Жаркие горы - Александр Щелоков

Ему показалось, будто взорвался он сам. Во всяком случае, удар обрушился не на него, а вырвался откуда-то изнутри. Вроде его сперва раздуло, расперло воздухом во все стороны, потом тело не выдержало и оглушительно лопнуло.

Опустошенный, словно став меньше объемом, он слетел на камни и лежал на них жалкий, беспомощный.

— Жив? — пропищал кто-то, склоняясь над ним.

Кулматов с неодолимой, противной для него самого ленью приоткрыл глаза. Увидел закопченное лицо Вани Мальчикова, который широко разевал рот. «Ну зачем, — подумал ефрейтор, — так широко драть рот, если можешь только пищать?»

— Жив? — снова тонко прозвенело в ушах.

«Да», — хотел сказать он, но не смог открыть рот. Мальчиков понял ответ по его шевельнувшимся губам. И сам Кулматов почувствовал, что туман в голове стал рассеиваться. Горы вокруг начали видеться четкими, многоцветными.

Не раздумывая, цел ли, Кулматов перевернулся на живот, со стоном развернул ноги и выкинул автомат перед собой. Акаэм заработал азартно и голосисто.

Внезапно что-то изменилось в движениях банды. Солдаты прислушались и поняли. Это рота сбила сопротивление и сжала группу, придавив ее к перевалу. «Теперь они пойдут еще злее», — решил Кулматов.

Но не угадал.

Банда сдавалась. И, как назло, сдавалась не им, державшим рубеж здесь, на перевале, измотанным, злым, голодным, а тем, кто пришел по их пятам, — свежим, азартным.

Все вокруг стало до крайности безразличным, ненужным. Уши будто заложило ватой — звуки живого мира откатились куда-то далеко-далеко, сделались глуховатыми, неясными.

Солнце уже согревало землю. Сырые потеки, оставленные туманом в скальных чашах, быстро просыхали.

Кулматов выбрал место под скалой и лег на камни, подложив автомат под голову. Через минуту он уже спал.

Подошли капитан Уханов и лейтенант Мостовой.

— Что с ним? — спросил Уханов стоявшего рядом, как на посту, Мальчикова.

— Сморился, — ответил солдат, тяжело моргая красными от бессонницы и дыма глазами. — Я бы тоже полежал… Все, кончился порох…

В своей ячейке за глыбами плитняка, поцарапанного пулями, лежал на боку и стонал Паршин. Только сейчас в ногу вернулась нестерпимая боль, и он готов был орать, когда она пронзала опухший сустав.

— Санинструктора! Сюда! Живо! — распорядился Уханов.

Воздух на перевале свежел. Ветер отгонял запахи пороха и вонючей взрывчатки.

Даль прояснялась. В легкой дымке вдалеке угадывалась долина реки, где лежал долгожданный Дарбар.

Трава без ветра не колышется

АФГАНИСТАН. КИШЛАК САРАЧИНА

Колонна шла на юг, втягиваясь в широкую котловину Жердахта, где под охраной подразделения народной афганской милиции — царендоя — собирался караван машин. Их было уже свыше двухсот — цистерны с керосином и маслом; грузовики с зерном, мукой и солью; самосвалы с цементом. Все это батальону Бурлака предстояло в полной сохранности провезти в уезд Дарбар. У развилки дорог — одна вела на Ширгарм, другая в горный район к кишлаку Сарачина — бронетранспортер комбата сошел на обочину и притормозил. Рядом с регулировщиком в форме царендоя стоял мужчина в неброской крестьянской одежде — чалме, потертом пиджачке и латаных брюках. Он поднял руку, приветствуя Черкашина.

— Мир вам, рафик Черкаш, — сказал он на пушту, и это обращение прозвучало для капитана как пароль: человек представлял майора Мансура.

— Здравствуйте, уважаемый. — Черкашин протянул ему руку.

— Я Абдул Кудуз, — представился человек. — У меня для вас кагаз [16] от майора Мансура.

Абдул Кудуз снял чалму и из ее складок вынул свернутую в несколько раз бумажку.

— Это радио, рафик Черкаш. Майор сказал, оно для вас и ваших друзей очень ценно. Я торопился.

— Спасибо, — поблагодарил Черкашин. — Вас надо куда-то подвезти, уважаемый Абдул Кудуз?

— Нет, не надо. Мой сарвис — мои ноги. Я ухожу.

Они попрощались, и афганец двинулся в обратный путь.

— Что? — спросил Бурлак, наблюдавший всю сцену. — Хорошие новости?

— Не знаю. Передал радиограмму. Разведка духов.

— Читай, это полезно знать.

Черкашин развернул смятую бумажку, разгладил ее на ладонях. Пробежал молча глазами. Начал читать вслух:

— «Аллах акбар. Дорога́ его победа. Кяферы выступили. Быстро идут на Дарбар через трое горных ворот. Ведет всех сипасалар турэн Бур. Верблюжий хан свернул на восток. Китаец пошел на запад. Бур ходит прямо через Ширгарм. Аминь. Дан».

