О трагическом чувстве жизни - Мигель Унамуно

Пока я скитался по просторам разума в поисках Бога, я не мог Его найти, потому что идея Бога не вводила меня в заблуждение и я не мог принимать за Бога идею, и тогда, блуждая по пустыням рационализма, я говорил себе, что мы должны искать не столько утешения, сколько истины, называя так разум, без которого я, стало быть, нашел бы утешение. Но как только я погрузился в скептицизм разума, с одной стороны, и в отчаяние чувства, - с другой, во мне вспыхнул голод по Богу, и духовное удушье заставило меня почувствовать, что мне не хватает Бога, а вместе с тем и Его реальность. И я захотел, чтобы Бог был, чтобы Бог существовал. И Бог не существует, а скорее превосходит всякое существование, и поддерживает наше существование, осуществляя нас.

Бог, то есть Любовь, Отец Любви, является в нас сыном любви. Есть такие поверхностные и внешние люди, рабы разума, делающею нас внешними, которые думают, будто сказали что-то, заявив, что вовсе не Бог создал человека по своему образу и подобию, а человек по своему образу и подобию создал своих богов или своего Бога, и, будучи слишком легкомысленными, они не замечают, что если второе утверждение верно, как это и есть на самом деле, тогда и первое должно быть не менее истинным. Бог и человек действительно создают друг друга; Бог создается или открывается в человеке, а человек создается в Боге. Бог создал сам себя, Deus ipse se fecit, сказал Лактанций (Divinarum institutionum, II, 8), а мы можем сказать, что Он создает себя и в человеке, и через человека. И если каждый из нас, под натиском своей любви, охваченный голодом по божеству, воображает себе Бога по-своему, и по-своему для него создает себя Бог, то существует Бог коллективный, социальный, человеческий, результирующий вектор всех человеческих образов, в которых люди воображают себе Бога. Ибо Бог - это общество и открывается в обществе. Бог это самая богатая и самая личная человеческая идея.

Божественный Учитель сказал нам: будьте совершенны, как совершен Отец наш Небесный (Матф. V, 48), а в сфере наших чувств и мышления совершенство наше заключается в настойчивом стремлении к тому, чтобы воображение наше соединилось с тотальным воображением человечества, частью которого, в Боге, мы являемся.

Известный логический закон говорит об обратном соотношении между объемом и содержанием понятия: чем больше объем, тем меньше содержание и наоборот. Самым широким по объему и наименее содержательным понятием является понятие сущего, оно охватывает все существующее и не имеет никакого иного признака, кроме бытия, а самым содержательным и узким по объему понятием является понятие Вселенной, которое приложимо только к самому себе и включает в себя все существующие признаки. Бог логический, или рациональный, Бог познаваемый путем отрицаний, высшее сущее, в действительности, обращается в ничто, ибо чистое бытие и чистое ничто, как учил Гегель, тождественны. А Бог сердечный, или чувственный, Бог живых, это сама персонализированная Вселенная, сознание Вселенной.

Бог универсальный и личный существенно отличается от индивидуального Бога строгого метафизического монотеизма.

Здесь я должен еще раз обратить ваше внимание на то, в каком смысле я противопоставляю индивидуальность и личность, несмотря на то, что они нуждаются друг в друге. Индивидуальность это, если можно так выразиться, вместилище, а личность это содержимое, или, иначе говоря, моя личность, это, в известном смысле, мое понимание, то, что я понимаю и содержу в себе - и что некоторым образом является целой Вселенной, - а моя индивидуальность это мой объем; личность это моя бесконечность, а индивидуальность это моя конечность. Сто сосудов из глины очень индивидуальны, но они могут быть одинаково пусты или наполнены одной и той же однородной жидкостью, в то время как два мочевых пузыря из тончайшей пленки, через которую осуществляется активный осмосис и эксосмосис, могут сильно различаться между собой и наполняться очень сложными по своему составу жидкостями. Подобным же образом и человек может сильно отличаться от других, как индивид, будучи чем-то вроде духовного ракообразного, и быть существом, беднейшим по своему внутреннему содержанию. Бывает даже так, что чем больше в человеке личности, чем богаче его внутреннее содержание, чем больше он в самом себе является обществом, тем менее резко он отличается от других людей. И точно таким же образом строго определенный Бог деизма, аристотелевского монотеизма, ens summum, является существом, в котором индивидуальность, или, вернее, простота, подавляет личность. Дефиниция убивает ее, потому что определить это значит положить предел, и невозможно определить абсолютно неопределимое. В этом Боге отсутствует богатство внутреннего содержания; Он не является сам в себе обществом. Этому противостоит живое откровение Бога и вера в Троицу, для которой Бог это некое сообщество, или семейство, а не чистый индивид. Бог этой веры является личным; Он личность, потому что включает в себя три личности. Ведь личность не может быть изолированной. Изолированная личность это уже не личность. Действительно, кого бы она в таком случае любила? Если же она не любит, она не личность. Ведь и самого себя любить невозможно, оставаясь простым и не раздваиваясь посредством любви.

