Перья - Хаим Беэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все вокруг мирно спали, продолжил отец свой рассказ, когда мой прадед и его друг рав Хия-Давид Шпицер, автор книги «Ниврешет»[248], взбирались на вершину Масличной горы. Там, вблизи русской церкви — на ее высокую башню в те дни как раз поднимали колокол, который русские паломники волоком доставили в Иерусалим из Яффо[249], — они вставали лицом к востоку и записывали точное время, в которое верхняя кромка солнечного диска появлялась над горами Моава. Их товарищи, остававшиеся на крыше синагоги «Хурва», фиксировали точное время восхода, видимого в том месте, где находились они. Так им удалось установить, насколько восход в Иерусалиме задерживается тенью, которую отбрасывает на город Масличная гора.
Зимой и летом, ночь за ночью они поднимались на вершины окружавших Иерусалим гор, пока не составили точную таблицу времен, с помощью которой стало возможно в любой день года совершать утреннюю молитву в самый ранний срок, по многократно упоминаемому в Талмуде обычаю древних. Прадед и его друзья, рассказывал отец, твердо верили, что, если многие сыны Израиля станут заканчивать чтение Шма с восходом солнца, смежая «Освобождение» с Молитвой[250] в краткий миг наибольшего благоволения свыше, путы времени будут разорваны. Но любовь ко сну — быть может, сильнейшая из людских страстей — погубила предпринятую ими попытку одолеть самого страшного из врагов человека.
— Теперь ты, возможно, поймешь, почему меня так расстроил пожар, уничтоживший солнечные часы в Махане-Йеѓуда, — сказал, погладив мою руку, отец.
Мы вышли к зданию «Терра Санта»[251], в котором располагались тогда факультеты Еврейского университета, лишившегося своего прежнего места с превращением горы Скопус в изолированный от израильского Иерусалима анклав. Бросив взгляд на его верхние этажи, отец выразил уверенность, что я непременно стану со временем знаменитым ученым, коль скоро моими предками были такие замечательные люди. И кто знает, добавил он, может быть, именно мне суждено найти лекарство от полиомиелита, этой страшной болезни, уносящей столько человеческих жизней.
На губах у меня, вероятно, мелькнула недоверчивая улыбка, потому что отец тут же спросил, почему это Хаимке Вейцман, сын мотыльского дровосека[252], мог спасти великую Британскую империю в годы войны, разработав способ изготовления ацетона из кукурузы и картофельной шелухи, а я не смогу принести исцеление страждущему человечеству? Ведь моими предками в трех поколениях были смелые, вдохновенные люди, не страшившиеся бросать вызов реальности! Да к тому же в моем распоряжении будут современные лаборатории Еврейского университета, — и отец снова указал на здание, мимо которого мы проходили.
— Ты еще Нобелевской премии удостоишься!
Он мечтательно изобразил мой триумф: вот я стою перед королем Швеции, надевающим мне на шею золотую медаль. И тогда, выступая перед участниками торжества, я, конечно, упомяну в своей нобелевской лекции отца, не жалевшего сил на изыскание истинной аравы и безропотно сносившего ради этого людские насмешки. Деда, странствовавшего по просторам бесконечной синевы. Прадеда, который каждую ночь оставался у переправы через Ябок и боролся с драконом времени до зари.
— Если бы его колыбель стояла в Лондоне, а не в Иерусалиме прошлого века, твой прадед был бы назначен главным астрономом Королевской обсерватории в Гринвиче. И если тебе нужны доказательства, посмотри на доктора Песаха Хеврони[253], выросшего у него на коленях и получившего от него начатки своих познаний. Вот чего смог достичь иерусалимский юноша, не испугавшийся испытать себя в большом мире!
Отец стал восторженно рассказывать про замечательного математика, научные достижения которого снискали признание повсюду от Японии до Голландии и с которым пожелал лично встретиться профессор Эйнштейн в ходе своего визита в Иерусалим.
— Один час и десять минут, — со значением произнес отец. — Они встретились в библиотеке «Бней Брит», и ровно столько продолжалась беседа профессора Эйнштейна со скромным преподавателем учительского семинара. А когда их беседа закончилась, Эйнштейн сказал, что Хеврони — единственный человек, до конца понимающий его идеи.
После войны, продолжал отец, Хеврони поехал в Вену, и этот великий город науки на протяжении четырех лет восхищался «звездой с востока», просиявшей в его небесах[254]. Известнейшие профессора выражали уверенность, что Хеврони проложит новый путь в математике. Красивейшие девушки искали его близости. Но он, закрывшись в своей комнате, корпел над книгами и безутешно оплакивал свою возлюбленную Стеллу — голландскую девушку, которая работала медсестрой в больнице доктора Валаха и умерла от сыпного тифа в мировую войну.
— Тебе это Люба рассказывала? — спросил я отца.
— Не твое дело! — раздраженно ответил он и тут же спросил, не от Ледера ли я узнал о его первой жене и об их венском знакомстве.
Я кивнул, испытав острую печаль от того, что возникшая между нами близость исчезла вместе с утренним туманом. Отец погрузился в свои мысли.
8
У входа в городской сад он сказал, что после бессонной ночи ступни его ног превратились в игольницы, и направился к скамье, располагавшейся так, что с нее открывался вид на весь сад. Из сумки с талитом отец достал термос и налил нам обоим чай. После этого он стал наблюдать за сценой, которая разворачивалась на лужайке перед нами: смелая ворона дразнила маленькую собачку — резко снижаясь, она ударяла ее крылом и взмывала вверх. За соснами вдали белело здание школы Шмидта[255], над которым выступали верхние этажи центрального почтамта и украшенная крылатым львом крыша здания «Дженерали»[256]. Прямо перед нами в низине находились пруд Мамилы и прилегающий к нему участок старого мусульманского кладбища, частое место наших с Ледером встреч.
— Что ты в нем нашел? — сердито спросил отец.
— В ком? — переспросил я, желая выиграть время и собраться с мыслями.
— В ком, в ком… в Ледере! Зачем ты придуриваешься?
Лицо отца покраснело от раздражения. И тогда, и в последующие годы родители безуспешно пытались понять, чем меня околдовал низкорослый сборщик пожертвований из квартала Рухама. Они снова и снова ревниво проверяли, не отравил ли он мою кровь.
Я, как мог, попытался объяснить отцу основы линкеусанской доктрины, но мои объяснения показались ему смешными, и он спросил, что эта белиберда может дать человечеству.
— Обеспечение продовольственного минимума для всех, — проговорил я, задыхаясь от обиды.
Отец засмеялся в голос и сказал, что эта задача уже решена. Наш приятель фармацевт господин Мордухович может обеспечить продовольственный минимум каждому — пачку шоколада «Экс-Лакс».
— Экс-Лакс из а
