт…

Героиня романа очень любит дочь и даже ее понимает:

«Разумеется, быть матерью — чудо. Как бы снова проживаешь свою молодость, только без свойственных этой поре страданий, что личное в жизни на самом деле пустяки, можно позволить себе снисходительную улыбку по поводу очередных терзаний.

„Нет, мама, — горячилась Сара. — Это страшно серьезно. Не смейся, пожалуйста. У Нади все будущее поставлено на карту!“

Но за сорок один год Энн неоднократно имела случай убедиться в том, что „все будущее“ очень редко бывает поставленным на карту. Жизнь намного устойчивее и прочнее, чем принято считать».

Дочь питает к матери чувства, которые положено питать современной девице — внешнее пренебрежение и внутреннюю готовность слушать ее советы и принимать помощь. Одновременно дочь открыто проявляет ревность к предполагаемому будущему мужу матери — разумеется, из чувства заботы о «старушке» («Возраст матери — сорок один год — представлялся Саре весьма преклонным, тогда как сама Энн не без усилия могла думать о себе как о женщине средних лет»). Дочь устраивает сцены и скандалы, — и мать жертвует своей любовью, нечаянно калеча и судьбу жениха, с горя ушедшего к юной стерве. Тут наступает цепная реакция: мать толкает дочь на брак по расчету с наркодельцом, потом пытается удержать от развода — дочь заявляет, что мать ее ненавидит, — мать признается, что так оно и есть, и напоминает причину… Извинения, слезы, страдания… Дочь находит силы уехать от мужа с возлюбленным, но матери остается искать утешения у Бога…