К вере в Троицу привело не что иное, как чувство Бога как Отца. Ведь Бог Отец не может быть холостяком или монахом. Отец это всегда отец семейства. И чувство Бога как Отца постоянно настраивало на то, чтобы воспринимать Его уже не антропоморфически, то есть не как человека - antropos, - а андроморфически, как мужчину - aner. Действительно, в народе христианское воображение рисовало себе Бога Отца как мужчину. И это потому, что человек, homo, άνθρωποζ, представляется нам не иначе, как либо мужчиной, vir, άνήσ, либо женщиной, mulier, γυνή. К этому можно еще добавить ребенка, существо бесполое. И отсюда, дабы довершить с помощью воображения потребность нашего чувства в Боге как совершенном, то есть полном, человеке, иначе говоря, как семье, происходит культ Богоматери, Девы Марии, и культ младенца Иисуса.

В самом деле, культ Пресвятой Девы, мариолатрия, которая мало-помалу повышалась божественность Девы Марии, вплоть до почти полного ее обожествления, отвечает только потребности чувствовать в Боге совершенного человека, включить женственность в состав Бога. Католическое благочестие вначале дает ей имя Богородицы, θεοτοκοζ, Deipara, а затем, прославляя Деву Марию, объявляет ее заступницей и догматически утверждает, что ее зачатие свободно от первородного греха, а тем самым ставит ее между Человеческим и Божественным, и ближе к Божественному, чем к Человеческому. И кто-то высказал предположение, что со временем, возможно, из нее сделают что-то вроде еще одной божественной личности.

И разве не превратилась бы тогда Троица в Четверицу? Если бы слово πνεΰμα, по-гречески дух, было не среднего, а женского рода, кто знает, не стала ли бы тогда Дева Мария энкарнацией, или вочеловечением, Духа Святого? Одного только текста Евангелия от Луки (I, 35), повествующею о Благовещении Ангела Гавриила, который говорит ей: «Дух Святый найдет на Тебя», πνεΰμα αγιον έπελεύσεται έπί σέ, было достаточно, чтобы загорелось благочестие, всегда способное подчинить своим желаниям теологическую спекуляцию. И, возможно, оно потребует от нее произвести догматическую работу, аналогичную той, что была направлена на обожествление Иисуса, Сына Божия, и Его идентификацию со Словом.

Так или иначе, культ Пресвятой Девы, вечной женственности, божественного материнства, оказывается довершением персонализации Бога, который благодаря этому становится семьей.

В одной из моих книг (Жизнь Дон Кихота и Санчо, часть вторая, гл. LXVII) я говорил, что «Бог был и остается в наших представлениях мужчиной. Когда Он судит и выносит приговор людям, Он ведет себя, как мужчина, а не как человеческая личность вообще, без определенного пола; Он ведет себя, как подобает Отцу. И для того, чтобы компенсировать это, нужна была Мать, мать, которая всегда прощает, мать, которая всегда раскрывает свои объятия сыну, когда он спасается бегством от занесенной над ним руки или грозно нахмуренных бровей разгневанного отца; мать, у которой он ищет утешения в виде смутного воспоминания о том теплом мире бессознательного, внутри которого занималась заря его жизни, предшествующая нашему рождению, и о вкусе того сладчайшего молока, ароматом которого овеяны сны нашей невинности; мать, которая не знает никакой иной справедливости, кроме прощения, и никакого иного закона, кроме любви. Наше наивное и несовершенное представление о Боге с длинной бородой и громовым голосом, о Боге, который дает нам заповеди и изрекает истины, о Боге Отце семейства, Pater familias, как говорили римляне, нуждается в компенсации и дополнении; а поскольку мы, по сути дела, не можем вообразить себе личного и живого Бога без каких-либо человеческих, и даже именно мужских черт, а тем более Бога бесполого или гермафродита, мы вынуждены дополнить его Богом женственным, и рядом с Богом Отцом предположить существование Бога Матери, которая всегда прощает, ибо глядит на нас со слепой любовью, а потому всегда видит всю глубину нашей вины, а по глубине вины нашей только в прощении видит единственно возможную справедливость...».