Черная молния вечности (сборник) - Лев Котюков

Всеохватное внутреннее зрение объяло огромное земное пространство – и душа содрогнулась: дышали кровью реки, моря и океаны, и земля была влажна от крови, как от утренней росы.

«…Лет через сорок какой-нибудь мазила сляпает картину – и изобразит меня в гробу. И мой гроб, как челн дубовый, будет плыть в кровавых водах. И все будут восхищаться смелой фантазией, а какой-нибудь идиот ее репродукцию вырвет из „Огонька“ и повесит на стену моего кабинета. А может, и подлинник взгромоздит…», – хмуро, но без злости и ярости, почти равнодушно подумал он, скользнув взглядом по цветной журнальной фотографии светловолосого деревенского мальчика, ласкающего козленка, которую он бережно прикнопил над изголовьем своего дивана – и которая, не защищенная стеклом, тихо тускнела на свету.

«Помру – опишут и эту картинку, как мою собственность. Костюмы старые, мундиришко маршальский затертый, тулуп овчинный да еще сапоги и валенки… Вот и весь нажиток… Подивятся убогости, а брехать будут, что сокровищами сейфы набивал. Уж это точно будут!.. Тьфу!.. И чего это вдруг Хрущев с родимым пятном на лысине примерещился? Или не Хрущев?!.. Блазнится дрянь всякая… Нет бы Пржевальского во сне увидеть… Или мать… Или Надю… А вместо них то картавые, то беспалые… И моря крови… Как будто я их открыл, эти моря, вместе с островами кровавыми в 13-м году… Плохо преждевременным провидчеством маяться, попробуй разбери – что от Бога, а что от лукавого!. Вон этот, как его, Нострадамус тоже нагородил – не разберешь… Но, однако, не все чепуха, многое сбылось и сбывается. На глазах сбывается!.. Но все-таки без пророчеств спокойней жить: меньше надежды, но веры больше».

В тяжкие военные дни он приказал представить перевод книги знаменитого французского прорицателя, ибо прослышал, что используют его враги и союзники, – и не одну ночь, в зашторенном от бомбоносного неба кабинете, вчитывался в туманные, велеречивые центурии, силясь постигнуть их сокровенный смысл. Кое-что постиг – и дивился некоторым предсказаниям, ибо здравый анализ непостижимого повергал в прах мыслимые законы земного бытия.

Шалаш его любит обветренный воздух.

Отребье поможет его приютить.

Читал Сталин и видел шалаш Ленина в Разливе и себя, сходящего с лодки навстречу торопливому Ильичу.

А в апреле, когда в Милане подвесили за ноги на фонарь труп Муссолини, он вспомнил строки Нострадамуса – и восхитился точности предсказания:

Он всех устрашал своим яростным видом

И мраморных статуй касался плечом.

Подвешенный за ноги вождь безобиден.

И он не заслужит посмертный почет.

Но, конечно, в первую очередь Сталин выискивал в пророчествах то, что касалось России, исхода схватки с безжалостным Рейхом и, чего греха таить, перспектив собственной участи.

Вождь сделал на время германским вассалом

Брабант вместе с Фландрией, Кант и Бруджес.

Но был он враждебным разбит идеалом:

Кавказец взял Вену и замки окрест.

Этот катрен он с удовольствием вспомнил, когда Москва по его приказу салютовала войскам маршала Толбухина в честь взятия Вены. И Вену вспомнил, свою Вену 1913 года. Свое одинокое православное Рождество в темной, холодной европейской гостинице… И, само собой, вспомнил продрогшего, небритого уличного художника-торговца, который по прошествии лет чертовым образом обратился в грозного фюрера великой Германии. Оно, конечно, можно было бы по-иному трактовать строки, но не было, хоть тресни, ни одного кавказца в истории, кроме него, чьи войска овладели Веной с окрестностями, и еще Бог весть чем овладели.

История жила в предсказаниях – и можно было только восхищаться ими, если даже они были случайным наитием, а не плодом целенаправленного Божественного ясновидения.

Чудесен для всех переход через Альпы.

Большой полководец обставил врага.

Замолкли вдали орудийные залпы,

Солдат не страшат голубые снега.

Практически невозможно трактовать по-иному катрен, посвященный переходу Суворова через Альпы. Учреждая ордена Суворова и прочих русских воителей, он не без удовольствия вспомнил вещие слова прорицателя.

В 41-м, несмотря на тяжелую уверенность в победе, он искал ее подтверждение у Нострадамуса – и без особого труда вычитал развернутое описание краха третьего Рейха:

Откажется немец от веры Христовой,

К языческим власть обратится богам.

Душа его будет в темнице суровой,

И он за жестокость поплатится сам.

Снаряды разрушат старинные стены,

И кровь будет смешана с ярым огнем.

Молись, осажденный, боящийся плена.

