Заблудший ангел - Патриция Райс

Пэйс обвил здоровой рукой Дору и тем самым еще больше сократил расстояние между ними. Усталость, которую он чувствовал всего несколько минут назад, утонула в нахлынувшем желании. Он застонал, когда она прижалась к нему еще теснее, приняв более удобное положение. Теперь он чувствовал прикосновение ее груди и понял, что если не найдёт сейчас неизвестно где силы остановиться, то поцелуем он не ограничится.

Сделав над собой огромное усилие, незнакомое ему по его жизни, полной эгоистических удовольствий, Пэйс уронил руки и отпрянул от Доры. Он распалено смотрел на нее сверху вниз. Глаза горели, как угли, он сжал кулаки, чтобы опять не потянуться к ней. Плоть восстала, требуя успокоения.

Дора почти распласталась по стене, прикрывая ладонями грудь. Он сдвинул ее чепец набок и даже в тусклом свете фонаря видел, как серебрятся ее льняные локоны. Да, ей повезло, что он потревожил только чепец.

– Уходи, Дора, сейчас же убирайся.

Голос у него был глух и мрачен, и он даже не пытался скрыть испытываемое сейчас напряжение.

Она кивнула, осторожно обошла его и поспешила уйти.

Пэйс вцепился пальцами в щелястую стену конюшни, ударился в нее головой и застонал.

Глава 14

…не искушай отчаянья души моей…

У. Шекспир «Ромео и Джульетта»[3]

Последние числа июля 1864 года

Дора услышала гром с безжалостного синего неба. Тень в яблоневом саду совсем не спасала от жары, давила влажность. Где-то шло жестокое сражение. Доре было жарко от пламени войны, и она чувствовала пороховую вонь артиллерийской канонады, слышала, как щелкают ружейные затворы, пока стояла под мирно шелестящей листвой.

Ей видение не показалось странным. Свет нисходил на нее таинственными путями. Его еще называют Отражением, Внутренним голосом. У нее нередко так бывало, но если она при этом думала о Пэйсе, то Внутренний голос вызывал к жизни красочные, неотвязные видения. Наверное, это потому, думала Дора, что Пэйс живет гораздо более насыщенной и полной жизнью, чем она. Он ведь испытал в действительности все то, о чем она только мечтала. И Дора могла почувствовать то же самое лишь косвенно, через него.

Конечно, сейчас он лежал под тенью деревьев на берегу ручья и, уж конечно, ничего такого не ощущал. У Доры не было Божественного предвидения. Она не могла объяснить, почему ей чудится то или другое, но в данную минуту ее не оставляло зловещее предчувствие, что если Пэйс завтра уедет, то обязательно примет участие в этом ужасном сражении, где-то там, вне поля ее зрения, и обязательно погибнет. Она уверилась в том вчера вечером, когда он крепко ее поцеловал.

Интересно, подумала она мельком, воюет ли в этой далекой страшной схватке брат Пэйса. Отовсюду девушка слышала, что войска конфедератов сосредоточились на двух фронтах и ведут яростные бои. Чарли будет на западном фронте, как Пэйс, если он вернется в армию. И мысль, что братья сойдутся на поле брани лицом к лицу с оружием в руках, была настолько ужасна и отталкивающа, что Дора постаралась поскорее прогнать страшное видение.

И поэтому она скользнула из сада к ручью, где веял легкий ветерок. Она не думала о том, что делает, куда она идет. Она просто знала, что сейчас увидит Пэйса.

Задремав в тени, Пэйс почувствовал прохладное дуновение ветерка на лбу и повернулся, подставив ему все лицо. Вздрогнув, он вдруг ощутил аромат иной: так пахли не свежескошенная трава и не жимолость. Этот запах был теплый, женский, возбуждающий. Так пахнет свежевымытое женское тело. Он этот запах способен узнать из тысячи. Он преследовал его по ночам во сне уже несколько недель. Но сейчас Пэйс не спал.

Он распахнул глаза.

Около него лежала Дора и крепко спала. Крошечный солнечный лучик прокрался сквозь листву и позолотил ее льняные локоны. Он мог протянуть руку и коснуться соблазнительной, гладкой как шелк щеки. Никогда еще Пэйс так не ощущал ее близость, даже вчера, в сарае, когда неистово ее целовал. Вчера он не чувствовал ее невинной прелести при полном свете дня. А это было совсем другое.

Пэйс ясно видел легкий коричневый цвет ее ресниц, там, где они касались округлой щеки. Цвет лица у нее был легчайшей, как намек, розовости распускающегося бутона. Во сне Дора казалась спокойной и доступной, вот сейчас она проснется, улыбаясь, и все станет возможно. И он желал этой улыбки каждой частичкой своей несчастливой души.

Пэйс не смел, однако, коснуться ее, он чувствовал себя грубым увальнем рядом с этой изящной красой. Руки у него были все в мозолях и трещинах от постоянного досыла пуль в затвор, верховой езды на упрямых лошадях, тяжкой работы по перевозке трупов и рытья могил. И будет просто кощунственно даже пальцем коснуться этой чистейшей нетронутости.

Однако подобные мысли не мешали ему смотреть на Дору. Он никогда еще не разрешал себе радости такого пристального разглядывания прежде. Он многие годы отказывался признавать материальность ее существа, но, наконец, пришло время увидеть в эфемерном ангеле его детских лет женщину из плоти и крови.

Она миниатюрна, Пэйс это знал. Под бесформенным платьем мало что скрывалось. Он мог видеть упругую и грациозную линию груди под тонкой простой тканью. Она лежала на боку, и взгляд его проследил округлую возвышенность бедра, переходящую в тонкую хрупкую талию. Наверное, если заключить ее в объятия, то его руки сомкнутся вокруг нее кольцом. А груди уместятся в ладони. И ноги достаточно длинны, чтобы сплестись с его ногами.

Пэйс застонал, повернулся и стал смотреть вверх на зеленую листву. Дора пошевельнулась. Он ее разбудил. Может, он сам убедил себя, что Дора и Дэвид были любовниками до того, как он ушел на войну. Они же слыли невестой и женихом несколько лет. Интересно, не поэтому ли он уговорил Дэвида исполнить свой долг и пойти воевать. Но Дэвида долго уговаривать не пришлось.

А она ведь не случайно пришла сама и легла возле. Может быть, ей, как и ему, надо освободиться от физического желания. И в конюшне она от него не убежала. Он не смел думать о ее неумении целоваться, ведь тогда вряд ли его маленькая квакерша пришла сюда по желанной для него причине.

– Уходи, Дора, – пробормотал Пэйс, прикрывая глаза здоровой левой рукой. Правая еще не так легко двигалась.

– Нет, не думаю, что мне следует уйти, – задумчиво ответила она, – на этот раз – нет.

Слова эти должны были бы изумить его, но ничего из того, что совершала его фея, его ангел, не могло его удивить. Она была так же переменчива и естественна, как погода в Кентукки. И снег, и радуга могли случиться одновременно. Он слишком уже привык к неожиданностям, чтобы им удивляться.