Круглый год. Сборник. 1974 - С. В. Орлеанская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иосиф Иосифович весело, поглаживая бородку, отвечал:
— За ведро — коровку, за миску — телёнка. Да ещё смотря с кого, а то и коровы не хватит...
Старая Авдуля не поняла, что он шутит.
— Корову? А что делать таким, как я, у которой коровы нет? — Старуха достала платок и вытерла слезящийся глаз.
Вперёд протиснулась тётка Фёкла — жена кулака Симона.
— Кровопийцев посбрасывали, новые нашлись! — визгливо закричала она, её толстый подбородок затрясся. — Зачем революцию делали? Чтобы рабочие-голодранцы нам на шею сели?!
— Вы, гражданочка, рабочих не трогайте... — строго поглядел на Фёклу Иосиф Иосифович. И потом весело продолжал: — Кто что может, хозяюшки, и сколько может, то и даст. Бульбу возьму, рожь... За всё буду благодарен. — Он протянул руку к старой Авдуле: — Давай, мамаша, твоё ведёрко я дёшево починю.
Целый день работал жестянщик. А к вечеру стали собираться во двор деда Нечипора женщины. Приносили плату за починку посуды: кто картошку, кто буханку чёрного хлеба, кто немного зерна. Пришла и Фёкла с котомкой бульбы. Запричитала, заохала:
— Гляди, какая уродилась... Мелкая, и так мало её...
«Вот старая врунья! — подумал Стёпа. — У них же столько бульбы, да крупная, одна в одну. Ни у кого такой на селе нет. Вот сейчас тебе Иосиф Иосифович скажет».
Но жестянщик молчал. Он только махнул рукой: ладно, мол, хватит того, что принесла.
А когда Фёкла ушла со двора, Стёпа поднялся и зло сказал:
— Ох и гадина! Скареда! Скопидомка!
— Ты кого это честишь, Степан Миколаевич? — спросил Иосиф Иосифович, присаживаясь на завалинку.
— Да тётку Фёклу! Я у них работал почти всё лето и осень. Так Симон дал мешок бульбы да сапоги старые. А когда договаривались о работе, новые сапоги обещал. Бульбу-то даёт, будто она последняя у них. А у самих жита полные закрома и бульбы столько, что не знают куда девать. Земли вон сколько нахватал себе Симон. Всех сирот да старух обобрал... И поп такой же жадюга, я у него сейчас работаю. Он и дружки его всем заправляют!
— Придёт время и на них, Степан, — как-то очень тихо проговорил Иосиф Иосифович и твёрдо добавил: — Придёт!..
* * *
Рано утром Степан пошёл на работу к попу. Солнце только поднялось. Мальчик постучал в ворота. Попадья открыла калитку.
— Будешь бульбу перебирать. Иди к погребу. — Она зевнула и стала быстро крестить широко разинутый рот. — Ох, господи, помилуй нас, грешных!..
Из сарая вышел звонарь с мешком картошки, молча высыпал её на землю перед Стёпой.
— Начинай! — сказала попадья. — Не лодырничай!
Скучное это дело — перебирать бульбу. Работа не тяжёлая, но канительная. Всё время, нагнувшись, бросаешь: крупную — в одну сторону, мелочь — в другую.
За плетнём проскрипела телега. Потом стукнула калитка, и Стёпа увидел: во двор вошла высокая, нескладная женщина. В кожухе, на голове тёплый платок, на ногах лапти.
Навстречу ей из сарая вышел звонарь.
— День добрый, — тихо поздоровалась женщина. — Дома ли отец Онуфрий? Ребёночек родился, окрестить нужно.
— Ребёночек, говорите?— ответил звонарь. — А отец Онуфрий хворый.
«Вот брешет, — подумал Стёпа. — Поп же совсем здоров».
Ещё тише заговорила женщина:
— Хоть чуток покурить бы мне. Прямо уши опухли без курева...
Стёпа удивился: в жизни своей не видывал, чтобы женщина курила.
— Тише, Бодяга. Здесь мальчишка бульбу перебирает, как бы не услышал.— Звонарь протянул «женщине» недокуренную цигарку. — На, бери!
— Да что этот мальчонка соображает!
— Они теперь все умники. Я здесь пожил, знаю. Не то что вы, там, в лесу.
«Женщина» хихикнула баском и со вкусом затянулась дымом цигарки...
Только теперь Стёпа понял, что это переодетый в женское платье бандит пришёл из леса к попу.
Скрипнула дверь. На крыльце появился отец Онуфрий.
— Вы ко мне? Ребёнка окрестить? Заходите, заходите, — поп показал рукой на открытую дверь в сени,— там и поговорим.
«Женщина», за нею и поп вошли в дом.
— А ты сходи за ведром к жестянщику! — крикнула попадья звонарю и подошла к погребу: — Ишь лодырь какой, чего так медленно перебираешь бульбу?
Хлопец не обратил внимания на её слова. Будто не слыша её, бросал то в одну, то в другую кучку одну картофелину за другой.
— Чего молчишь, Стёпка? — зло спросила попадья.
— А? — Мальчик приподнял голову, недоуменно глядя на неё. — Вы о чём, матушка?
— Оглох, что ли? Вот и говорю я, что вырастешь ты лентяем, лежебокой! Зазевался, как ворона, не слышишь даже, что тебе говорят.
... Уже темнело. Стёпа отряхнул руки, собрался домой и тут увидел: по дороге, оглядываясь, бежит звонарь. Забежал во двор, прикрыл за собой калитку, взглянул через плетень на улицу и потом исчез в сенях.
Стёпе очень захотелось узнать, что делается в доме у попа. Но как? «Пойду спрошу попадью, можно ли уйти домой», — решил он, быстро взбежал на крыльцо, вошёл в сени и остановился. Дверь в горницу была чуть приоткрыта, оттуда доносились голоса.
— А ты, часом, не обознался? — спрашивал поп.
— Нет, нет, — говорил звонарь. — Никакой ошибки нет. Я видел его в ЧК, когда сидел там, и хорошо запомнил. Теперь он здесь, выдаёт себя за жестянщика, бороду отпустил, ходит по всему селу, всё вынюхивает. Живёт у деда Нечипора.
Стёпа затаил дыхание. Только сердце — тук-тук-тук!
В горнице помолчали, потом снова заговорил отец Онуфрий:
— Так... Значит, передай Чёрному мой приказ: сегодня ночью надо схватить жестянщика.
— Слушаю, отец, — ответила «женщина». — И ещё...
Что «ещё», Стёпка не стал слушать. Он на цыпочках вышел из сеней, спустился с крыльца, пробрался вдоль плетня к стволу старой груши и там, перемахнув через плетень, бросился бежать домой. Запыхавшись, будто за ним гнались собаки, влетел во двор.
Иосифа Иосифовича на обычном месте не было. На лавке лежали инструменты, рядом стояло починенное поповское ведро и два чьих-то других.
«Наверное, он в хате!» Стёпка вскочил на крыльцо, рывком распахнул дверь.
Жестянщик сидел за столом и ужинал.
— А-а, Стёпушка! Ты чего? Может, попадья за ведром прислала?
— Нет-нет! — едва переводя дыхание, проговорил Стёпка.
— Вот поем — сам отнесу,— продолжал Иосиф Иосифович, — работы всё
