Оружейник. Винтовки для Петра Первого - Константин Радов

Возьмите, к примеру, мореплавание, к распространению коего между подданными государь крайние усилия прилагал. Может ли петербургский судовладелец (уж простите меня, не нахожу святости в сем месте, и рука не поднимается писать довесок «санктъ» к имени города) соперничать на равных с лондонским или амстердамским? Да, если переберется в Амстердам, где его корабли не будут стоять вмерзшими в лед по полгода, а смогут, как все, фрахтоваться летом в Балтийское, зимой в Медитерранское море и становиться на прикол только кратковременно, когда нуждаются в ремонте.

Не будем еще забывать, что великие реки русские все текут на юг, и вывозные товары (довольно весомые, за исключением мехов) сплавлять по течению намного дешевле, нежели тянуть бечевой вверх, потом переваливать через водоразделы. От Казани до Ладоги подрядчики никогда меньше двенадцати копеек с пуда не брали, а вниз до Астрахани такое же расстояние выходит дешевле впятеро, и даже до Азова, с перевалкой посуху у Царицына – втрое. Отсутствие хороших путей подвоза из глубины государства к Петербургу ограничивает его торговое значение. Провозные цены закрывают путь многим товарам верней, чем запрет под смертной казнью.

Вот и получается, что фасонистое, на голландский манер деланное, питерское оконце в Европу, хотя изрядно украшает фасад государственный, для дыхания такой большой страны узковато и в отношении торга ненамного удобней Архангельска. Учитывая, что за проход судов в Балтийское море король датский берет пошлину, а на севере путь свободный, лишняя тысяча морских миль наполовину сим окупается. Конечно, псковские и новгородские земли, в меньшей степени – смоленские, и тверские тяготеют к балтийским портам, но это едва ли десятая часть России. Свободное мореплавание на юге дало бы легкий выход в мировую торговлю русским товарам из всех уездов, где имеются сплавные реки, впадающие в Волгу, Дон или Днепр, от Смоленска до Урала. Это вам не северные форточки! Даже не окно – настоящие ворота в большой мир, только заперты они на пудовый замок, а ключ в руках султана, и янычары на страже стоят.

Султана по-человечески тоже понять можно. Окна его дворца, включая самый сераль, в коем он с многочисленными женами забавляется, прямо на Босфор выходят. Пусти неверных собак (да покарает их Аллах!) там плавать – а потом во время сладостных лобзаний постоянно думай, не смотрит ли в твое окно неверная пушка. С такими мыслями никакой красавицы не захочешь. Так что свободу мореплавания он согласился бы дать, лишь увидев русскую армию у врат своей столицы, не раньше. Надеюсь, подобная картина когда-нибудь предстанет взору наместника пророка – но не теперь.

Исполнимой и первоочередной представлялась другая задача: стеснить крымцев, дабы затруднить им набеги на Украину, и по возможности нарушить сухопутную связь ханства с турками. Когда передвижение армии Бориса Петровича Шереметева указало на предстоящую наступательную кампанию, я мог только гадать, Бендеры или Очаков будут целью. Действительные планы оставались тайной даже для большинства генералов.

В Бендерах, сильнейшем оплоте турок к северу от Дуная, под крылышком Юсуф-паши находили приют все недобитые враги России: Карл с тысячей солдат, Потоцкий с пятью тысячами поляков, Орлик и Гордиенко с мазепинцами и запорожцами в переменном числе. Выжечь сей гадючник – соблазнительное дело, хотя осада и поддержание коммуникаций осадного корпуса составили бы чрезвычайно трудную задачу.

Очаков представлял больше интереса для приобретения в постоянное владение, в pendant к Азову, ибо контролировал, подобно последнему, устье большой реки. Обладание им обесценило бы свежевыстроенную турецкую крепость Еникале, запирающую пролив между Азовским и Черным морями, а крымского хана заставило бы присмиреть, как щекочущая ребра шпага мгновенно унимает самого буйного драчуна. Днепр мог служить, при наличии речных судов, линией снабжения многочисленной армии, поэтому мне казался предпочтительным очаковский поход, во всем подобный азовскому пятнадцатилетней давности, только с большими силами.

