Маленькие птичьи сердца - Виктория Ллойд-Барлоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вита с Долли даже надушились одними духами; кухня наполнилась их ароматом, слишком тяжелым для моей дочери и слишком легким для Виты. Из-за духов становилась заметна их разница в возрасте и другие многочисленные отличия. Мне нравилось ощущать эту разницу – промежуток, в котором могло бы найтись место и для меня.
Я стояла у плиты в пижаме и следила за рыбой, тушившейся в молоке. Мне нравилось смотреть, как сероватые водянистые завитки рыбного сока смешивались с белым шелковистым молоком. Я следила за рыбой не с целью соблюсти время приготовления (мой метод тушения очень щадящий, рыбу невозможно передержать), но из эстетического интереса. Я определяю готовность по запаху и не смотрю на часы, по которым, кстати, до сих пор не умею точно определять время. Я знаю, что пирог готов, потому что воздух внезапно пропитывается сильным ароматом ванили; тогда я понимаю, что тесто пропеклось, но не пересушилось. Однако мой метод не позволяет определить готовность сразу нескольких блюд, которые обычно подают вместе горячими. Поэтому я ем горячим только что-то одно, а гарнир подаю холодным или комнатной температуры. Меня всегда немного шокирует, когда кто-то одновременно подает на стол несколько блюд одной температуры. Но я согласна с Ролло – приготовление еды действительно расслабляет; кухня для меня – лаборатория, где органы чувств подвергаются контролируемому воздействию. В тот день я была молчалива, как почти всегда; праздные разговоры меня утомляют, и после я чувствую себя намного хуже. Совсем как неспортивный человек, который зачем-то пробежал километр: технически это возможно, но смысл?
Долли и Вита поздоровались со мной, Вита обняла меня первой и, как всегда, то ли в силу социальной восприимчивости, то ли по волшебству, уловила мое настроение.
– Долли рассказывала, что у тебя бывают «тихие дни». Сегодня такой день? – и она прошептала мне на ухо: «сегоднятихийденьскажискажискажи», а я кивнула: да.
Долли несколько раз звучно поцеловала меня в щеку, нарочно чмокая, и ее чмоканье разнеслось по маленькой кухне как по высокому собору со сводчатым потолком. Так же громко она целовала меня в начальной школе, когда я забирала ее после занятий. В последний год обучения все ее одноклассники считали себя слишком взрослыми для публичных проявлений родительской любви и даже для того, чтобы их забирали из школы. Но Долли продолжала стоять на детской площадке и каждый день, завидев меня, раскидывала ручки радушно, как старенькая бабушка. Сейчас она открыла холодильник, взглянула на Виту и подала ей какой-то непонятный сигнал; Вита коротко кивнула и села за стол. Жесты, которыми обменивались Вита с моей дочерью, были для меня загадкой – еще один социальный код, который я никогда бы не смогла освоить. Долли достала из холодильника две банки колы, поставила свою на стол и наполнила стакан для Виты.
– Мамочка, у нас есть лед?
Мамощка. Мне было приятно, что она снова по-детски зовет меня мамочкой. Я-то думала, что в последнее лето перед отъездом из дома она хотела вновь ненадолго почувствовать себя ребенком. Но я не успела ответить; она повернулась к Вите и тихо и доверительно проговорила:
– Льда нет, Вита. У нас никогда не бывает льда.
На столе перед Витой стояла маленькая фарфоровая супница. Она торжественно подняла крышку и немного отклонилась назад, восторгаясь увиденным. Скромно сложила ладони на столе, словно пыталась скрыть волнение. Я заглянула в супницу. Там лежал сырой мясной фарш и три жидких яичных желтка, густых и блестящих, как глазурь. На той неделе в витрине местной пекарни стоял именинный торт, украшенный теннисной ракеткой из сахарной глазури. Кондитер тщательно прорисовал каждую идеальную струнку и крепление. Как и вкус торта, вкус тартара не равнялся вкусу отдельных его ингредиентов, а внешний вид мог оказаться обманчивым. Я и не думала, что еду можно готовить таким нечестным способом – не готовя.
– Я решила, что тартар можно съесть на закуску. Мы ели его на обед, и вот, немного осталось. Он уже приправлен. Это фирменное блюдо Ролса. Нравится? – она аккуратно разложила содержимое супницы по трем тарелкам, уже стоявшим на столе.
– Как это готовят? – спросила я без особого интереса; меня сегодня не интересовала ни красная еда, ни долгие разговоры. У меня уже был ужин на плите, и я не собиралась готовить еще одно блюдо, тем более красное.
Вита просияла.
– Его не готовят, глупенькая. Это стейк тартар. Я его обожаю. Фарш из сырого стейка с яичным желтком, – я решила, что ослышалась. Она продолжала говорить: – Ролс специально для меня кладет яйца отдельно. Терпеть не могу сырые яйца, – она нахмурилась, точно сама мысль о сырых яйцах ее удручала.
– Но… сырая говядина с сырыми яйцами? Разве это можно есть? – по кухне разнесся молочно-рыбный пар, и я поняла, что рыба готова, но не могла оторвать взгляд от блюда на столе. Оно казалось таким изощренным и вместе с тем таким негигиеничным и примитивным, что мне с трудом верилось, что это едят. Я не уставала поражаться разнообразию человеческих вкусов в том, что касалось пищи. Лично мне было удобно сузить выбор, иначе начинала кружиться голова. Я предпочитала самое простое и самое блеклое. И упорно не понимала, что побуждало людей отклоняться от привычного распорядка, откуда в них рождалась это неуемная тяга к новому и цветному. И все же стремление людей к разнообразию казалось трогательным; я считала его проявлением надежды и, может быть, даже веры. Но чем бы оно не являлось, я не могла им похвастаться, да и не хотела. Детская вера, что всегда оставалось что-то непознанное и лучшее – другое платье, дом, еда – и лишь тот, кто ищет и пробует, его найдет, казалась мне наивной. Я взглянула на Долли: та сидела за столом и пила колу без льда. – Долли, ты слышала о таком? Что сырой фарш едят?
Я вернулась к своей рыбе, а Вита и Долли рассмеялись, да
