Черная молния вечности (сборник) - Лев Котюков

«…Из-за этого пришлось лишний год проучиться в духовном училище, а не из-за тупости в учебе, как злословят его враги-недоучки. Да чего только не клевещут!.. И про охранку царскую, якобы сотрудничал. Хорош сотрудничек: из тюрьмы в ссылку, из ссылки в тюрьму. В 13-м году через неделю по возвращении из Вены его арестовали. Приятель Ленина, сволочь Малиновский, выдал! Теперь-то ясно по чьей воле… На четыре года загремел по его милости в Енисейскую губернию для поправки здоровья на морозы сорокаградусные. А Гитлер, тот не дурак – сам по весне из Вены в Мюнхен сбежал. Тоже не по собственной воле… Но Мюнхен – не Туруханский край…

…А сии злословят то, чего не знают; что же по природе, как безсловесныя животныя, знают, тем разтлевеют себя. Горе им, потому что идут путем Каиновым…

Таковые бывают соблазном на ваших вечерях любви: пиршествуя с вами без страха утучняют себя. Это – безводныя облака, носимые ветром, осенние деревья, безплодныя, дважды умершия, исторгнутыя, свирепыя морския волны, пенящиеся срамотами своими, звезды блуждающия, которыми блюдется мрак тьмы на веки… Это – ропотники, ничем не довольные, поступающие по своим похотям (нечестиво и беззаконно); уста их произносят надутыя слова; они оказывают лицеприятие для корысти.

В последнее время появятся ругатели, поступающие по своим нечестивым похотям…»

С годами память все чаще без причины, помимо воли обращалась к постигнутым с ранних лет, боговдохновенным словам:

«…знаю твои дела, и скорбь, и нищету (впрочем, ты богат), и злословие от тех, которые говорят о себе, что они Иудеи; а они не таковы, но – сборище сатанинское. Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот, диавол будет ввергать из среды вас в темницу, чтоб искусить вас, и будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни.

Имеющий ухо слышать да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающий не потерпит вреда от второй смерти.

…И дам ему белый камень и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает… Кто побеждает и соблюдает дела Мои до конца, тому дам власть над язычниками, и будет пасти их жезлом железным; как сосуды глиняные, они сокрушатся, как и Я получил власть от Отца Моего; и дам ему звезду утреннюю. Имеющий ухо слышать да слышит…»

Глава четвертая

В последней, Туруханской ссылке припомнились ему некупленные рождественские открытки, когда со случайной оказией пришла посылка от Аллилуевых. И были в посылке шерстяные носки, связанные Наденькой. Ох, как хорошо на сердце стало!..

Редко потом такое случалось. Он тотчас сел писать благодарственное письмо – и покорил себя, что не порадовал отзывчивых людей ни весточкой, ни подарком во время своего венского «гуляния». И почти покаянно просил Аллилуевых прислать ему почтовых открыток: «…В этом Богом проклятом краю природа такая застывшая и неприглядная: летом – река, зимой – снег… Не на чем глазу отдохнуть. Потому у меня идиотское желание увидеть хоть какой-нибудь пейзаж, пусть даже на бумаге…»

Он въявь увидел бесконечный сибирский снег, услышал гудящее тело незримой ночной реки. Стоит одинокий человек посредине ледового, бесплодного поля – и чудится, кто – то стучит подо льдом. Стучит и окликает: «Иосиф!.. Иосиф!..» И звезды оледенелые в поднебесье, и не с кем разделить свою тоску. И тоска грядущей власти над шестой частью мира давит душу. Нечеловеческая тоска. Где ты теперь, брат Федор Михайлович?! Ведома ли тебе эта невыразимая тоска? Где ты теперь, Надя?! Лишь ты одна могла разделить эту тоску. Но не успела… Как поздно все! Но отчего ты не делишь мою тоску и печаль после смерти?!..

Сталин вскочил с дивана. И вдруг увидел себя не в тусклой, рассветной комнате, а на тяжелом енисейском льду… И не коряжье плывучее, не бревна топливые стучат и торкаются подо льдом, а Надя бессильно тщится пробиться к нему и окликает его… И не Енисей под ним, а свинцовая, бездонная Лета.

Кто встретит его предсмертный взгляд? Кто оглянется, уходя?.. Кто после него познает радость и скорбь неблагодарной борьбы и победы?..

Прошлое исподлобья смотрело в глаза. Враг смотрел в глаза. И этот, направленный в себя, чужой взгляд норовил поглотить живое грядущее – и не было пощады грядущему от взгляда мертвеца. И мертвая тень не ведала огня. Но огонь, поглотивший жалкую человеческую плоть, гудел, подобно огромному дереву в бурю, – и осиротевшие, лишенные плоти существа умирали от тоски и холода, как последние опадающие листья в ледяной метели.

Рассвет неудержимо обращался в полнокровное утро, но одинокий старый человек не спешил радоваться победному летнему свету – и вспоминал, вспоминал, – и тускло было в зашторенной комнате, как в семинарской келье.

