Хроники Вторжения - Ярослав Веров

– Вы в самом деле совсем его не знаете.

– А он почему-то неплохо знает меня.

– Знает, – спокойно ответила она.

– Вы тоже невероятно интересный человек, Рита. Сейчас я немного расскажу вам о себе. Я был два раза женат. Оба раза овдовел. И потом имел подробные отношения с женщинами. Но в чем загадка женского пола, не знаю до сих пор. Человек прост, а женщина непонятна, даже когда она знакома тебе до ужаса. Знаешь, что она сейчас скажет или сделает, а вот почему? Вы, Рита, совсем другая. Я не знаю, что вы мне скажете, но почему-то знаю, зачем вы мне это станете говорить. Вы любите. Но, кроме любви, здесь есть что-то еще. Какая-то удивительная загадка. Видите, только что рассказывал вам, какой я неудивляющийся старый пень, и вдруг говорю – удивительно. Вы удивительная девушка, Рита. Если бы даже не было никакого Романа... Знаете, мне хочется, чтобы вы всегда были рядом. Не женой. Не дочкой. А, скажем, подругой дочери. Чтобы вы приходили в мой дом. О чем-то своем говорили. Не обращали бы на меня внимания, словно я изживший себя экспонат. Да вот детей у меня нет.

Колесо обозрения сделало три оборота. Они покинули аттракцион и пошли аллеей. Сейчас хозяевами на ней были не деревья, а бесцеремонно яркие фонари.

– Роман великий человек, – заговорила она. – Он не вмещается в этот мир.

– А вы, Рита?

– Я – вместе с ним, частичка его. Мне кажется, что мы скользим с ним по грани человеческого мира, и в этом скольжении есть что-то настоящее, недоступное фальши. Мне все кажется, что таких людей быть не может. Нет и быть не может.

– Вы произнесли это так, словно сомневаетесь, что он существует или что он человек.

– В Романе я не сомневаюсь... Невозможно. Степан Тимофеевич, отвезите меня домой.

– Хорошо.

К дому он ее все-таки не подвез: она попросила остановить машину у метро. Полковник провожал ее взглядом, пока она не скрылась в павильоне. Зачем отпустил ее? Зачем она уходила в неизвестность, где он не мог сопровождать ее даже мысленно? Странные бредовые мысли. Сумбур.

Полковник закрыл глаза. Тоска. Легла на плечи невидимой пелеринкой, а давит плитой... Рита ушла. Возможно, они еще будут общаться, о чем-то говорить, но никогда не возникнет между ними душевного контакта, не проскочит искра доверия. Почему так устроен мир?

И ведь только час назад он утверждал, что ему все равно, что его уже ничего не удивляет...

Утром было пасмурно. Среди ночи подул ветер, прогрохотал гром, ударил ливень. А сейчас всего лишь, моросил дождик. Полковник проснулся с болью в груди; перемена погоды – и приступ сердечной аритмии.

Он лежал, сосал валидол и фантазировал. Барабанили в сложном ритме по козырьку балкона крупные, срывающиеся с крыши капли. В открытую форточку вместе с шелестом негромкой игры дождя и, листвы втекала свежесть.

Полковник вообразил волшебное королевство. Кто в нем король, было не важно. Зато королевой была Рита. Далекой и неприступной. Ты можешь совершать свои рыцарские подвиги во славу Ее Величества – ей будет все равно, не нужны ей слава и восхищение. Но когда прискачешь к ней за помощью, постучишь в ворота королевского замка – к тебе, не доблестному рыцарю, а удрученному путнику, выйдет она. Проводит во дворец и ни о чем не спросит. Чего не знал – узнаешь, чем мучался – уйдет.

«Она сказала то, что я хотел услышать, но не спрашивал в лоб. Как такое спросишь – человек ли ваш Роман? Не на допросе. «Таких людей быть не может. Нет и быть не может». Если бы он был тем, кем я хотел, чтобы он был, никто не смог бы о нем сказать что таких ЛЮДЕЙ быть не может. Сказано было бы иначе. Неужели она знала, что именно меня интересует? Королева. Королева должна знать все. Ну? И что теперь, Степан Тимофеевич, с этой парочкой делать?»

Сердце немного отпустило. Он поднялся, пошел принять душ, вставил на свое место мокнувшую в стакане верхнюю челюсть. На кухне распечатал бутылку кефира и разломил городскую булку.

Он стоял у окна, пил кефир и заедал его кислость булкой. Смотрел на бегущие по стеклу дорожки воды. Бегущие только в одну сторону, вниз. «Вот скажем, раскопаю, кто таков Роман: год рождения, призыва в армию, семейное положение, место работы и жительства. Стаж вождения автомобиля. А на кой? Или пойду в «Бодриус», разузнаю, каким макаром удается Роману пробивать безнадежную графоманию? Или теперь как раз таких издают? Тогда позвоню писателю Грязеву. Он заинтересуется. Наши интересы в этой юдоли почему-то близки. Веселый писатель, веселый. Пересрал мне стопроцентное дело. Я-то этих Модеста с Матвеем как не-человеков уже определил. Смущало, что импульса от них не было. Но кто знает, вдруг бывают нелюди и без импульса? Я ведь не могу знать, как я слышу эти импульсы. А писатель Грязев пришел, увидел, победил. И все стало на свое место. Эти двое слиняли, как настоящие, стопроцентные человеки. Испужались. Как разъяснил писатель Грязев, мотивы их странного поведения были сугубо человеческие, шкурные... Вот позвоню я писателю Грязеву – а на кой он мне? Вон они, ходят под окнами, нераспознанные, непойманные. А времени у меня все меньше. Мало времени. Стекаю вниз – не зацепишься. Кто за меня сделает мое дело? Что же, в сторону Романа, прощай и ты королева. Мне своей дорогой идти, им – своей. Пусть их».

IV

Где-то в середине июля по солнечному, гремящему проспекту Мира шли Роман и Рита, а по противоположной стороне, в другую сторону – полковник. Их он не видел. Широкий проспект, масса народа. И был он поглощен своими мыслями. Быть может, искал импульсы от встречных прохожих.

– Смотри, королева, наш полковник. На той стороне. Видишь?

– Да, полковник. Несчастливый у него вид. А думали, что помогли ему.

– Помогли. Помогли, королева. Относительно нас он успокоился. Что мы можем дать ему еще?

– Бессмертие.

– Да, Рита. Именно бессмертие ему надо. Какую-то миссию взвалил на себя. Какую – не вижу.

– Хороший он человек.

– Да, хороший. Даже слишком. Знаешь, есть в нем какая-то скрытая угроза. И она касается нас с тобой. Я его будущего не вижу. Судьбу любого, кто сейчас на этой улице, могу разглядеть. А его – только на несколько шагов вперед.

– А я – бессмертна? – спросила она.

– Конечно, королева. Ты же часть меня. Пока мы любим.

– Раз мы бессмертны – это ведь навечно?

– Это самая прекрасная вечность...

В январе Викула понял, что жизнь он прожил зря. Получилось это так. Сеня приехал с Кубы, почерневший, как шахтер, и даже несколько похудевший. Пригласил друга Викулу в «Пекин». И нажрались они так, что метрдотель вызвал для них такси, лично поддерживал Викулу, в то бремя как Сеню два крепких пария из охраны волокли на плечах.