Перья - Хаим Беэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А не полагаете ли вы уместным перевести этот замечательный трактат на язык эсперанто? — спросил Ледер, не смея поверить своей удаче.
— Это первостепенной важности книга, и она была бы, конечно, необходима каждой эсперантистской библиотеке. Дело, однако, в том, что нам не удалось найти переводчика, который взял бы на себя выполнение этой работы.
Ледер с детской радостью ткнул себя пальцем в грудь:
— Ессе homo!
Вытащив из-за пазухи самоучитель с зеленой звездой, он сообщил, что учит теперь эсперанто с утра до вечера и не сомневается, что уже через несколько недель сможет представить хозяину дома пробный перевод одной из глав книги Поппера-Линкеуса.
Дружески приобняв гостя, Хавкин спросил, созрело ли это решение у Ледера во время его выступления в переплетной мастерской.
Потом мы сидели на бетонном крыльце у входа в дом Хавкина, кололи выращенные хозяином орехи и смотрели на горы, нисходившие волнами на запад, к Приморской равнине. Ледер излагал выношенный им план сотрудничества эсперантистов, вегетарианцев и линкеусанцев, настаивая на том, что соединившиеся в этом союзе силы добра смогут взаимодействовать, не вступая в противоречия и, напротив, дополняя друг друга так, что каждая из них с наибольшим успехом приблизится к достижению своих целей:
— Эсперанто станет официальным языком линкеусанского государства. Это будет язык правительства, школы, университетского образования. Употребление в пищу мяса и рыбы будет запрещено законом. Конфискованные скотобойни и мясные лавки отойдут в собственность казны. Всех принадлежащих к касте резников, рыбаков и мясников линкеусанское государство отправит в специальные школы перевоспитания. Яйца и молочные продукты будут допускаться в продажу по специальному разрешению, но их публичное употребление в пищу будет запрещено.
Старик внимательно слушал Ледера, и когда тот восторженно заявил, что во всех правительственных учреждениях и общественных местах линкеусанского государства будут вывешены на почетном месте портреты Йосефа Поппера-Линкеуса и доктора Лазаря Заменгофа, двух великих мыслителей, заложивших основы царства добра, лицо Хавкина исказила недвусмысленная гримаса отвращения.
— Слишком похоже на портреты Маркса и Энгельса на улицах Москвы, — сказал он. — Сам я определенно стар для участия в подобном начинании, да и вам имело бы смысл прислушаться к словам старика, не раз видевшего на своем веку, что случается с самыми возвышенными идеалами, когда они приходят в прямое соприкосновение с политикой. Не забывайте, молодой человек, о крыльях Икара. И эсперанто, и линкеусанство рухнут с высот и вдребезги разобьются о почву реальности, стоит им слишком сильно приблизиться к пламени политических страстей.
— В этом нет никакой политики! — попробовал возразить Ледер, но Хавкин ответил, что не хочет сердиться попусту и тем самым нарушать свой субботний покой. Однако, если мы не спешим, добавил хозяин дома, он будет рад показать нам то, чем только и скрашен теперь его скромный досуг.
Оказалось, что Хавкин пробавлялся изготовлением типографских клише и лекал. Для работы ему служило небольшое помещение, стены которого напоминали красочный персидский ковер. Изображенные на них листья, сердца, треугольники и квадраты сплетались в причудливый орнамент, меняли форму и превращались друг в друга. Разглядывая их бесконечную последовательность, можно было ощутить себя путником, пробирающимся сквозь заколдованный лес.
— Орнамография, — пояснил Хавкин.
В 1900 году он окончил промышленную школу в Мюнхене, где им был разработан этот художественный стиль, и с тех пор все свое свободное время он отдает орнамографическому творчеству. Название оригинальному стилю было дано самим Хавкиным.
— С помощью созданных мною ключей из таких простейших форм, как квадрат и треугольник, может быть произведено бесконечное число органически связанных между собой орнаментальных элементов, — объяснял хозяин дома, демонстрируя нам брошюру в обложке цвета батата.
Ледер стал проявлять нетерпение. Он дал Хавкину понять, что у нас истекает время, но старик, не обращавший внимания на намеки незваного гостя, рассказал, что о его творчестве высоко отзывался сам Герман Штрук[266], а потом спросил у меня, нравятся ли мне его работы.
— Тебе следовало бы попробовать себя в этом, — сказал Хавкин и подарил мне на прощание придуманную им игру «Волк и овца». Игра позволяла тренироваться в орнаментике и выделении симметричных фигур.
4
Ледер был разочарован результатами нашего визита в Гиват-Шауль, но не отчаялся и не отказался от своего плана.
— Свитая из трех нитей веревка не скоро порвется[267], — объявил он, когда мы, расставшись со стариком, направились в город и перед нами вытянулись на дороге наши удлиненные тени. — Мы молоды, полны сил, а Хавкина можно и впрямь не тревожить проблемами завтрашнего дня. Пусть проведет остаток жизни за этими арабесками.
На следующий день члены вегетарианского комитета с напряженным вниманием заслушали доклад Ледера, но, когда он закончил свое выступление, Гринберг сказал, что его план нереален в такой же степени, как и предложение тель-авивского вегана, выступившего перед членами комитета три месяца тому назад. Из дальнейших слов председателя стало ясно, что в связи с недостатком минералов в растительной пище тель-авивский гость предлагал своим собратьям съедать по ложке земли три раза вдень.
Ледер раздраженно ответил, что реалистичность его плана выверена до последней детали и что только его план способен придать политическую эффективность дебатам милой компании, которая регулярно собирается здесь, среди мешков с бургулем и пшеном, и ведет себя, словно группа заговорщиков-любителей.
— Вы хотите учредить партию, чтобы потом заседать за наш счет в доме Фрумина[268]? — язвительно спросил у докладчика Песах Явров, владелец галантерейного магазина на улице Ѓа-Солель.
— Я уступаю вам дружбу с Нуроком так же охотно, как дружбу с Эремом[269], — отрезал Ледер. — И если кто-то еще не понял, я не говорю о попытке найти свое место в рамках существующего строя. Нами должны быть заложены основы принципиально нового государственного устройства, прекрасного и справедливого.
Лев-Тамим, имевший известную всем привычку высмеивать ораторов, сидел, опершись о свой посох, и о чем-то сосредоточенно думал. В ходе последующих заседаний, на которых членами комитета вновь обсуждался трехчастный план Ледера, он неожиданно оказался его главным сторонником.
