Жаркие горы - Александр Щелоков

— Так точно.

— Тогда отправляйтесь. — Капитан подал руку Кулматову и крепко сжал его ладонь. — Будь осторожен, командир!

Горы безжалостны к хилым. Они не знают снисхождения, не жалуют милостью. Каждому, кто вышел на каменистые кручи, нужно быть готовым к борьбе. К борьбе с высотой, с крутизной, с переменами погоды, с самим собой, со своими слабостями.

Разведгруппа, получив задание, отправилась на штурм крутого склона, уходившего к гребню хребта.

Они шли по узкой стежке, проторенной дикими животными. Впереди шагали два разведчика. Двигались осторожно, размеренно. Один уходил вперед, другой, выбрав укрытие, был готов прикрыть товарища огнем. Дойдя до удобной позиции, тот, кто был впереди, ложился и брал под прицел тропу. Второй шел дальше.

За разведчиками продвигалось ядро группы.

— Любишь горы? — спросил Кулматова Виктор Паршин, лучший пулеметчик роты.

— Я стенной человек, — ответил Кулматов. — Степь очень люблю.

— Мне степь не нравится. Все равно что женщина без рельефа. Одно уныние.

— Нет, не скажи. Степь всегда живая. Можно час сидеть. Два сидеть. Сколько хочешь — не надоест. У степи своя песня. Сиди слушай. Всегда приятно.

— Не-е, — возразил Паршин. — Не уговаривай.

— Значит, горы любишь.

— Люблю, — Паршин улыбнулся, — только в кино. А так они меня уже до печенок проняли.

— Что же тогда тебе надо?

— Лес, — произнес Паршин мечтательно. — Лес — наше богатство. Правильно так на плакатах пишут.

Часа два с небольшими передышками они царапались вверх по глухой крутизне. И вот уже гребень рядом. Кулматов двигался первым. В некоторых местах он ловко прыгал с камня на камень. Свежий ветер вершин тугой струей холодил лицо.

С этих высот открывался вид на огромные горные пространства. Массивные кряжи лежали словно чешуйчатые ящеры, ленивые и злые.

Тропа пересекала хребет, уходила за него на западный склон. С востока крутизна набирала градусы, превращая откос в крепостную стену. Куда ни обращался взор, всюду виднелись следы суровой борьбы стихий. Изъеденные трещинами безжизненные камни боролись за место под солнцем с ветром, жарой, морозами.

— Карта не знала, — сказал Кулматов, разглядев окрестности, — душманы здесь держать заслон не будут. Дико тут.

Они двинулись на юго-запад, к далекому, невидимому отсюда перевалу. Горы громоздились, пугая своей могучей первозданностью.

Сколько дикости и непонятной силы таят в себе эти махины, вырвавшиеся на свет из недр земли, взметнувшиеся отвесами к самому небу! Их мрачные стены, отутюженные вековыми ветрами, нависали над узкими щелями, и тот, кто проходил здесь, ощущал на своих плечах неимоверную тяжесть камня.

Шагать по хребту куда легче, чем одолевать грудь кряжа. Глаза слепила пронзительная синева, по краям свода ее припудривала легкая, прозрачная дымка. Но свет уже не обманывал людей.

— Надо искать место, — сказал Кулматов.

На востоке он уже приметил первые признаки уходящего дня. Идти дальше, не подумав о ночлеге, было бы опрометчиво.

Темнота наползала с Гиндукуша, двигая перед собой тяжелые тучи. За хребтом недовольно бурчали громовые раскаты, будто там ворочался и урчал огромный невидимый зверь. Ветер посвежел, стал порывистым.

Кулматов еще раз взглянул на небо.

— Дождь близко, ребята, — предупредил он и зябко повел плечами. — Автоматы держать сухо. Надо ночевку делать.

Они отыскали широкую щель под громадным щитом скалы, нависавшей над пологой площадкой. Сюда не так сильно задувал ветер, и оттого казалось значительно уютнее и теплее, чем на хребте.

Втиснувшись в щель, они полагали, что обрели вполне надежное укрытие.

Буря ворвалась в горы шквалом воды и ветра. От внезапного мощного удара словно лопнул, раскололся на части небесный свод. Яркая вспышка электросварки осветила природу, и мир окрасился в два цвета — белый и черный.

Скала прикрывала солдат от буйства стихии, но не настолько, насколько это было нужно. Вода, раздробленная и направляемая ветром, врывалась в незащищенную щель то с одной, то с другой стороны. Укрыться от этого напористого холодного душа не было никакой возможности.

Пронизывающая сырость вползала под одежду. Тело коченело, пальцы стыли, и, будто злые муравьи, что-то противно копошилось под кожей.

Холод одолевал даже мысли. Ни о чем не хотелось думать. И невольно из глубины души поднималось все черное, что таилось на самом дне, — раздражение, беспричинная злость, безудержная ярость.

