Расскажу… - Ирина Петровна Мирошниченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я села. Должна сказать, рискованное занятие, поскольку улицы чужие, страна чужая, машина чужая. Да еще при этом вести диалог, играть состояние, в котором находилась моя Мария. И вместе с этим отдавать себе отчет, где я и как.
В общем, это было довольно сложно. Но я это сделала. Я справилась с этим, и в этот же день нужно было уехать в другой город, на море, где мы снимали несколько сцен и один мой проход, который остался у меня в памяти. При пересмотре фильма я всегда ждала именно этого прохода. Потому что он был незабываем по ощущению. Наверное, уже по ощущению Марии, которая любила и которая была счастлива от любви, она шла после свидания со своим мужем и понимала, что все у них будет хорошо, что он вернется и что он любит ее.
Она должна пройти по улочке, которая с горы ступеньками спускается. Среди маленьких магазинчиков этого города чилийского. Одета была в пончо сине-зеленое, я его купила в первый же день, это пончо, – так оно мне понравилось. Синяя кофта, черные волосы, желтые глаза, брюки, какая-то сумка-размахайка полосатая, латиноамериканская, чилийская настоящая.
И вот я иду и в душе обязательно звучит музыка. Идет моя Мария, влюбленная, счастливая, красивая, и, наверное, в этот момент шла моя Ирина, то бишь я, тоже влюбленная на этот момент, тоже в принципе красивая, и тоже в тот миг счастливая.
Эта сцена была снята. И мы должны были возвращаться в Сантьяго. Мы ехали на больших машинах, то ли «форды», то ли «шевроле», вообще в Латинской Америке очень большие машины, особенно после «Москвича», и с той минуты мне очень хотелось, чтобы у меня была большая машина, потом судьба такой шанс мне дала – у меня была машина американская. Сзади нас ехал микроавтобус со всей съемочной группой, мы мчались по огромному шоссе в несколько рядов, справа и слева желтая и выжженная – не пустыня – а, наверное, саванна, что ли, по которой летели черные кони. Я никогда этого не забуду – солнце и эти черные кони летят, может быть, они были темно-коричневые, но под этим солнцем казались абсолютно черными. Целый табун.
Мы проезжали мимо горы, которая рассечена для этого шоссе, и она была рыжая-рыжая, камни рыжие с какими-то полосками. Больше нигде в мире я такой природы не видела. Это было так красиво, так незабываемо, что в этот миг мне вдруг очень захотелось проехать с севера Америки, через всю нее, потом перебраться через океан вниз, и так же – через всю Латинскую Америку, и чтобы самой за рулем. Об этом я стала мечтать. Конечно, это не осуществилось. Но я счастлива, что сейчас смогли проехать так через всю Америку хотя бы двое – Познер и Ваня Ургант, и показать нам ее. Я смотрела с завистью и в то же время с невероятной гордостью, потому что когда я об этом мечтала, то прекрасно понимала, что это никогда не осуществится, – в те годы это было невозможно. Теперь я уже не смогу этого сделать, но очень рада, что смог кто-то другой.
А в Сантьяго нас встретил наш посольский товарищ и говорит: «Немедленно в Москву, собирайте вещи». И я вдруг вижу – у нашего отеля идут толпы людей, и женщины почему-то в бигудях, вообще, надо сказать, в Латинской Америке женщины любят ходить в бигудях, каких-то шапочках или косынках, не стесняясь этого. И я переняла у них эту привычку – теперь так же езжу на съемки. Так намного удобнее, чтобы не сидеть часами с феном, не вытягивать и не высушивать волосы, я все это делаю заранее дома, потом накручиваю бигуди, чтобы волосы держали нужную форму, надеваю косынку, уже в гриме, приезжаю, только снимаю, тряхану, и все – прическа есть. Так вот бегут эти женщины в бигудях с кастрюлями, сковородками, с железными ложками. Что-то скандируют и бьют по этим кастрюлям. После этого у нас в газетах писали: «Кастрюльные демонстрации в Латинской Америке». У них такой стиль, такая манера. Они кричали-кричали-кричали.
Мы стали быстро, нервничая, с невероятной скоростью, собирать вещи, чтобы успеть. Прыгнули в машину, нас привезли в аэропорт. Тут уже стоял самолет. Все наши советские туристы, дипломаты – все с котомками, с сумками – невероятное количество вещей. Я понимала, что бегут. Это ощущение побега из страны было жутким. Сразу вспомнился фильм «Бег», где убегала наша интеллигенция, и вообще наши русские, от революции, на корабль. Вы помните эту сцену, эту картину? Это было очень давно. А тут вдруг в реальности. И я сама со всей нашей группой и с огромным количеством русских, советских людей запихиваюсь в этот самолет гигантский, который наконец взмывает вверх, и мы летим.
Посадка была на Кубе, куда позже я прилетела одна уже на премьеру этого фильма. На Кубе мы были буквально час. Ужасный климат! Вышли, и я чувствую – мне плохо с сердцем. Дышать нечем, мокро. Не хватает кислорода. Такое ощущение, что у тебя перекрыло все горло. Влажный, совершенно другой воздух. Я подошла в аэропорту к нашему «Аэрофлоту», говорю: «Мне плохо». Померили давление – 80 на 40. Мне вкололи какой-то жуткий кордиамин. «Это нормально, выпейте кофе. Нет, от кофе у вас будет сердцебиение. Давайте лучше кордиамин. Здесь надо адаптироваться».
Я ждала, сидя в медчасти, где был кондиционер, когда же пройдет этот час. И подгоняла эту жизнь и этот час, чтобы снова прыгнуть в самолет и скорее полететь в Москву, туда, где нормальный, человеческий климат. У меня потом часто так в жизни бывало: когда плохо в другом городе, в другой стране, я считаю минуты до того момента, когда смогу наконец сесть в самолет и лететь в наше Шереметьево. Такая тяга к дому, такая тяга и любовь к моему городу – Москве.
Когда час прошел, я одной из первых вошла в самолет.
Буквально через три-четыре дня, уже в Москве, мы узнали о перевороте в Чили. Пошли танки. Был убит Альенде. И началась у них совершенно другая жизнь с Пиночетом.
Мы видели документальные фильмы – ужас, пытки, расстрелы ни в чем неповинных людей. Все демонстрации и крики превратились в беду человеческую. И красивейшая страна стала на