Но кого интересовало мое мнение, кому и где я мог его высказать?! Царь не зря величал шведов своими учителями. Его действия удивительно напоминали украинский марш Карла, с той разницей, что в турецких владениях нашлось сразу два мазепы. Человек верующий скажет, что измена неугодна Господу, рационалист выстроит цепочку естественных причин – так или иначе, обстоятельства похода с самого начала оборачивались против нас. Собственно, по армии рикошетом ударили бедствия, поразившие Украину. Вослед чуме и татарам летом явилась саранча, после нее поля и луга казались хорошо выбритыми. Мою прошлогоднюю жадность подчиненные сочли мудростью: закупленная с большим избытком тамбовская рожь пока выручала. Предвидя худшие времена, я спрятал в полковом обозе возов тридцать неучтенных сухарей под видом офицерского имущества: у меня было много бедных офицеров, не заполнявших положенного числа телег. Приобретение полусотни водовозных бочек вызвало многие кривотолки относительно планов похода. Оставалось делать загадочный вид – не признаваться же людям, что сам ничего не знаю. Ну, взял про запас! Старые казаки, вспоминая о былых войнах с крымцами, единодушно твердили, что на колодцы не стоит рассчитывать: орда заваливает их скотскими или людскими трупами, а реки в степи отнюдь не на каждом шагу встречаются. В короткую передышку перед выступлением из Киева у меня состоялся примечательный разговор с генерал-губернатором.

– Зачем вам, юноша, эти древние небылицы? – Князь Дмитрий Михайлович никак не мог оставить в покое мой возраст, слишком юный, по его мнению, для чина полковника. – Пусть вы недостаточно искушены в воинском искусстве, в армии достаточно опытных генералов, достойных быть вашими наставниками.

С ангельским терпением и простодушным видом я объяснял, что европейский опыт не всегда применим на Востоке, каждый противник требует особой тактики, а прошлую турецкую войну из нынешних военачальников в генеральских чинах отвоевали только Шереметев да Репнин.

– Поэтому я еще раз прошу вашего позволения сделать экстракты из воеводских архивов о действиях против турок и татар. Русские не один век воюют с этим неприятелем, а многие немцы первый раз его увидят. Если вы недостаточно доверяете моему секретарю, я готов заплатить канцеляристам за работу в неурочное время.

Собеседник был опытным, хладнокровным дипломатом, но теперь княжеская бровь приподнялась с оттенком удивления: не часто иноземцы изъявляли желание учиться чему-либо у русских.

– Нет, присылайте своего писаря, я прикажу помочь ему без всякой платы. Можно сделать еще списки некоторых рукописей собственной моей библиотеки: в воеводской канцелярии вы мало для себя найдете. Не стоит благодарить – все сие на пользу Отечества.

После этой беседы стало заметно, что князь Дмитрий Михайлович, не любивший как иноземцев, так и выскочек (я попадал в обе категории), стал относиться ко мне если не благожелательно, то хотя бы терпимо. Идея соединить русский военный опыт с новейшей европейской тактикой казалась достаточно необычной, когда отечественная старина подвергалась гонениям.

Наиболее успешными в полуторавековой борьбе с Крымом были две методы. Первая – походы морем из устьев Днепра и Дона, от Даниила Адашева при Иоанне Васильевиче, до запорожцев, ныне перешедших на сторону врага. Вторая – неуклонное продвижение в степь аналогичных римским лимесам засечных линий с крепостями в главнейших пунктах. Когда-то крымцы жгли Москву, потом их останавливали под Тулой, с тех пор Россия шагнула до Азова и Каменного Затона. Однако подданные были вправе упрекнуть Петра за нерадение: оборона южных рубежей опиралась на линии, созданные еще отцом государя и отставшие от нынешних нужд. Не были закрыты громадные дыры, пробитые изменой казаков и расправой с ними. Чем больше я изучал систему защиты границ, тем сильнее хотелось переделать ее на свой лад. Изыскания в киевских архивах дали много пищи для размышлений о такой перемене.

Однако скоро мне стало не до размышлений. Войска двинулись в путь. Трудности увеличивались с каждым переходом. Особенно тяжек оказался шестидневный марш между Днестром и Прутом в невыносимую летнюю жару. Я готов стоически переносить любые тяготы воинской жизни, которые случаются по естественным причинам, – происходящие же по недомыслию начальства воспринимаю с хорошо скрытым бешенством. Не было никакого препятствия маршировать ночью и в прохладные утренние часы, останавливаясь на дневку вместо ночлега. Сбиться с пути на открытой, как ландкарта, безлесной равнине при звездах труднее, чем днем, а сигнализация и обозначение колонн в темноте потайными фонарями известны со времен Древнего Рима. Никто, кажется, не подумал об отличии предлежащей сухой степи от болот восточной Литвы, где начиналось мое воинское поприще в России. Воспоминания о переправах вброд, по грудь в ледяной воде, подобны были памяти об утраченном рае. В полдневный зной тяжело навьюченные солдаты десятками падали замертво; многих можно бы спасти, напоив и обливая водой, но и ее не хватало. Мне пришлось поделиться своими драгоценными бочками: представьте, в большинстве полков имели только двухпинтовые жестяные фляги, и ничего больше! Легкомысленное отношение к солдатским нуждам заразило даже лучших: генерал Алларт, опытный воин и отличный инженер, девятнадцатого июня рапортовал, что дивизия его марширует вдоль реки Реут, а уже двадцатого жаловался на недостаток в воде и невозможность копать колодцы!