Четырех царей слуга - Алексей Шишов

   — Ваша милость, Пётр Иванович! Теперь у меня есть наследник. Теперь не будет смуты и распрей из-за престолонаследия на Москве.

   — Да, ваше величество, второй царевны Софьи уже не будет...

На обед в Грановитой палате по случаю рождения царевича Алексея были приглашены все именитые люди российского государства и всего один-единственный иностранец — генерал Патрик Гордон. Появление за праздничным столом шотландца-католика произвело на собравшихся самое разное впечатление. Но больше всего негативное.

Против столь неслыханного государева поступка — приглашения иноземца-«еретика» — яростно выступил патриарх Иоаким и другие церковные иерархи. Они назвали это «порушением» дедовских обычаев Рюриковичей и Романовых. Самодержцу Петру Алексеевичу пришлось без лишних слов уступить. С Русской Православной Церквью ему тяжбу заводить ох как не хотелось.

Петру I, отказав своему любимцу, пришлось специально устроить затем для него званый обед в своей загородной резиденции, в подмосковной вотчине ближнего боярина Льва Кирилловича Нарышкина — селении Фили, ныне одном из районов разросшейся до громадных размеров стольной Москвы. Этот случай только возвысил полкового генерала в царском окружении, поскольку лишний раз засвидетельствовал отношение монарха к шотландцу.

Спустя несколько месяцев, после смерти патриарха Иоакима, Патрик Гордон стал беспрепятственно приглашаться за царский стол, равно как и другие иностранцы, входившие в окружение государя. Дружба самодержца и генерала-иноземца крепла. Теперь у них появилась первейшая совместная забота — создание регулярной русской армии.

Гордон, как свидетельствует его «Дневник», учения полка постоянно стремился делать показательными. Надо отдать должное полковому командиру — бутырцы выучкой блистали. Но были и оплошности. Однажды на Пресне при большом стечении московского люда и в присутствии Петра производилась артиллерийская стрельба по мишеням. Всего палили из пятидесяти орудий разных калибров. Из каждого ствола было сделано по одному выстрелу чугунным ядром.

Пётр Иванович Гордон с огорчением, но чистосердечно оставил о той показательной стрельбе бутырцев грустную дневниковую запись, на которую решился бы не всякий мемуарист:

«...Из них три попали хорошо, четыре довольно хорошо, четыре посредственно, а прочие промахнулись».

Царь-батюшка был немало удивлён такой плачевной пушечной пальбе. Тем более что мишени из стволов деревьев далеко не ставились. Сгоряча Пётр Алексеевич высказал генералу слова обидные:

   — Что это, ваша милость, за пальба? Только семь брёвен на землю повалено, а остальные как стояли, так и стоят перед нами.

   — Ваше величество, пушкари оплошали — пороха в стволы заложили изрядно, арифметики не знают.

   — Как не знают? А за что тогда иноземцы, бомбардирские поручики да капитаны, деньги из казны получают? Им ли не знать пушкарской арифметики?

   — Мой государь, завтра на Пресне проведу новые стрельбы из этих лее пушек. Но по два выстрела на ствол. Первый будет пристрелочный. Поверьте мне — результат будет намного лучше.

   — Хорошо придумано. Когда новую пальбу бомбардирскую покажешь?

   — Через три дня буду готов, ваше величество. Подучу ещё раз своих пушкарей.

   — Три дня, Пётр Иванович, я тебе не дам. Мне время дорого сейчас. Завтра посмотрим твою пальбу ещё раз...

Патрик Гордон расстарался, наставляя бомбардиров. На следующее утро пушечная пальба на Пресне оказалась удачной. Двумя выстрелами орудийные расчёты поразили большинство мишеней. Некоторые сосновые стволы ядрами разбивались в щепки. На радостях царь приказал:

   — А теперь пусть будет холостой залп из всех пушек. Но стрелять только по моей команде, по первой барабанной дроби.

Но на том огнестрельный праздник не кончился. С Пресни он переместился в Московский Кремль. Бутырский полк, прибывший туда, разделился на две части и образовал длинные шеренги, произвёл несколько залпов из фузей. При этом шеренги наступали друг на друга. Солдатское учение в присутствии государя закончилось залпом в воздух целого солдатского полка. После этого Гордон отправил своих людей в Бутырки с похвальным петровским словом:

— Пальба изрядно при атаке проведена. Выдать моим царским повелением каждому стрелявшему по чарке белого вина, офицерам — по рублю серебром...