«…Сколько лет было ему тогда? – тридцать три. Христов возраст. А этому – двадцать три… Странно, почему даже тогда этот жалкий художник-торговец казался ровесником? И почему сейчас ему все кажется, что есть кто-то старше него, почему ему всю жизнь кажется, что не он крайний, а некто идущий впереди? Семинарским недоучкой кличут его недруги! Но ложь, ложь – и трижды ложь! Он полностью окончил курс – и дай Бог другим то, что получил он в Семинарии. Это они недоучки – университетские трепуны и верхогляды. А то, что он не явился на выпускные экзамены, – это его печаль, его тайна.

Они хотели, чтобы он, служа Богу, служил Сатане. Но он перехитрил их, якобы отказался служить Богу – и нашел прибежище в этом чертовом марксизме. И они б достали его, ежели бы не партия, ибо в партии, принадлежащей им, он, как ни странно, был защищен от них. И все равно поначалу пришлось скрываться, но не от охранки… Прятаться на обсерватории, бежать из Тифлиса в Батум, а потом в Баку. И в ссылки он отправлялся с облегчением, ибо затылком чуял неотступный пригляд и смертоносное, угрюмое выжидание. И не Гурджиева с его школой сатанинской, а тех, о ком и сам Гурджиев не ведал. Наверняка догадывался, но не более, слишком мелкой сошкой он был во всемогущих иерархиях, хоть и пытался ходить по песку, не оставляя следов. Но близ семинарии наследил. Кстати, что там насочиняли в его биографии о монастырском периоде?..»

Сталин прекрасно помнил сухое, прямолинейное изложение своей жизни, над которым скрипели перьями крючкотворы из института Маркса-Энгельса-Ленина и которое он с досадой правил, а иногда полностью переписывал. Но, словно проверяя себя, подошел к столу, с детским вожделением покосился на набитую трубку, открыл папку с очередной редакцией биографии – и сразу поскучнел от казенных слововывертов:

«…В 90-х годах в Закавказье вели революционную работу сосланные туда русские (ха-ха!) марксисты. (Пьянствовали больше по духанам и бузили… Да какие они ссыльные, в Закавказье-то… Ну ладно: пусть остается, что вели работу. Работнички, мать вашу так!..) В Закавказье началась пропаганда марксизма. (М-да!.. Где это началась? По радио? В газетах? Повсеместно и массово?! Да кому он тогда сдался, этот марксизм?! Два, ну три дегенерата повесили бородатые портреты теоретиков вкупе с Толстым в своих грязных прихожих – и пропаганда!.. Эх!.. Ну и черт с ним, с марксизмом!..) Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных идей среди молодежи, как народно-националистических, так и марксистско-интернационалистических. (Так! Стоп!.. Уж это точно – рассадник! Черти-то вкруг святых мест роятся. Не зря ректора семинарии застрелили. Слава Богу, я тогда еще в Гори обитал… Но ни марксисты, ни народники, ни националисты здесь ни при чем. Тут другие… Они потом и Чавчавадзе порешили. Диву даешься: как это они меня не достали?.. Но недостаточная информация, надо прояснить. Для потомства, авось пригодится…)

Сталин взял синий карандаш, на мгновение задумался, вместо точки вывел точку с запятой, он любил этот знак, изобилующий в Священном Писании, – и приписал: „…она была полна различными тайными кружками“. Придирчиво перечитал фразу: „Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных идей среди молодежи, как народно-националистических, так и марксистско-интернационалистических; она была полна различными тайными кружками“, – и остался доволен редактурой: „Дурак не поймет, а кто надо сразу догадается…“ Перелистал несколько страниц и задержал внимание на следующем месте:

„Развивая идеи В. И Ленина, товарищ Сталин доказывает (Делать мне нечего, вот и доказываю дуракам недоказуемое… Почти все уже доказал, как Пифагор…), что социалистическое сознание имеет великое значение для рабочего движения. Одновременно Сталин предупреждает (Предупредил давно! Сколько можно, черт вас подрал!..) против одностороннего преувеличения роли идей, против забвения условий экономического развития…“ (Ох, уж эти идейные! От них вреда в сто крат больше, чем от безыдейных. И лагерями эти идеи никак не вышибить из дурных голов. Эх, Россия, Россия!.. Отчего ты такая легковерная? Отчего любое чужебесие тебе в радость?! Несчастная страна! За что тебя Господь наказует?! За что я в наказание маюсь?! За идеи какого-то мифического коммунизма, в рот ему дышло!.. И попробуй теперь открестись от них… И довериться никому нельзя, что ненавижу я всю эту мерзость марксистскую!.. Даже детям… Слава Богу, хоть Васька развелся… Нашел себе дуру идейную… Не женщина, а селедка с идеями… Тьфу!.. С такой даже по пьянке нормальные песни петь опасно, вмиг обвинит в безыдейности…) „Рабочее движение должно быть соединено с социализмом, практическая деятельность и теоретическая мысль должны слиться воедино и тем самым придать рабочему движению социал-демократический характер, – учил соратников товарищ Сталин“, – наугад выхватил он фразу и поморщился: „Ну и слова, как медяки стертые. Булыжные слова… Прочитай раз двадцать вслух – и свихнешься. Черт с ними, пусть остаются!.. А ведь когда-то другие слова рука выводила…“