Черная молния вечности (сборник) - Лев Котюков

– Ты, Бухарчик, в национальном вопросе нуль! В бордель бы, что ли, смотался, а то пристал, как банный лист к жопе!..

– Да ты ж, Коба, без языка пропадешь, ты ж по-немецки ни бельмеса! – безобидчиво возразил Бухарин. – И посмотри на себя! На кого ты похож в своем сибирском треухе… И не бреешься… Просто разбойник какой-то… Давай хоть шляпу приличную тебе купим, все-таки в Европе работаем… Ихние эсдеки по одежке встречают и провожают. Чопорная публика.

– Ну ладно, купим шляпу! Пусть по шляпе встречают! – добродушно согласился он.

В этот день Троцкий был не в духе, что-то у него сорвалось во время отлучки, смотрел зло, с нарастающим раздражением, но неожиданно легко согласился сопутствовать в прогулке по центру Вены, хотя и погода не благоприятствовала. Русским холодом разило из австрийских подворотен, и слабый снежок обращался мокрой, мерцающей метелью.

Эк Троцкий, подлюга, развеселел в шляпной лавке, все советовал ему английский котелок приобрести, в посмешище хотел обратить. И психанул, когда Бухарин его не поддержал. Чуть не рассорились его опекуны. Только котелка английского ему не хватало… А шляпу он сам себе подобрал, фетровую, с широкими полями. Куда она потом подевалась?.. Помнится, коробка была перевязана красивой розовой лентой, жаль было распаковывать. Обидно, что шляпа запропала, а то б подарил на память этой железной заднице – Молотову. Он шляпы любит, хоть иногда и в кепке щеголяет… Может, оттого, что всю жизнь на двух стульях сидит?.. Странно, что на геморрой никогда не жалуется…

А, выходя из шляпной лавки, узрел он бесноватого с открытками, и колокольчик над дверью в тот миг как-то растерянно звякнул – и все звенел, звенел им вслед, все не мог успокоиться, словно чью-то погибель чуял, тварь железная. И тоскливо сделалось от этого звона, и мелкая радость от удачной покупки в сыром снегу растаяла. О Рождестве Божьем подумалось, живые люди вспомнились, маленькая девочка Надя Аллилуева, – и захотелось ему порадовать доброго ребенка праздничной открыткой.

– Давай, Бухарчик, открыток купим, поздравим друзей с Рождеством, – предложил он, указывая на торговца.

– Ты, Коба, неисправимый семинарист! – добродушно поддел Бухарин.

– Верно – неисправимый, – согласился он.

А открыточник сразу ему подозрительным показался: как-то чересчур отстраненно, вовнутрь себя, смотрел, молчал, не суетился – и цену заломил несусветную.

Но, черт знает почему, очень уж захотелось ему эти открытки купить. И отчего-то жаль стало заполошенного, небритого торговца-художника с отсутствующими, стылыми глазами. Однако Бухарин остался верен себе – целую лекцию прочитал о ложноклассической живописи, заодно и его в безвкусице и консервативной патриархальности попрекнул:

– Истинные революционеры, Коба, должны любить революционное искусство. Нам нужно новое, богоборческое, а не этот сентиментальный хлам с подобными ангелочками!..

Ишь ты – должен!.. Да уж, нахлебались потом этого богоборческого искусства… Как дерьмом умылись… Слава Богу, окоротили кое-как. Уже и запах почти повыветрился. Жданов бдит… Но надо подхлестнуть, надо до конца жизнь проветрить. Из-за дегенератствующих новаторов от литературы и искусства весь бардак и начался. Удивительно, что потом сквозь этот сорняк Булгаков и Шолохов прорезались. Молодцы, настоящие контрики!.

А Бухарин тогда и торговца не пощадил – объявил его живым персонажем Достоевского:

– Видишь, Коба, какое глухое, длинное у него пальто!.. Только топор под полой прятать, а потом старух венских глушить. Небось тоже Наполеоном грезит, мазила!..

Надо же, в самую точку угодил Бухарчик!.. Наитие, что ли, на него снизошло, ибо излишней прозорливостью «любимчик партии» никогда не отличался.

Персонаж из Достоевского! Абсолютно точно! Но Достоевский тоже хорош гусь – где это он ляпнул о тиранах? В «Записках из мертвого дома», кажется. И безотказная, несмотря на годы, память услужливо высветила в сознании:

«Кто бы ни испытывал власти, полной возможности унижать другое человеческое существо… до самой крайней степени унижения, хочешь не хочешь, утрачивает власть над собственными чувствами. Тирания – это привычка, она имеет способность развиваться, она в конце концов развивается в болезнь… Человек и гражданин умирают в тиране навсегда, возвращение к гуманности, раскаянию, перерождению становится почти невозможным».