Затем на кремлёвский двор вступил стрелецкий полк. Они тоже провели показательное учение пред царским дворцом с пальбой из фузей. Патрик Гордон не без удовольствия записал в «Дневнике» следующее:

«...Но стрельцы стреляли не так удачно, как солдаты». Стрелецкий полк столичного гарнизона не получил похвального царского слова, как бутырцы. Патрик Гордон не мог не заметить, что после Троицкого сидения его юный государь относится к стрельцам с плохо скрываемым подозрением. Не мог не видеть он и обратное — с таким же подозрением относились к Петру I и московские стрельцы.

Огнестрельный праздник, на котором бутырцами и стрельцами было сожжено немало пороха, закончился в Кремле грандиозным ночным фейерверком. На нём присутствовали вдовствующая царица Наталья Кирилловна, молодая царица и царевны, сестры Петра и Ивана Алексеевичей. На том фейерверке его устроитель разрешил присутствовать всем служилым иноземцам с их семействами. Гордоновские домочадцы вернулись из Кремля в Немецкую слободу далеко за полночь, довольные увиденным.

Учения потешных полков проводились регулярно, с обязательной боевой стрельбой. Из пушек учились стрелять в цель деревянными ядрами, сам царь довольно быстро стал искусным бомбардиром, немало поражая иностранцев обширными познаниями артиллерийского дела, которые им черпались из книг гордоновской библиотеки.

В Преображенском в мае 1690 года проходили показательные военные упражнения, которые готовил генерал Гордон, проводились различные учения кавалерии. Брали штурмом двор в Семёновском, расположенном по соседству с Преображенским. В дело оборонявшимися и атакующими потешными солдатами были пущены ручные гранаты — глиняные горшки, начиненные порохом.

Такие боевые упражнения редко заканчивались без ранений и увечий, а порой и гибели людей. При штурме двора в Семёновском одна из таких ручных гранат разорвалась около Петра I и опалила лицо царя. Генерал Гордон и несколько офицеров, стоявших близ государя, получили лёгкие ранения. Им досталось от осколков гранаты — рваных кусков хорошо обожжённого глиняного горшка. С такими снарядами шутить в ближнем бою не приходилось. Дальнейшие учебные сражения в мае пришлось отложить.

Шотландец вместе с швейцарцем Францем Яковлевичем Лефортом стоял у «истоков» желания юного царя сменить одежду и обувь, которую носила вся страна, на иноземную. В этом его убедили наставник на военном поприще генерал Пётр Иванович Гордон, но больше всего друг сердечный и застольный, новоиспечённый, ещё не нюхавший пороха генерал Лефорт. Так в дворцовой канцелярии появилась удивительная для будущих поколений запись:

«...По указу Великих Государей сделано немецкое платье к нему, В. Г. Ц. и В. К. Петру Алексеевичу, а к тому делу взято товаров у генерала Франца Лефорта: 2 цевки золота, 9 дюжин пуговиц, к исподнему кафтану 6 дюжин пуговиц, шёлку и полотна, накладные волосы (то есть парик) 3 р., и за всё с работою дано 8 р. 26 алт. К тому ж немецкому наряду взято у иноземца у комисариюса Томаса Клипера сапоги, две шпажки, три пары башмаков, перевязь золотая шитая, ценою всё 19 р. Покупал сокольник Афанасий Протасов».

Патрик Гордон, как один из самых преуспевающих кукуйских коммерсантов, тоже занимался поставками в царский гардероб. Сделки с казной на государевы наряды порой были немалые. Так, шотландец «одарил» Петра I потешным кафтаном для торжеств из «сукна осинового с колнером» (то есть воротником). Кафтан был «холодный, пуговицы алмазные в золоте». Драгоценных пуговиц на царском иноземном кафтане было шесть, пришитых наикрепчайшими суровыми нитками.

Патрик Гордон, как приверженец католицизма, многократно обращался к царю с просьбами открыть в Москве, в Немецкой слободе, костёл Римской церкви с приглашением туда папских священников. Но Пётр I не решался дать на то согласие, опасаясь серьёзного противодействия православных иерархов. К тому же он опасался «официального» проникновения на Русскую землю иезуитов, которые оставили на ней след в Смутное время столетие тому назад.

Католические священники всё же пребывали на Кукуе не в единственном числе. 2 июля им было повторено приказание выехать из Москвы в свои пределы. Через десять дней ксёндза Терпиловского пришлось высылать из пределов Русского царства силою, под стражей.

Крепилась личная дружба Патрика Гордона не только с самим самодержцем, но и с его влиятельной роднёй. Так, генерал вместе с царём приезжал поздравлять князя Фёдора Юрьевича Ромодановского с рождением сына Михаила. Шотландец подарил «родительнице» дорогую саблю в ножнах, украшенных драгоценными камнями, стоимостью около 40 фунтов стерлингов. Даря клинок, он сказал княгине Ромодановской: