Голоса потерянных друзей - Лиза Уингейт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Возможно, где-то там мои люди. В Техасе и на севере Луизианы. Мы все носим на шее по три синих стеклянных бусины на веревочке. Бабушкины бусины. Из самой Африки. Я их тебе покажу днем.
— Ладно, поспрашивать я, пожалуй, смогу. Если не забуду.
— Буду очень тебе благодарен.
— И все-таки в жизни не слышал ничего печальней, чем те три слова.
— Какие?
— Которые ты сказал в самом конце, — Гас сонно причмокивает губами, а я тщетно пытаюсь вспомнить, что же я такое сказала. Наконец он сам мне напоминает: — «Как и всегда». Самые жуткие слова на свете.
Мы оба затихаем и погружаемся в сон. А просыпаемся с первыми лучами солнца, разлившимися над хлопковыми тюками. Мы одновременно открываем глаза, садимся и обмениваемся встревоженными взглядами. Не слышно ни гула двигателя, ни рева винта. Тюки хлопка над нами содрогаются. Мы испуганно садимся на корточки.
Именно этого мы и боимся больше всего — если не считать пожара. Боимся, что хлопок не повезут до самого Техаса, ведь обычно его собирают как раз в Техасе и на юге Луизианы, а потом везут на север, на хлопкопрядильные фабрики. А значит, где-то в окрестностях Техаса тюки сгрузят на сушу, и нам придется расстаться с «дворцом». Вот только когда это случится — никто не знает.
Первую ночь мы спали и дежурили по очереди, а потом обленились. Вода в эти дни кажется спокойной, погода стоит ясная, и судно идет себе беззаботно мимо прибрежных плантаций и городов с пристанями. Оно даже не останавливается, чтобы взять на борт тех, кто надеется найти свободное местечко и подняться вверх по реке. «Звезде Дженеси» предстоит долгий путь. Силы она подкрепляет, пожирая древесину, которую скармливают ей в котельной, и время от времени останавливается, чтобы восполнить запасы топлива, а потом, выпуская из трубы клубы густого пара, продолжает путь. На реке это в новинку, но такая уж она, «Звезда», что с нее взять. Новых друзей заводить не спешит, а брать пассажиров — тем более. К чему ей множить свои заботы?
Гас говорит, что с кораблем этим что-то не чисто. Странный он. Народ тут все больше молчит, а если и переговаривается, то только шепотом, и «Звезда» скользит по воде, точно призрак, не желающий, чтобы его кто-то видел.
— Мы остановились, — шепотом замечаю я.
— Дерево грузят, наверное. Видно, приплыли к очередной ферме. Для города слишком уж тихо.
— Вот-вот. — Останавливаться у маленьких ферм, чтобы пополнить запасы, — обычное дело. Обитатели болот и фермеры зарабатывают на жизнь продажей дров для речных судов. Белые делают ровно то, над чем раньше трудились целые оравы темнокожих рабов.
Тюки вздрагивают так, будто их с силой кто-то толкнул. «Дворец» покачивается у нас над головами, два соседних тюка наваливаются друг на друга.
— А вдруг они там не только про топливо толкуют, но и хлопок сейчас сгружать начнут? — шепотом спрашиваю я.
Гас бросает на меня взволнованный взгляд.
— Надеюсь, что нет, — говорит он и поднимается. — Но лучше нам сматывать удочки, — с этими словами он углубляется в туннель.
Я хватаю шляпу, откапываю ридикюль мисси, прячу его за пояс штанов и начинаю протискиваться вперед с отчаянием крольчонка, которого почуяла охотничья собака. Веточки и щепки цепляются за одежду, царапают мне щеки, но я продолжаю упрямо продираться к свободе, упираясь руками в хлопковые стены. Воздух наполнен пылью и пухом, он забивает глаза так, что ничего не видно, лезет в нос и мешает дышать. Легкие сводит, но я не сбавляю темпа, иначе — верная смерть.
Снаружи доносятся громкие приказы. Стук дерева о дерево. Звон металла о металл. Пол под ногами резко уходит в сторону. Хлопковые стены клонятся вбок.
Наконец я добираюсь до самого конца туннеля и скатываюсь на палубу. Глаза застилает пелена, душит кашель. Мне до того худо, что уже все равно, заметил меня кто-нибудь или нет. Главное — что я выбралась на свежий воздух.
Рассвет еще только-только забрезжил, подвесные фонари всё еще горят. Вокруг бегают рабочие, а пассажиры, вскочив со своих матрасов, выскакивают из палаток и пытаются схватить то, что катится вниз по накренившейся палубе: ведра, саквояжи, курительные трубки, сковородки. В такой суете на меня никто не обращает внимания. Грузчики и белые снуют туда-сюда, взвалив на спины тюки, ящики и бочки. Они загрузили так много древесины, что корабль не выдержал перевеса и накренился всем своим приземистым корпусом. «Звезда» с натужным скрипом наклоняется еще ниже. На борту, точно в потревоженном муравейнике, начинается настоящая паника. Мужчины и женщины хватают пожитки и детей, которые кричат и плачут, а им вторят собаки и скот. Курицы в своих клетушках испуганно хлопают крыльями. Коровы протяжно и низко ревут, оскальзываясь в загонах. Лошади и мулы отчаянно пытаются устоять на ногах, рвутся прочь из стойл и фыркают. Весь этот шум, кажется, тонет в голубовато-белом тумане, таком плотном, хоть ложкой черпай.
Слышится треск дерева. Следом раздается женский вопль: «Мой малыш! Где мой малыш?!»
Мимо с вязанкой дров спешит один из членов экипажа, и я решаю, что лучше спрятаться, пока меня кто-нибудь не заметил.
Я осторожно пробираюсь к стойлам посреди главной палубы — где-то тут должны быть и старушка Искорка, и серый скакун Джуно-Джейн. Если меня спросят, куда я иду, скажу, что меня отправили успокоить лошадей. Вот только на борту до того суетливо, что я даже близко подойти не могу. Прижимаюсь к перилам того борта, что смотрит на берег: если корабль вдруг перевернется, я успею спрыгнуть. Надеюсь, что и Гас успеет, где бы он ни был сейчас.
«Звезда» так же неожиданно, как завалилась набок, начинает выравниваться и, издав несколько натужных стонов, принимает нужное положение. Пассажиры и груз с грохотом катятся уже в другую сторону. Лошади ржут. Люди спешат восстановить порядок на палубе.
Постепенно все успокаиваются, а экипаж продолжает заносить дрова на палубу. Пристань, точнее сказать, короткий настил вдоль песчаного берега завален кусками древесины. Темнокожие грузчики — и даже кое-кто из белых пассажиров — снуют туда-сюда по трапу и затаскивают на борт
