Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сандей, не стоило утруждать себя. У нас все есть. Но спасибо тебе за заботу. Не стану тебя задерживать.
Он произнес последние слова с горьким сожалением, точно мне предстоял долгий путь домой и у меня имелись грандиозные планы на вечер, хотя мой дом стоял в паре шагов и делать мне было нечего. Дверь захлопнулась у меня перед носом, я даже не успела отвернуться.
Долли всегда спала в комнате для гостей; в доме Виты это была прямоугольная комната в передней части дома. Комната Долли в нашем доме находилась в том же месте. Уже через пару недель она перенесла в свою вторую комнату часть одежды и личных вещей и обе эти комнаты называла своими, словно мы с Витой были разведенными родителями с общей опекой. Тем летом меня не покидала зависть, но чему я завидовала? Наверно, тому, с какой легкостью им с Витой удалось вжиться в свои новые роли. Я могла бы сказать, что начала завидовать уже тогда, вот только кому я завидовала больше – своей дочери или Вите?
Звучный поцелуй
По пятницам вечера у Виты и Ролло всегда проходили по одному сценарию; это, с одной стороны, приятно волновало, а с другой – не вызывало тревоги. За ужином я с благодарностью отмечала все мелочи, что оставались прежними и не менялись от недели к неделе. Это давало ощущение стабильности; мне уже не казалось, что я в гостях у незнакомых людей пробую незнакомую еду и слушаю незнакомые разговоры.
Каждую пятницу мы с Долли ходили в гости к соседям, но Вита тоже приходила к нам, правда, без приглашения. Однако мы всегда были ей рады. Иногда она приходила сама, иногда ее без предупреждения приводила Долли; раньше в нашем доме гости вот так просто и легко никогда не появлялись. Когда у нас втроем случались очередные спонтанные посиделки, я с нежностью думала, что будь Долорес жива, мы бы с ней тоже сейчас так сидели.
Вита могла прийти в гости в пижаме, а могла в шикарном платье, но никогда не объясняла, почему сегодня выглядит так, а не иначе. Однажды она явилась босая в большом полотенце и с мокрыми волосами, словно какая-то беда заставила ее выбежать из дома и прийти к нам, но вела себя при этом спокойно и царственно, как всегда. Она приходила в дни, когда Ролло пропадал на работе, в пабе или попросту был занят; она нуждалась в постоянном внимании. Она не боялась оставаться дома одна; она вообще ничего не боялась, просто ее жажда общества была неутолима. Такая острая потребность в общении представлялась мне страшно неудобной, как голод и жажда, которые нужно удовлетворять ежедневно. Она не могла пробыть дома одна больше пары часов, и поначалу неспособность к одиночеству Виты, во всем остальном такой способной, казалась мне трогательной. Она так ни разу и не переночевала в гостевой комнате в нашем доме и всегда засыпала на диване.
Долли дала ей ключ от дома, и иногда Вита заходила сама, пока мы еще спали наверху и не догадывались о ее присутствии, а потом спускались утром и натыкались на нее в гостиной. Я купила специально для нее мягкое розовое одеяло и такую же подушку и положила на полку. Она казалась одновременно по-детски невинной и искушенной; ей явно нравилось, когда я подтыкала ей одеяло на диване, но вместе с тем она могла рассказывать скабрезные подробности последнего лондонского скандала. Это сочетание было очень привлекательным, и, кажется, моя дочь тоже им обладала. Как и моя сестра, хотя та не успела вырасти, но уже в детстве у нее было это двойственное обаяние, эта неопределенность – не наивный ребенок, но еще и не взрослая.
Мне нравилось, что с нами теперь жил кто-то третий, пусть и не постоянно. Разумеется, это был не всякий третий; это была Вита. Я воспринимала ее общество как неожиданный подарок; казалось, будто в нашем ничем не примечательном доме внезапно решило поселиться редкое экзотическое животное. А нам с Долли оставалось лишь наблюдать, как она лежит на диване и мелодично подпевает песенкам, звучащим по радио, плачет над грустными фильмами, наливает в нашу ванну сладкие ароматные масла, бросает полотенца на пол и иногда готовит на кухне что-то несъедобное. Мы слушали ее пение, смотрели фильмы и тоже плакали и подбирали с пола брошенные полотенца; исправляли испорченные ею нехитрые блюда и кормили ее. При этом мы наблюдали и друг за другом, и, кажется, нам это нравилось. Так наш привычный маленький круг из двух человек неожиданно расширился до трех. А четвертый, Ролло, оставался любимой, но отстраненной отеческой фигурой, следившей за нами с благосклонностью и пристальным вниманием.
Как-то вечером Долли вернулась около шести, открыла заднюю дверь и окликнула меня с порога.
– Ролло сегодня в городе; я пригласила Виту на ужин. Можно, мамочка? – спросила она вкрадчивым голосом, непохожим на ее собственный.
Она зашла на кухню, и тут я увидела Виту, которая несла в руках какую-то посудину. Обе были в черных легинсах и широких джинсовых куртках с закатанными рукавами; на запястьях позвякивали серебряные браслеты. Они стояли рядом, и я поразилась их сходству: они и выглядели одинаково, и держались.
За время обучения в школе я уяснила, что подобное сходство является признаком глубокой связи; девочки с одинаковыми вкусами имели все шансы подружиться. Мои одноклассницы дружили с теми, у кого были такие же сумки, куртки и туфли. Но если я покупала похожие вещи ближе к концу семестра, если мне дарили их на день рождения и потом я начинала носить их в школу, было уже слишком поздно. Когда я приходила в класс с такой же, как у всех, сумкой, девочки смотрели на меня еще более равнодушно, чем обычно, а потом поворачивались друг к другу с