Ты хищник, поверженный горным орлом.

Будь проклят, жестокий, коварный еретик,

Решивший народ и закон изменить!

Сгорит твоя власть, как и ты на рассвете,

И прах твой развеянный не воскресить.

Прочитал, но не шибко возрадовался, ибо в ту же ночь открыл и иные предсказания. Одно было малозначительное, но очень уж точное – и откровенно раздражало. Про генералиссимуса Франко, давнего, упорного и удачливого врага:

Страна не сорвется в кровавую бездну,

Решительный Франко друзей созовет.

Пускай неприязнь дипломатов исчезнет. —

Испания силой традиций живет.

«Надо же!.. Из шестнадцатого века так точно предсказать! И про кого – про эту мелочь пузатую с кисточкой… Ишь ты, петух испанский, удостоился именного упоминания. А про меня ни гугу, как будто имени у меня нет… Кавказец, мать твою так!.. Несолидно как-то… Да и какой он, к черту, кавказец – всего лишь по иронии судьбы…», – мелькнула ревнивая, обидная мысль, но не омрачила. Омрачило иное. Тяжко стало на душе, когда наконец нашел про себя злое высказывание. Он явно не нравился Нострадамусу, поэтому, наверное, и брезговал его именем прорицатель:

Мне страшен неведомый третий правитель

Загадочной северной снежной страны.

Его же соратники им же убиты —

И старость его пред лицом Сатаны.

«Тоже мне – страшен!.. Чем это я тебя напугал, скотина астрологическая?! Нужен ты мне!.. Какие, к черту, соратники?! Разбойники с большой дороги! Сколько сил отдал, нервов сжег, чтобы сокрушить эту сатанинскую банду, оставленную в наследство чертовым Ильичом. Чего стоило вырубить эту вредоносную чащобу! Лес рубят – щепки летят. Да уж… Летят, чересчур летят!..» – глаза Сталина потускнели, колкая, фантомная боль пронзила старые оспины на щеках, как будто случайные щепки от кровавых порубов вонзились в лицо. – Но что он мог сделать?! Он же не палач! Он – судья… Он – подсудный судья в земном судилище… И не его вина, что летят «сталинские щепки». Но кто обделен прививкой оспы в его империи?! И жертвы виновны, и палачи виновны! И он виновен! А больше всех – жидовня русско-еврейская… И нет ему передыха в этой борьбе. А жалкие призванные упорно выдают себя за избранных. В Сатане ищут Бога! И все трижды виновны перед теми, кто не родится на этом свете никогда. А они все умрут. И он умрет!..

Они, точно праздник, справляли поминки:

Великий правитель скончался вчера.

Но тень его с лестью была в поединке,

Идя под защитой креста и орла.

Какая уж защита… Хотя – как знать… Но возрадуется нечисть всесветная, ох как возрадуется. Возликуют дети подлости и лжи концу моего временного бессмертия. Но не знать им счастья от злой радости и клеветы: грязью умоются, грязью кровавой. И высветились зловещие слова предсказания:

Славянский народ под ненастливым знаком,

И тюрьмы, и песни их власти не впрок.

На смену придет, как священный оракул,

Схоласт, и догматик, и ложный пророк.

И опять, как наваждение, всплыла хитроглазая, круглая личина Хрущева с темным родимым пятном на лысине, будто кто-то сокрушил о его пухлую голову школьную чернильницу-непроливайку.

«Да нет, не он!.. Какой из него оракул и пророк?! Брехлив и льстив – это точно… Но стоит попристальней присмотреться, человек – существо непредсказуемое. И чего он мерещится с испачканной лысиной? Вот Берия почему-то не мерещится, а должен. Только помри, враз свое пенсне паскудное протрет – и такую смуту организует, чертям тошно станет.

Но тоже не пророк и не оракул. Но глаз да глаз нужен за шакалом. Нельзя расслабляться, и благодушествовать нельзя. А то, как это там сказано у Нострадамуса, про царишку про Николая, увы, последнего:

Я знаю: монарх, наконец, пожалеет,

Что прежде щадил он врага своего.

Царя устраняют жестокой идеей,

Казнив всех родных и всех ближних его.

А Берия наглеет, шакал мингрельский! И свои кое-кто из русаков тоже наглеют, заражаются чужебесием на „благо“ Родины!.. А тот грядущий, вместо которого мне хрущевская лысина с пятном мерещится, – кто он?! Уже наверняка народился, гадина, на свет – и сейчас, когда я бессонницей маюсь, дрыхнет безмятежно где-нибудь в глубинке под крестьянской крышей – и ведать не ведает о своем паскудном предназначении. Эх, коли бы знать, ежели б наверняка ведать!.. Да что толку: не этот, так другой объявится, не лысый, так волосатый, с хохлом седым вместо пятна родимого. Сокрушат империю, размотают державу, подлецы!»