Тигр в дыму - Марджери Аллингем

Он замолчал, и наступила тишина. Леденящий ужас Хэйвока, осознавшего наконец, что к чему, казался столь явственным, что передался остальным. Тидди Долл не ведал жалости.

— Все уже было в газете. Ты же ее не читал, Бригадир, а мы читали! — тон его был самоуверенным и насмешливым. Тидди норовил посильнее раздразнить собеседника, подкалывая его, сбивая с толку, как матадор разъяряет быка.

И все это понимали, но один лишь беззащитный пленник за его спиной понимал цель этого.

— Ну так как же насчет твоих правил, Бригадир? — Долл тяжело дышал, его непроницаемые стекла уставились на смуглое страдальческое лицо. — Никаких свидетелей, говоришь? Хорошо же ты начал, валяй продолжай в том же духе!

— Тидди! — не вынес напряжения Роли. — Ты сдурел совсем! Заткнись, ты слышал!

— Он абсолютно прав! — потерявший певучесть голос срывался на фальцет. — Он прав. Я должен был работать в перчатках, и должен был разобраться с той женщиной в новом доме Ливетта, кто бы она ни была. Я…

— Кого-кого? — Тидди Долл мигом позабыл все прочие соображения, имя оглушило его, как пощечина. — Кого дом, как ты сказал?

— Джеффри Ливетта.

Подозрение вспыхнуло в мозгу Хэйвока, и он резко обернулся, готовый увидеть некое особое, глубокое и ужасное значение во всяком совпадении.

— Ливетт, — повторил он. — Это и есть новый жених. Конверт предназначен ему. А что такое? Говори, капрал! Что? Ты что, слышал это имя раньше?

Глава 12

Официальная акция

А тем временем наверху первые рыбные торговцы, мокрые, как и их товар, валом валили из проулка на рыночную площадь. И вот уже образовался длинный обшарпанный ряд, который время от времени размыкался, чтобы дать дорогу добродушно извиняющимся грузчикам, подтягивающим мешки в зеленную лавку, и смыкался снова.

К утру туман сделался еще гуще. За двадцать четыре часа городские свалки наделили его плотью и запахом, и теперь он был леденяще-мерзостным.

Именно в недрах зеленной лавки и зародилась та «пара слов», которой суждено было вырасти в полнозвучный рыночный гвалт. Зеленщица, полная женщина, закутанная едва ли в дюжину вязаных кофт, каждая из который хоть краешком давала знать о своем существовании, тем не менее мерзла в них и потому раздражалась. Душу она отводила, отвечая двоим мужчинам, обратившимся к ней официально и вежливо.

— Но ведь у нас уже все что можно померили, — протестовала она. — У нас уже были на той неделе. А мне дела нет, будь вы хоть из самого из правительства, хоть от лорд-мэра, для налогов нас уже обмеряли вот и весь сказ. А если налоги еще больше будут, то мне платить нечем. Такое устраиваете, что можно подумать победил Гитлер!

Раскаты ее могучего голоса явственно слышались с улицы сквозь незастекленное окно, и невысокий мужчина в рыбном ряду аккуратно сплюнул на мостовую:

— Скажи лучше — русские, — кратко заметил он.

— Прямо он русский, этот Джек Хэйвок, — не разобрав, отозвался торговец рыбой, шваркнув камбалу на развернутый газетный лист, протянутый ему старушкой. — Нашенский он, отечественного производства, вроде как наша рыбка. Ну, бегите, матушка, почитаете потом у камелька. Погрейтесь там за мое здоровье!

Лавочница продолжала ворчать:

— Я скоро больная буду ото всяких этих властей. Уж и на той неделе весь дом обшарили.

Визитер повыше, приятной наружности господин, сменивший роговые очки на специальные окуляры санитарной службы, глядел на нее обеспокоенно. Мистер Кэмпион попал в весьма щекотливое положение. Он был вынужден заниматься расследованием, не прибегая к помощи полиции, не будучи вполне уверен, что Ливетт не замешан в каком-либо неблаговидном деле. Поэтому адрес оркестра пришлось добывать из неких далеко не официальных источников, и наконец теперь, когда адрес Уже был найден, оказалось что он не совсем точен. Кэмпион понял, что войти в подвал можно только через подсобное помещение лавки. Он сожалел, что представился налоговым инспектором, но куда больше его тревожило предчувствие, что медлить нельзя ни минуты.

Он посмотрел на своего сопровождающего, и мистер Лагг, приобретший благодаря макинтошу и котелку весьма солидный вид, понял, что пора идти на выручку. Он пододвинул даме кипу старых налоговых деклараций.

— Да не стесняйтесь вы, с такой-то славной наружностью, — начал он с несколько неуклюжего комплимента. — Вы ведь помочь нам хотите, голубушка, правильно?