Трудно сказать, как вели бы себя здесь под дождем, словно под расстрелом, эти усталые, изнуренные люди, если бы не было слов, емких, звучных, презренных, но всем известных, всеми употребляемых и сберегаемых на особый, черный, случай, как спички, нужные в житейские невзгоды больше, чем самые светлые и звонко-парадные слова.

Более стойко держался Темир Кулматов. Он сидел, нахохлившись, опустив голову, и молчал. По лицу его текли струи воды. Он молчал. Смотрел в темноту расширившимися зрачками, почти не мигая, вглядывался в даль, туда, где вспышки яростного света вырывали из мрака черные зубья пик. И молчал.

Устав ругаться, выплеснув накопившуюся злость и душевную ярость ковшами слов, солдаты притиснулись друг к другу, опустошенные неравной, бесплодной борьбой с разбушевавшейся стихией.

Дождь прекратился внезапно, словно чья-то невидимая рука завернула некий таинственный кран. Стало тише. Вода тысячами струй еще продолжала стекать вниз по склонам. В отдалении стихали последние звуки обессиленной грозы.

В начисто промытом холодном небе вспыхнули льдинки вечных звезд.

Солдаты оживились, задвигались.

— Вот зараза! — сказал Дима Лапин. — Словно душман прошел.

Темнота растворялась медленно, будто неохотно.

Туман отяжелел, отмок, и ему не удавалось зацепиться за кручи. Он лениво, как бы помимо своего желания, сползал вниз, постепенно теряя высоту. Темное колышущееся варево уходило в глубины ущелий, обнажая колючке черные ножи одиночных скал, мрачные складки гребней, извилистые тени провалов.

Скалы, выступая из мрака, словно приближались. Они выстраивались в линию, занимая места по ранжиру — одна выше другой и круче всех остальных.

За острыми зубьями хребтов появилось легкое серебристое сияние. Сперва оно только подсвечивало пики, оттеняя мрачную остроконечность от синевы неба, потом синева разлилась прозрачностью, и мир словно раздвинулся, стал шире, просторнее. Заблестели призрачным хрусталем ледники. Явственнее обозначились глубокие тени ущелий.

Вставало улыбчивое солнце.

Наскоро перекусив, разведгруппа двинулась в путь.

Во второй половине дня случилось непредвиденное. Неожиданно соскользнул с тропы и упал Паршин. Кулматов подал ему руку, пытаясь поднять. И сразу заметил, как побледнело в жутком страхе лицо товарища. Он помог Паршину сесть.

— Что с тобой? — спросил встревоженно.

— Нога… — ответил солдат, морщась от боли.

Кулматов помог ему разуться. Открылась белая, подопревшая ступня. Голеностоп вздулся огромной опухолью.

— Это не сейчас, — сразу определил Кулматов.

— Да, — сказал Паршин. — Наверное, минут сорок назад.

— Как же ты шел?

— Да так, сам не знаю. Шел, и все. Только больше не могу. Ни шагу. Скорее, околею.

Кулматов достал индивидуальный пакет. Сунул Паршину:

— Бинтуй. Очень туго. Очень!

Наложив повязку, постанывая и ворча, солдат с трудом обулся.

— Вставай. Опирайся на меня, — предложил Кулматов.

Паршин встал. Держась за плечо товарища, сделал несколько шагов и вдруг, словно сломавшись, подогнул ноги, рухнул на колени.

Сквозь спекшиеся, кровоточащие губы выдавил:

— Бросьте меня, ребята, к едрене фене. Всё! Спекся.

Кулматов сдвинул брови.

— Встать! — сказал он сурово. — А ну встать!

Невольно повинуясь рефлексу, воспитанному службой, солдат поднялся и выпрямился. Лицо его казалось вылепленным из некрашеного алебастра. На щеках рыжел негустой юношеский пушок.

— Рядовой Паршин, — произнес Кулматов уже мягче, — нам приказано дойти до Дарбара. Ты помнишь? Стоять на месте приказа не было. Людей оставлять мы не можем. И ты пойдешь. Даже если ноги не будет. А у тебя нога целая. Пошли! — Он полуобнял товарища, подхватив его рукой. — Пошли, нам твой автомат тоже нужен.

Качнувшись, Паршин сделал неуверенный шаг.

Так они и двигались рядом — двое на трех ногах. Шли, не очень-то веря, что дойдут.

К седловине перевала — крайней точке маршрута по хребту — группа пришла, вымотанная до крайности. Лица у ребят посерели. Все осунулись до неузнаваемости. Под глазами обозначились синие тени. Носы заострились. В глазах блуждало безразличие.

— Час отдыхаем, — сказал Кулматов и стал распределять, кому где занять позицию. Отдых отдыхом, но быть готовыми к неожиданностям вынуждала обстановка. — Дремать по пятнадцать минут, — разрешил он.