Перья - Хаим Беэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одно из особенно резких столкновений между двумя направлениями случилось, когда Гринберг с выражением зачитал приведенный в «Книге веганства» отрывок из «Заката и падения Римской империи», в котором Эдвард Гиббон описывает нравы татар:
— Отвратительные предметы, прикрываемые утонченным искусством европейцев, выставляются в палатке татарского пастуха во всей их отталкивающей наготе. Быка или барана убивает та же самая рука, из которой он привык получать свою ежедневную пищу, а его окровавленные члены подаются, после очень незначительной подготовки, на стол его бесчувственного убийцы.
При этих словах Лев-Тамим ударил по столу своим необструганным посохом и обратился к Гринбергу, религиозному еврею, с вопросом, почему тот набрасывается на татар и с их помощью уводит дискуссию в туманные дали:
— Посмотрите на себя! Не был ли и ваш Храм сущей скотобойней? А изломанные кости козла отпущения, которого сбрасывали в Йом Кипур с обрыва в Иудейской пустыне?! Не есть ли и это акт вандализма?
Гринберг попытался смягчить настрой своего оппонента, но Лев-Тамим не отступал:
— Что будет в тот день, когда ваши ожидания сбудутся и Третий храм построят по предсказанию пророков? Ведь вы, господин Гринберг, левит, не так ли? Не значит ли это, что вы станете тогда, сообразно вашему званию, распевать гимны в момент совершаемого священниками заклания жертвенных животных? Именно так: вашими сладостными песнопениями будет сопровождаться убийство бесчисленных быков и баранов!
— Дом Господень, который будет поставлен во главу гор, станет Храмом духа! — отвечал Гринберг, нервно листая Танах[259], извлеченный им из ящика стола.
Наблюдавший за его действиями Лев-Тамим ядовито заметил, что хозяин дома может оставить книгу в покое, поскольку сказанное в ней о храмовой службе всем и так хорошо известно. Нелепо надеяться, добавил он, что священники согласятся принимать от сынов Израиля листья салата и шаровидные стебли кольраби вместо положенных им по закону грудины и голени жертвенного животного. Вслед за тем толстовец изобразил готовность к примирению, признав бессмысленность споров о давнем прошлом и неведомом будущем. Гринберг охотно принял его предложение сосредоточиться на настоящем и поудобнее расположился в председательском кресле, но это была искусно расставленная ловушка.
— Так вот, о настоящем. Объясните нам, Гринберг, почему вы находите позволительным для себя накладывать тфилин, изготовленные из кожи зарезанного животного? — Лев-Тамим явно наслаждался растерянностью своего оппонента. — А ведь могли бы использовать тфилин из бакелита. Как по мне, они были бы ничуть не хуже.
На следующий день мы застали Гринберга за прополкой моркови в огороде.
Овощи для домашнего употребления супруги Гринберг собственными руками выращивали в сине-белых эмалированных тазах, прохудившихся дождевых бочках и старых канистрах со срезанным верхом. Увешанные томатами, перцами и баклажанами ветви посаженных Гринбергами кустов были подвязаны ботиночными шнурками к специальным подпоркам. Землю вокруг растений супруги тщательно разрыхляли вилками и удобряли светло-серым птичьим пометом. От каменного забора огород отделяли плодовые деревья, каждый персик, лимон и яблоко на которых были обернуты в газетную бумагу. Это одновременно защищало плоды от птиц и насекомых, так что хозяева сада могли не опрыскивать деревья ядовитыми химикатами в целях борьбы с вредителями. Непосредственно у стен дома были разбиты грядки с укропом и петрушкой, и там же хозяева посадили достигшие изрядных размеров подсолнухи и кукурузу. Грядки с рассадой, над одной из которых склонился Гринберг, были прикрыты от птиц пружинными металлическими кроватями.
Хозяин дома устроил нам экскурсию по своему огороду, и мы ходили за ним, поражаясь тому, как он хорошо разбирается в сельском хозяйстве. Ледер в конце концов не удержался и спросил, чему Гринберг обязан своей компетентностью. Изучал ли он садоводство по книгам или, может быть, методом заочного обучения в «Британских институтах»?
Вопрос рассмешил господина Гринберга, сказавшего Ледеру, что таким вещам не учатся на старости лет и уж точно не по книгам. Затем, выдержав паузу, он сообщил, что его детство прошло в деревне возле Кармеля.
— Теперь вам все стало понятно? — спросил нас Гринберг с неожиданной озорной усмешкой.
К этому моменту Ледер заинтересовался газетным листом, в который был обернут один из лимонов, и он, кивнув, предположил, что Гринберг вырос в Зихрон-Яакове.
— Нет, — ответил хозяин дома.
— Тогда в Бат-Шломо? — вторично попробовал Ледер.
— Не угадаете. Мы из Архентины.
Сообщив о своем происхождении, Гринберг выразил удивление в связи с тем, что его сильный испанский акцент не позволил нам догадаться, откуда он родом.
— Так при чем здесь Кармель, если из Архентины? — обиженно передразнил собеседника Ледер.
Гринберг поправил подвязку ветвей сладкого перца, слишком сильно нависших над краем эмалированного таза, и рассказал, что некоторые из земледельческих колоний барона Ѓирша в провинции Энтре-Риос носили типичные еврейские названия — Кирьят-Арба, Рош-Пина, Эвен-ѓа-Роша, Кармель[260].
Из дома глухо донесся размеренный стук, напоминавший удары церемониального посоха, которым бил по полу вышагивавший перед раввином Узиэлем кавас[261]. Ледер, порядком уставший от изучения грядок, воспользовался этим:
— Лев-Тамим посылает нам сигнал SOS с помощью своей палки. Он там явно засыхает от скуки среди мешков с бургулем и пшеном. Пока суд да дело, пойду поболтаю с ним.
Когда Ледер скрылся за персиковым деревом, хозяин дома сказал мне, что я, мальчик, учащийся в религиозной школе «Мизрахи» и носящий под рубашкой талит катан[262], наверняка и сам понимаю, что после вчерашнего богохульства он, Гринберг, не может продолжать общение с Лев-Тамимом, несмотря на близость их взглядов по вегетарианским вопросам.
— В душе он — резник, — категорично заявил Гринберг, снимая божью коровку с морковной ботвы и выпуская ее за ограду. — Разум не позволяет ему резать острым ножом горло коровам, поэтому он колет людей своим языком.
Гринберг погладил меня по голове, вернул на место сбившуюся мне на ухо синюю ученическую ермолку и сказал, что люди не приходят к своим убеждениям рациональным путем, но, главным образом, через пережитые ими обиды и травмы. Так, сам он никогда не стал бы вегетарианцем, если бы не распорядитель барона Ѓирша, заставлявший его есть свинину. И не просто свинину — это было мясо свиней, которых кололи прямо у него на глазах во дворе поселковой администрации.
— Агрессия всегда приводит к противоположному результату, — сказал господин Гринберг, блуждая взглядом по кронам плодовых деревьев.
Позади своего собеседника я увидел невысокого старика, почти беззвучно приближавшегося к дому Гринбергов по пустырю со стороны улицы Яффо. Когда старик подошел достаточно близко,