— Спасибо, капитан. Теперь скромная просьба, — Бурлак улыбнулся, — переведи все это на русский. У меня получилось полное затемнение мозгов. Что за верблюжий хан?

— А черт его знает, — признался Черкашин. — Здесь так написано: верблюд хан… или какая-то неточность. Вроде верблюжий хан.

— Мура какая-то. Но меня эта неясность волнует. Что они знают о нас такого, чего мы сами не знаем? А? Как там точно написано?

Черкашин стал заводиться. Он делал привычное дело и переводил точно. Мало ли какой шифр у духов! Он не обязан отвечать за это. Взглянул на листок с некоторым раздражением:

— Так и написано: «ух хан». «Ух» на пушту — верблюд. Что такое хан — зайцы знают.

Бурлак весело засмеялся.

— Ты что? — спросил Черкашин.

— Насмешил, а теперь «ты что». «Ух хан» — это капитан Уханов. Первая рота.

Теперь засмеялся и Черкашин.

— Действительно, иного толкования нет.

— Давай китайца, — сказал Бурлак. — Не может такого быть.

— Ты меня, майор, все-таки за мальчика не держи, — обиделся Черкашин. — Вот гляди. Черным по белому, справа налево — ч и н а й. Китаец. Слово известное. Других значений нет. А что оно здесь означает — извини, знать не знаю.

— Не торопись, — предложил Бурлак. — Нам ясно: донесение не шифрованное. А дешевый клер мы разберем. И китайца вычислим.

— Постой, постой. Кто у вас на Торатанги пошел?

— Вторая рота. Капитан Ванин.

Черкашин задумался и вдруг хлопнул ладонью по бумажке:

— Он же и есть китаец! Ван Ин!

— Ну, дают духи! Забавники! А что значит «дан»?

— Знаток. Должно быть, псевдоним агента. Теперь все ясно?

— Все. А в целом агентура у них хреновая. Во-первых, мы свои намерения, как ты знаешь, им сами обозначили со всей четкостью. И не зря, выходит. Думаю, теперь они Дарбар оставят в покое. Во-вторых, главного они все же не знают. Как на пушту «майор»?

— Джегрен.

— Так вот, дорогой. Я уже несколько дней джегрен, а они меня турэном именуют. За такое незнание взыскивать следует. Но это не к спеху. Взыщем. А пока вот в чем помоги, капитан. Ясно, что мы раскрыты. Хочу знать, что могут духи извлечь из такой информации. Что бы ты лично решил, получив такие сведения?

— Я? — Черкашин на какое-то время задумался. — Я приказал бы прикрыть все трое ворот. Иначе нельзя: идет сипасалар!

Последние слова он произнес не без заметной доли подначки. Бурлак будто ничего и не заметил.

— Хорошо, решение мудрое. Его мы и добивались. Значит, атака на Дарбар откладывается. А дальше? Как удержишь ворота? На каждом участке расставишь равные силы или…

— Вопроса нет. Сильнее всего должен быть центр.

— Почему так считаешь?

— Мне известно — по центру идет сам сипасалар Бур. Здесь главный удар.

— Так ставишь вопрос? Тогда скажи, зачем Бурлак пустил своих еще по двум направлениям сразу?

— Это не загадка. Неужели он рискнет оставить свой зад голым? Тогда ему из тех двух проходов быстро шайбу закинут.

— А что, — произнес Бурлак раздумчиво, — есть в твоих оценках сермяжная правда. Поверю.

— Куда денешься, — определил Черкашин уверенно. — Выбора у тебя нет.

— Это тоже правда. Только теперь скажи, могу я на твои выводы опираться, как на близкие к истине?

— Для этого надо знать, какой у тебя замысел на самом деле. Ты-то что решил?

— Капита-ан! — разочарованно протянул Бурлак. — Разве свои замыслы военачальники обнародуют до победы? Это же аксиома!

Черкашин понял, что допустил бестактность, и смущенно улыбнулся:

— Не пойми неправильно…

— Здесь никто ничего не понял, — сказал Бурлак. — Мы непонятливые…

Он с легким, едва уловимым чувством горечи посмотрел на Черкашина. Сейчас они расстанутся. И кто знает, свидятся ли еще когда-нибудь. В службе, которую они несут, расставаясь, люди не должны загадывать далеко. Им всегда надо быть готовыми к самому неожиданному и неприятному. Так уж ведется — военные, уходя, не всегда возвращаются…

И Бурлаку захотелось хоть как-то передать частицу своего расположения и доверия к капитану, уходившему на дело, которое он, комбат, уже не единожды побывавший в огне, не рискнул бы добровольно взвалить на свои плечи.

Черкашин думал почти о том же. Он смотрел на Бурлака и представлял, что строки душманского донесения «Бур ходит прямо через Ширгарм» ни в коей мере не рисуют тех трудностей, которые комбату предстоит преодолеть на пути до Дарбара.