Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем вечером и на следующий день я прокручивала в голове все наши разговоры, но единственными словами, которые вызвали всеобщее недовольство, было мое заявление, что Долли нельзя работать на реновации «Лейквью» и ездить в Лондон. Размышляя об этом позже, я так и не смогла объяснить, почему запретила, разве что из-за непонимания, почему эти поездки от меня утаили, хотя после них мы вместе ужинали и все со мной разговаривали. Я рассудила, что Долли не была моей собственностью, проводила время с бабушкой и с дедушкой, с подругами и отцом. Если ей хотелось расширить круг общения и включить в него Виту и Ролло, посмотреть, как работают люди, не моя ли задача – ее поддержать и поощрить в этом желании? Я чувствовала себя точно как в детстве, до того, как перестала ходить гуськом за Долорес. Что-то похожее металось и царапалось у меня внутри, когда сестра впервые стала прокрадываться домой в темноте.
Моя сестра была еще младше Долли, когда начала возвращаться домой ранним утром, бесшумно ступая по устланным ковролином ступенькам и проходя мимо двери моей комнаты. Пахло от нее чем-то незнакомым; запах был не ее. Через некоторое время я даже не осмеливалась посмотреть на нее с кровати; не хотелось видеть ни выражение ее лица, ни ее растрепанный вид. Не хотелось думать, где она побывала и с кем. Если бы я об этом думала, трепыхавшаяся в моей груди тревога поглотила бы меня целиком.
Когда меня будил нервный смешок сестры, споткнувшейся о порог, я не позволяла себе о ней думать. Я брала свою книжку с итальянскими сказками и в темноте прижимала к груди, вспоминая различные ритуалы юга Италии. Я шептала про себя все то, что было написано на этих страницах, и мысленным взглядом рисовала черно-белые картинки, которые помнила даже лучше реальных событий своей жизни. Я пыталась затеряться среди обычаев и ритуалов итальянских деревень, среди людей, крепко державшихся за свои верования. Люди в моей жизни вели себя непредсказуемо и странно, зато воображаемая итальянская деревня отличалась полной предсказуемостью, и за это я любила ее всем сердцем. Я берегла свою книгу как самое дорогое сокровище, потому что в ней жили они, мои итальянцы; они были моей родней, и я чувствовала, что мое настоящее место там, среди них, в то время как мое реальное существование – призрачный сон. Эдит критично взирала на меня со страниц книги по этикету, указывая на мои регулярные оплошности, но книга итальянских сказок стала моим убежищем от реального мира – шумного, яркого, неодобрительного. Она ничего от меня не требовала, но содержала ответы на все мои вопросы и дарила покой, которого я не находила больше нигде.
Я мечтала вырасти и стать добропорядочной жительницей далекого Салерно, Палермо или любого другого места на Сицилии, куда меня бы приняли. Слушая, как Долорес кралась по спящему дому, я надеялась, что так все и сложится. Мы никогда не упоминали ее ночные похождения и сладкий запах алкоголя, тянувшийся за ней по дому, но однажды я призналась, как мне хотелось бы очутиться среди жителей деревушки на юге Италии.
– Хочешь в Италию? – ответила Долорес. – Да я тебя сама туда отвезу, когда закончишь школу. Остался всего год. А когда вернемся, сниму нам квартиру. Будем жить вдвоем. По пятницам заказывать на дом еду. У нас будет сидр в холодильнике, и я устрою тебя к себе в контору.
С раннего детства Долорес рисовала эти картины прекрасного будущего, в котором мы с ней жили вместе без родителей. Но это всегда были фантастические мечты с королевскими дворцами и неограниченным запасом денег, которые можно было тратить на все, что она хотела купить и никогда не смогла бы себе позволить. В тот день она впервые описала наш побег из дома более-менее реалистично и осуществимо, и, хотя в глубине меня шевельнулось что-то похожее на радостное предвкушение, я все же вернулась к теме поездки в Италию.
– Нет, я не хочу ехать в Италию, я хочу жить, как живут в итальянских деревнях, быть как жители юга Италии, но здесь. Где мне все знакомо, – дрожащим голосом объяснила я.
В ответ Долорес тщательно отмыла банку из-под какао и наклеила на нее бумажку, на которой написала «Сандей на путешествие в Италию». Это было совершенно не то, о чем я просила, но она хотела как лучше. Она поставила банку на полку в нашей бирюзовой кухне – она и сейчас там стоит – и велела всем класть в нее мелочь и смотреть, как постепенно накапливается нужная сумма, которой должно было хватить на паспорта, билеты и гостиницы для нас двоих, когда мы поедем в Италию. Но через несколько дней все начали таскать мелочь из банки на мелкие расходы. Я, впрочем, не возражала. Я не собиралась копить на Италию. Я училась во всем походить на гордую жительницу южноитальянской деревни; до сих пор учусь.
Когда когтистая тварь в груди пробуждается, мечется и обретает силу, я сознательно обращаюсь к своей книге итальянских сказок. Мне нравится представлять, как тварь тянется к моему сердцу длинными когтями, но не может дотянуться, так как я ныряю в книгу сказок с головой и укрываюсь там. Немая тварь мечется в груди в бессильной ярости, как грабитель, наткнувшийся на неприступную дверь.
– Они с Ролсом ушли, – сказала дочь вместо приветствия, выставив перед собой ладони в примирительном жесте. Дело было следующим вечером; она зашла на кухню одна. – Сегодня на ужин что-то цветное?
– Но вчера она ничего не говорила. У нас курица с картошкой, – я стояла на кухне и взбивала салатную заправку, – и салат. Где она?
– Не знаю. Куда-то пошла, – Долли села за стол и выжидающе посмотрела на меня.
Стол был накрыт на троих. В маленькой корзинке лежали завернутые в салфетку булочки; у Виты на столе всегда лежал хлеб в корзинке.
– Но я ждала ее к ужину. А во вторник придет? – в тот момент я испугалась, что, сама того не желая, прогнала ту, которую хотела видеть в своем доме, и впервые в жизни мне захотелось, чтобы рядом был кто-то, кроме Долли; одной Долли мне стало мало. В
