Хроники Вторжения - Ярослав Веров

– Я вам, майор, как уходящий в отставку, дам совет. Выбросьте свой микроскоп. Побеседуйте душевно с передовыми представителями этой прогрессивной общественности, и они вам все досконально доложат. Всех агентов чьего угодно влияния предоставят, и вообще, кто не научился бояться – тот легко обсыкается.

– Легко, говорите? – завелся Батретдинов. – Вот вам история. Работал я по группе «Цитадель». Это литературная группа. В общем, литераторы, которых никто не издаёт, собираются и плачутся на судьбу. Место сбора у них забавное... Всего-то надо было зафиксировать, какие у них позиции – почвенники или либералы. Галочку поставить, что у них еще ловить? Гляжу, а это дурдом. Шизанутые какие-то. О политике, или там... – майор поморщился, – творческих планах не говорят. О деньгах не говорят. Или как эти интернетчики о сексе – не говорят. Если бы мне поручили сформулировать содержание их бесед, я бы развел руками, – при этих словах майор и в самом деле картинно развел руки. – Это никакой формулировке не поддается. У меня сбалансированная нервная система, но я час посидел, чувствую – плыву. А это нехорошо. Вопрос – есть ли здесь повод для сигнала «наверх»?

– Вы риторически интересуетесь или хотите услышать мой совет?

– Совет? – удивился майор. – Нет, при чем здесь совет. Меня злость берет – такая орава черт-те чем занимается. Были бы они скинхэды или младокомсомольцы – все ясно. А как этих обозначить? Как прижать, чтобы сами себя объяснили?

– Все-таки совет необходим?

– Да не нужны мне советы? Что вы, в самом деле.

Полковник с интересом рассматривал Батретдинова. Налицо явный элемент растерянности, а молодые да ранние майоры теряться нынче разучились. Не та закалка, непуганые. Что ж тебе, майор, непризнанные гении так поперек горла стали?

– Раз тебе мой совет не нужен, тогда я пошел, – поднялся полковник. – Удачи, майор. Служи.

– До свидания, Степан Тимофеевич, – буркнул Батретдинов и стал с нарочитым вниманием рассматривать какой-то документ.

Степан Тимофеевич Радченко «доставал» Батретдинова не без умысла. С детства он искал в людях следы странного, «иного», как это он тогда обозначал. Придя в органы, работал то по неопознанным летающим объектам, то по экстрасенсам, а когда дослужился до полковника, некоторое время курировал целый институт, где занимались всякими «интересными вещами». Но свой, личный интерес Степан Тимофеевич не раскрывал никому. И ни одна душа не догадывалась, что, преследуя свою цель, полковник нередко злоупотребляет служебным положением, более того – ведет частные расследования.

Полковника насторожила вовсе необязательная эмоциональность, обнаруженная майором. Почуяв, что в этом самом литературно-философском кружке возможно заключается нечто странное, полковник принялся целенаправленно третировать собеседника, выводить того из себя. Это был один из наработанных методов прощупывания. Дело в том, что люди обычно странное замечают, но не осознают. Оно поселяет в них какую-то неуютность, тревогу или, вот как у Батретдинова, – раздражение. Если бы все было в порядке, майор никак бы не реагировал на слова уходящего, в отставку коллеги, взирая на того снисходительно, с позиций предстоящего служебного возвышения.

Через неделю полковник появился на заседании философско-литературной группы «Цитадель».

Шумело, грохотало непрерывным потоком машин Садовое кольцо. А сразу за ним – свободное от многоэтажек пространство, небольшой, зеленый холм. На холме стояло одинокое строение булыжного цвета, в два этажа. К дверям дома вели звенья железной маршевой лестницы, у крыльца переходившей в каменную. И было у дома две двери. Рядом с первой висела табличка «Выставка-продажа экзотических животных и насекомых». Над второй – вывеска «Кафе «Белый корабль».

Полковник постоял, докуривая, затем толкнул дверь и вошел в кафе.

В небольшом фойе находились двое. Остервенело затягиваясь сигаретным дымом, они совершенно невозмутимыми, даже тухлыми голосами вели бескомпромиссный спор непонятно о чем. «Но ведь настроение сегодня сиреневое!» – «Сиреневое – не эфирно, читать стихи – нелепо, смешно». – «Зато безрассудно, безумно, волшебно». – «Ну, знаешь, если в сиреневом стихи, то такое творчество – противобожие. Знаешь ведь про этот аспект творческой свободы?»

«Очень хорошо», – подумал полковник и пошел в зал. В зал вела дверь, напоминающая переборку в подводной лодке: комингс, вытянутый вверх овал двери, иллюминатор. Внутри оказалось довольно интересно. В неярком зеленоватом сиянии – с полтора десятка столиков. На столиках – небольшие светильники какой-то необычной, кристаллической формы. Некоторые неярко светились малиновым, некоторые – сапфиром. Но большинство – именно сиреневым.

Вместо обычных пластиковых сидений – мягкие кресла серой кожи. Слева в дальнем углу тонула в зеленоватом полумраке стойка бара. Во всех четырех стенах – окна. Хотя, по идее, они должны быть только со стороны улицы. И в этих вытянутых, овальных то ли окнах, то ли иллюминаторах, плывут звезды. Красиво, массированно, куда-то наискось и вниз. Кажется, что зал – часть космического корабля, летящего к неведомой цели.

На потолке тоже имеется большой иллюминатор; и в нем летят, но уже разбегаясь в стороны от «корабля», звезды. И еще в иллюминаторе – неподвижное зеленое солнце, словно лежит по курсу.

«Да, забавное место».

Через зал тек ручей. На дне ил и галечка. В журчащей воде колышутся какие-то травы, у самой стены, рядом с дверью, над ручьем склонилась маленькая ива. По руслу ручья положены три плоских, выступающих из воды камня.

Полковник потрогал нежные листочки – ива была настоящая. «О-очень хорошо». И полковник, стараясь не глядеть в иллюминаторы – из-за косого полета звезд пол, казалось, уходил из-под ног, – двинулся берегом ручья к ближайшему столику.

За столиком имелось свободное кресло.

– Разрешите?

На него глянули и ничего не ответили. Три девушки, лет по двадцать – двадцать пять. Полковник присел и увидел то, что, стоя у дверей, не разглядел: в темном углу, куда убегал ручей, было устроено что-то вроде помоста; на этом помосте кто-то сидел. Сидел, свесив ноги к воде.

Вдруг этот кто-то заговорил стихами без рифмы. Три строки, и замолчал. «Хокку», – решил полковник. Но из зала ответили двоестрочием. Человек на помосте, тоже в ответ, произнес новые три строки. После паузы, затянувшейся на несколько минут, из зала снова ответили двоестрочием. Нет, были это не хокку, а рэнга, сцепленные строфы.

Сон разума рождает чудовищ.

Чудовища сонно бредут к огородам