— Да уж прямо! — усомнилась она. — А наружность вы мою в покое оставьте, она при мне всю жизнь, я про нее и слушать ничего не желаю. Уходите-ка отсюда! Идите у соседей меряйте!

Мистер Кэмпион кашлянул:

— Я только насчет подвала, мэм, — сообщил он доверительно. — Наши ребята маху дали — не включили размера подвала, вот нам и пришлось вас снова беспокоить.

— А-а, хотите чтобы я налоги платила за здорово живешь! Вдвоем явились подвал мерить! Нет уж! Ключа я вам не дам. Не могу вас туда пустить. Мои жильцы оставляют мне ключ, когда уходят на работу. Вон он на гвоздике висит. Только дотроньтесь — я мигом полицию позову! — она растерянно замолчала, и все трое, застыв, уставились на громадный и пустой гвоздь, торчащий из зеленой дощатой стены. — Пропал! — возопила она. — Кто взял? — и повернулась к Лаггу, свирепея от внезапного подозрения.

— Да обыщите меня, миссис, — толстяк даже оскорбился..

— Недосуг мне, а то бы обыскала его как миленького, — ее блестящие глазки, такие же маленькие и темные, как у него самого, окидывали его объемы с нескрываемым злорадством. — Ишь, чего это из вас так выпирает? Собор святого Павла?

— Хо! От кого это я такое слышу, а? — задетый за живое, Лагг позабыл всякую осторожность. — Не иначе от Марго Фонтейн из балета Ковент-Гарден!

Получалось глупо. Разгоралась настоящая, чисто лондонская склока, бестолковая, с переходом на личности. Обтянутый шерстяной кофтой бюст колыхался, лицо лавочницы приобрело оттенок спелой сливы, и перепачканная землей рука уже взлетела для удара. Но тут же опустилась, и дама, пересиливая себя, как если бы ей пришло в голову кое-что похлеще, перегнулась через горку пламенеющих апельсинов и завопила что было мочи: «Полиция!»

К ее величайшему замешательству, констебль ее услышал. Он немедленно возник у самой лавки, его гладкая синяя спина замаячила уже в ярде от дверей. Более того, он с явным облегчением заторопился на подмогу, потому что, пока перебранка в лавке только разгоралась, другая уже вовсю полыхала в рыбном ряду. Началась она с маловразумительного спора о вероятности восточно-европейского происхождения Джека Хэйвока, но самое пламя вспыхнуло, когда некая женщина с курчавыми волосами, чистым выговором и без тени юмора в глазах выступила против употребления слова «русский» как уничижительного. Речь ее была складной и внятной, но не слишком уместной, в связи с чем рыбный торговец, оскорбившись эпитетом «мелкобуржуазное убожество», из коего вполне понял только интонацию и первые буквы, яростно развернулся в ее сторону и обозвал ее «кровавой пацифисткой большевиков».

Тут же, как по сигналу, все вокруг принялись категорично излагать собственные взгляды на наболевшие проблемы, и полицейскому пришлось покинуть свой закут.

Этот офицер был немолод, его рыжеватые волосы успели уже несколько поредеть, к тому же он здорово устал за долгую холодную ночь. Так что одного его присутствия оказалось явно недостаточно, чтобы утишить гвалт, а его предупреждению «Эй, эй, ну кто там» грозила серьезная опасность остаться без внимания.

Вот почему он почувствовал облегчение, когда крик, донесшийся сзади, из закрытого помещения, упростил его обязанности, сделав их относительно более мирными. Он немедленно развернулся и вошел в лавку.

— Так-так, а у вас тут чего?

Властный голос, долетевший до рынка, и слова, обещающие интересное развитие событий, достигли наконец искомого эффекта. Расшумевшаяся толпа вокруг рыбной тележки повела себя в точности как хнычущий ребенок, вдруг получивший конфету. Шум прекратился немедленно, и все внимание переключилось на зеленную лавку.

Внезапно оказавшаяся на авансцене лавочница растерялась. Ее гнев улетучился, уступив место рассудительности, чтобы не сказать обеспокоенности, — как бы теперь оправдаться. Когда она наконец замолчала, констебль перевел взгляд с представителей власти на гвоздь.

— А что это вы решили, что ключ вообще пропал? — поинтересовался он миролюбиво. — Они разве уже ушли? Я что-то не видел, чтобы они проходили.

— Уже десятый час! О Боже мой, офицер, это все печка! Я их все время предупреждала. Я сама как-то в газете видела. Целая семья погибла, угорела за ночь от такой вот железной печки!

Она оказалась прирожденной актрисой — яркий и выразительный образ был создан при минимуме слов. Зрители оказались захвачены, игра им нравилась. Оркестрантов все знали, по крайней мере, в лицо, и предположение, будто вся честная компания отравилась угарным газом в склепе у них под ногами, повергла бы в ужас даже наиболее пресыщенную публику. На констебля оно произвело несомненное впечатление.