Хроники Вторжения - Ярослав Веров

Они вышли под сень деревьев.

– Почему здесь нет белок? – спросила она.

– Хочешь, будут? – сказал он.

– Не надо, пусть белочки останутся в лесу.

– Пускай, – согласился он. – Поехали?

– А может, полетим? – рассмеялась она.

Он улыбнулся.

– Можем и полететь. Выбирай, королева.

– Не будем пугать честной народ.

– Не будем. Руку, королева. – Он, открыв дверцу машины, усадил ее на переднее сиденье.

На Кутузовском случилась «пробка». Они стояли, зажатые в стаде автомобилей, минут десять. И не было им дела до «пробок», автомобилей и людей. Они говорили, смеялись. А потом, поглядев на безобразие за окном, переглянулись и одновременно произнесли:

– Летим.

У водителя стоявшего сзади авто на миг потемнело в глазах; что-то словно вдавило его в сидение. А волга взмыла ввысь, перевернулась вверх колесами и стремительно унеслась вверх.

– На Арбат? – спросила она.

Машина падала в бездонную голубизну неба. Москва под крышей падающего в небо авто становилась все меньше.

– А давай махнем в Петергоф, – сказал он.

– Погуляем по парку?

– Помнишь фонтаны-шутихи?

– Теперь твоя очередь мокнуть...

Не воняло тиной, как на Москве-реке, или застоявшейся водой, как на Чистых прудах. С Невы тянуло пронзительным запахом моря. Спустившись с полярных широт, плыла городом белая ночь. Призрачная игла адмиралтейства с притворным равнодушием соседствовала в небе с такой же сомнамбулической луной, готовая при первой же возможности нанизать луну на свое острие.

С Дворцовой площади каким-то кривым переулком они вышли на Невский. Здесь горели неоновые огни и шатался праздный люд. Из дверей казино, из припаркованных автомобилей доносилась разнообразная музыка эфэм-радиостанций. Под вывеской, в ореоле ресторанного сияния скучал швейцар, зарядом с ним скучал омоновец в плохо подогнанной форме, с дубинкой и наручниками на поясе. Швейцар рассказывал, как вчера на этом месте упал такой-то, с перепоя. Дал сотню баксов на чай и, пройдя не более двух шагов, упал, рухнул мордой в асфальт. В рассказе швейцара чувствовалось удовольствие. Хотелось ему, чтобы все клиенты вот так бы мордой в асфальт. Омоновец даже не делал вида, что слушает. Он курил и рассматривал женщин. Твердым, профессиональным взглядом донжуана, позвякивая наручниками. О чем он мечтал в эту чудную ночь самоубийц – неизвестно. Может быть, мечтать не умел.

На ступенях казино холеного вида женщина в дорогом вечернем платье орала дурным голосом на жирного приземистого мужика в итальянском костюме:

– Говно! Тебе еще и денег? Мудило! Говна тебе, а не денег. Я и тебя, и лахудру твою рыжую грохну!..

Тот улыбался виноватой улыбкой прохиндея. И, тяжело ворочая языком, повторял, как заведенный:

– Ал-луся, ну пару сотенок? Парочку, Алусенька?

– А щенка своего ты на что в Англию повезешь? Своего долбадуя!

– Алуся, я выиграю, я осторожно. Пару сотенок. Мне повезет.

– Грузите, – скомандовала дама охранникам, и те, подхватив мужика под руки, закинули в мерседес. – Отвезите, пускай эта зараза проспится.

Дама, поправив меховой воротник, величественно вернулась в игорное заведение.

Голубой свет супермаркета обесцвечивал мостовую, пешеходов на ней и казался зрительным предвестием ада. Где-то рядом должны быть адские врата, может, в супермаркете, может, в метро или в темном закоулке.

Две девчушки-подростка на роликовых коньках, стояли здесь же у прилавка, выбирали компакт-диски. Больше никого в зале супермаркета не было.

Они шли Невским, ничего их не задевало, массовый психоз обтекал их звуками, движением призраков и автомобилей, игрой рыхлого, расплывающегося света и резкой, острой как бритва тени. Они вынырнули из лазури рассвета, на минуту открыли первую попавшуюся дверь, – а там весело, там празднуют свою свадьбу огородные пугала, – глянули и пошли дальше.

Она задержалась у цветочного киоска. Взяла из ведерка букет фиалок, понюхала.

– Тогда были фиалки, – сказала она,

– А ты была задумчива. Стеснялась, верно?

– Не стеснялась. Я сразу влюбилась, как дурочка. Я возьму этот букетик, – повернулась она к цветочнице.

Цветочница похабно улыбнулась и нагло заломила цену:

– Пятьдесят рублей.

– Тогда всю корзинку, – решил он. – Получите свое. Идем, королева.

Второй раз полковник посетил литературно-философское общество через неделю. В «космическом корабле» ничего не изменилось, разве что светильники горели розовыми огоньками. Молодой человек по имени Роман оказался руководителем «Цитадели». Он сообщил, что пошла в печать поэма Фагота «Раз пять пропущенный через медпункт». Затем вышел на помост сам Фагот и звонко, по-молодецки оттарабанил первую главу поэмы. Медпункт в первой главе не упоминался. Главу оккупировал лирический герой, углублявшийся с наивностью маньяка в скальные недра собственного подсознания. Иногда терялась рифма. Иногда вместо стихов возникала проза. Перед таким прозаическим куском Фагот не без торжественности объявлял: «Пропуск номер...»

Полковник неплохо разбирался в поэзии, знал много стихов и даже весьма редких авторов. В компаниях бывало читал на память. Стихи Фагота никуда не годились. Как им удалось «пойти в печать»?

После Фагота программу вечера продолжил приглашенный философ-литературовед. Он повел речь о синдроме «флаинга» у литераторов. Оказывается, есть такие авторы, даже известные, даже классики, которые могут писать что-либо значительное исключительно в состоянии так называемого «флаинга» или, русским языком говоря, – «полета». У многих это состояние наступает ночью, где-то после десяти, и длится до четырех утра. Тексты, написанные в состоянии флаинга, резко отличны от создаваемых днем или утром. Присутствует в них эдакая шизинка, весьма велик элемент интуиции. «Вот посмотрим, что пишет о Петербурге Федор Михайлович...» Но, оказывается, можно войти в состояние флаинга и днем. Для этого разные писатели используют разные искусственные приемы, как-то: джин-тоник, виски со льдом, водка, наркотики, продолжительные занятия сексом. В общем, в ход идет все, что может отшибить мозги, выключить рассудочное начало. Тогда-то и высвобождается «поток сознания». Подобным произведениям, как правило, грош цена. Но, видимо, они рассчитаны на соответствующего читателя, не такого уж малочисленного, то есть такого, который не любит думать, а любит, восторгаться или ужасаться неожиданным словосочетаниям и мыслесочленениям.

На следующем заседании разбирали рукопись какой-то Вики. Она сидела на помосте рядом с Романом и смотрела в потолок, на убегающие звезды. Не сразу полковник донял, что Вика на самом деле Викке – такой, понимаете, псевдоним.