Однако оговорился «почти!..», а то эк нагородил гений. Жаль – нельзя подредактировать… Не зря его Ленин обругал «архискверным писателем». Конечно, Ленин знал ему истинную цену, а это так сбрехнул, для пущей важности. Но пристрастен Федор Михайлович к тиранам, неуважительно пристрастен. А что такое – тиран?! Это должность такая неблагодарная! Круглосуточный рабочий день без продыху, ибо тиран – и во сне тиран. Смелый человек был Федор Михайлович, смертный приговор пережил – и не дрогнул, в отличие от этих серунов из ленинской гвардии, а насчет истинных тиранов заблуждался. Походил бы в моей шкуре, иное бы запел. Хотя он уже подбирался к истине, жаль – умер скоротечно. Его Великий Инквизитор хорош, это тебе не студент-неврастеник с тупым топором. Но робко подбирался – и в Инквизиторе суть не постиг. А суть предельно проста: Божий Промысел неведом. И никто кроме Бога ничего не знает! И, может быть, Господь еще не все до конца решил: «…ибо проходит образ мира сего».

«…возвращение к гуманности, раскаянию, перерождение становится почти невозможным…» – еще раз промелькнуло в сознании.

Почему – возвращение? И что за перерождение? Чепуха. Пустые словеса, а еще классик… Блудил, блудил Федор Михайлович, не зря в своем дневнике обмолвился, дескать, то, что мы считаем светом, на самом деле – тьма, и наоборот. Чушь! Свет есть свет, а тьма… А тьмы нет вообще! Тьма – это морок бесовский! Несуществующий морок! Блудил, умствовал Федор Михайлович, поддавался бесам. Ему бы в семинарии надо было учиться, а не в инженерном училище… Подождем пока с его полным собранием сочинений, рановато еще…

Зря он тогда пошел на поводу у Бухарина – и не купил открытки. Но он тогда подыгрывал малость этим вшивым интеллигентам от революции и синагоги. Нарочно грубил, дабы деревенщиной неотесанной считали, а иной раз, наоборот, – уступчивым делался, дабы думали, что поддается ошкурке и отёске дубина провинциальная.

А если бы он знал тогда – кто перед ним? Что предпринял бы?! Убил?!. Подумаешь, одним бродягой в Вене меньше… А, пожалуй, не стал бы рук пачкать… Да и без смысла: нашли бы другого – и один Господь знает, стал бы он сегодня победителем…

«А вот бродяге был резон его кокнуть, ибо во мне был его конец. Выхватил бы топор из-под полы, хрясь промеж глаз – и нет Кобы. Тогда в Вене он еще Кобой был, это после стал Сталиным, после статеек по нацвопросу, которые там и насочинял – и впервые подписал: И. Сталин. И был бы вместо Сталина – Лев Троцкий, он же Лейба Бронштейн, насельник ада и насильник над Светом. Я-то свое имя не менял, не гневил своего Ангела-хранителя. А этот сменил – и своего ангела потерял, ежели у него вообще был Ангел-хранитель, – оттого и сгинул до срока в нетях. Да если бы и занял мое место, то все равно бы в 41-м его Гитлер, как клопа в корчме, в Москве раздавил. И не было бы ни Империи, ни Православия, ни России, – и корчмари-кровососы перевелись бы начисто. А скорее всего эти брехуны перманентные еще до взятия Москвы дрызнули бы в Мексики да Аргентины, как сейчас из Рейха черепастые. М-да, был резон у Гитлера тюкнуть Кобу топориком, была уважительная причина. Он мужик смелый был, что бы наш агитпроп ни молол. Добровольцем на фронт пошел, в тридцати сражениях участвовал. Крестоносец! Ранен, контужен, газами до слепоты травлен. Толкуют, что он в тот год из Вены сбежал из-за призыва на военную службу. Чепуха! Он с детства мундиром грезил, его из-за туберкулеза комиссовали, в детстве переболел…»

Сталин вздохнул, с горечью вспомнив, как убивала его самого жизнь в ранние годы страшными болезнями – и туберкулезом в том числе.

«…Из-за этого пришлось лишний год проучиться в духовном училище, а не из-за тупости в учебе, как злословят его враги-недоучки. Да чего только не клевещут!.. И про охранку царскую, якобы сотрудничал. Хорош сотрудничек: из тюрьмы в ссылку, из ссылки в тюрьму. В 13-м году через неделю по возвращении из Вены его арестовали. Приятель Ленина, сволочь Малиновский, выдал! Теперь-то ясно по чьей воле… На четыре года загремел по его милости в Енисейскую губернию для поправки здоровья на морозы сорокаградусные. А Гитлер, тот не дурак – сам по весне из Вены в Мюнхен сбежал. Тоже не по собственной воле… Но Мюнхен – не Туруханский край…

…А сии злословят то, чего не знают; что же по природе, как безсловесныя животныя, знают, тем разтлевеют себя. Горе им, потому что идут путем Каиновым…

Таковые бывают соблазном на ваших вечерях любви: пиршествуя с вами без страха утучняют себя. Это – безводныя облака, носимые ветром, осенние деревья, безплодныя, дважды умершия, исторгнутыя, свирепыя морския волны, пенящиеся срамотами своими, звезды блуждающия, которыми блюдется мрак тьмы на веки… Это – ропотники, ничем не довольные, поступающие по своим похотям (нечестиво и беззаконно); уста их произносят надутыя слова; они оказывают лицеприятие для корысти.