Особые отношения - Дуглас Кеннеди

Она приехала через пять минут. Фельдшеры засуетились. Нам разрешались сесть в машину вместе с Джеком. С включенной сиреной мы неслись по улицам, направляясь на юг. Джек был подключен к кардиомонитору, и мой взгляд метался между крошечным тельцем, привязанным к каталке и четким ритмом на мониторе. Фельдшеры по очереди задавали нам вопросы: имели ли место ранее эпилептические припадки, конвульсии, эпизоды остановки дыхания или потеря сознания?

Ничего, ничего, ничего.

И вот мы в больнице Св. Мартина. В приемном покое нас уже ждали двое врачей. Фельдшеры переговорили с ними. Джека на каталке отправили в смотровой кабинет, до отказа набитый медицинскими приборами. Им занялась женщина лет двадцати пяти, дежурный врач. Спокойная, деловитая, она сразу поняла, как нам страшно. Проверяя жизненные функции, она заполняла таблицу, такую же, как у фельдшеров со «скорой», а потом спросила меня, не принимает ли Джек какие-то лекарственные препараты.

В это мгновение я чуть не умерла от ужаса. Потому что уже понимала, каким будет следующий вопрос.

— А вы сами принимаете какие-нибудь лекарства?

— Да, — ответила я.

— Какие именно?

Я ей сказала.

— А могло, быть, что вы покормили ребенка менее чем через восемь часов после приема лекарства?

Я кожей почувствовала, как меня прожигает взгляд Тони. Если бы кто-нибудь сейчас протянул мне пистолет, я с огромной радостью снесла бы себе полголовы.

— Джек разбудил меня ночью, когда я крепко спала, — сказала я. — Я была как в тумане, я забыла..

— О, господи, — воскликнул Тони. — У тебя что, совсем нет мозгов?

Врач легонько дернула его за рукав, давая понять, чтобы он замолчал, а потом сказала:

— Поверьте, это случается сплошь да рядом Особенно если молодая мама очень устанет.

— Но с ним все будет в порядке? — спросил Тони.

— В котором часу вы приняли таблетки? — обратилась ко мне врачиха.

— Не знаю.

— Что значит «не знаю»… — начал Тони, уже не скрывая гнева.

— Ночью, кажется.

— Кажется? — возмутился Тони.

— Позвольте мне с этим разобраться, — вежливо перебила его врач, потом положила руку мне на запястье и заговорила со мной.

— Пожалуйста, не волнуйтесь из-за того, что произошло.

— Я же его убила, — услышала я свой голос.

— Конечно нет, ничего подобного, — твердо ответила она. — Лучше скажите-ка мне…

— Я грозилась, что убью его, а вот теперь…

Она крепче окала мне руку:

— Скажите мне… вы приняли таблетки часов в пять-шесть утра?

— Кажется, да…

— А потом ребенок вас разбудил, и вы его покормили… когда?

— Не знаю… но было еще темно.

— Хорошо. А кто обнаружил его в таком состоянии?

— Я, — вступил Тони. — В девять утра.

— Значит, спустя три или четыре часа после того, как вы его накормили?

— Видимо, да.

Она повернулась к сестре, шепотом дала ей какие-то указания.

— Он оправится? — спросил Тони.

— Уверена, что все будет нормально. Я сейчас велела поставить вашему сыну капельницу с физраствором, чтобы не произошло обезвоживания. И он по-прежнему подключен к кардиомонитору, просто на всякий случай. Но, знаю по опыту, ребеночку просто нужно как следует проспаться, пока не кончится действие препарата.

— Но разве это не грозит какими-то серьезными осложнениями? — спросил Тони.

— Сомневаюсь, что осложнения возможны. Честно говоря, снотворное обычно присутствует в грудном молоке в таких ничтожных концентрациях, что…

Как раз на этих словах у меня подогнулись колени, и я схватилась за край каталки, словно растерянный пассажир на тонущем лайнере — он и корабль покидать боится, и что делать — понятия не имеет.

— У вас все в порядке? — спросила врач.

Сколько же раз за последние недели я слышала этот проклятый вопрос?

— Мне просто нужно…

Сестра поддержала меня, подставила стул, спросила, не хочу ли я воды. Я кивнула. Потом согнулась пополам, и меня вырвало водянистой пеной.

— О боже, — пробормотал Тони, пока я пыталась отдышаться.

— Можно вас попросить обождать за дверью? — услышала я голос врача.

Тони вышел. Сестра обтерла меня, помогла подняться и подвела к каталке, рядом с той, на которой лежал Джек. Я села на краешек, свесив ноги.

— Когда вы последний раз ели? — спросила меня врач.

— Не знаю. Дня два назад, кажется.

— А как давно у вас депрессия?

— У меня нет депрессии.

— Раз вы не можете вспомнить, когда последний раз ели».

— Просто очень устала, вот и все.

— А это тоже симптом депрессии.

— У меня нет…

На этом месте я почувствовала, как меня оборвали, будто выключили. Точнее, я сама себя оборвала. Но при этом решения замолчать я не принимала Врач сказала.

— Если вы принимали снотворное, значит, вы, наверное, страдали и от…

— Я пыталась его убить.

— Нет, этого вы не делали.

— Я должна умереть.

— Это тоже симптом, лишнее подтверждение, что у вас депрессия.

— Отстаньте от меня.

Я спрятала лицо в ладонях.

— У вас прежде когда-нибудь случались депрессии?

Я отрицательно мотнула головой.

— Это у вас первый ребенок?

Я кивнула.

— Хорошо… Тогда вот что. Я намерена вас госпитализировать.

Я ничего не сказала. Потому что была поглощена другим занятием — прижимала ладони к глазам, пытаясь стереть, отменить все происходящее.

— Вы слышали, что я сказала? — Голос врача звучал по-прежнему спокойно, доброжелательно. — Я вижу у вас явные признаки послеродовой депрессии и считаю, что правильнее будет госпитализировать вас и понаблюдать.

Я еще сильнее надавила ладонями на глаза.

— Вы должны понять: в том, что с вами происходит, нет ничего необычного. По сути дела, послеродовая депрессия…

Но я перевалилась на каталку, легла и попыталась подушкой заткнуть уши. Врач тронула меня за руку, как бы говоря: «Все понятно», потом я услышала, как она сказала кому-то, что выйдет и поговорит с моим мужем. Меня оставили в кабинете одну, с Джеком. Но я не могла заставить себя посмотреть на него, это было невыносимо. Невыносимо было даже подумать о том, что я с ним сотворила.

Прошло несколько минут, врач вернулась:

— Я поговорила с вашим супругом. Сообщила ему диагноз, поделилась своими соображениями, и он согласился, что вам лучше остаться здесь. Ваш муж отнесся с пониманием и к тому, что, по правилам нашей больницы мать и дитя госпитализируют вместе. Это к тому же позволит нам понаблюдать за Джеком, чтобы уж наверняка убедиться, что нет никаких побочных эффектов после этой легкой…

Она остановилась и не произнесла вслух слова «передозировка».

— В любом случае, ваш муж сказал, что сейчас ему нужно спешить на работу. Но он навестит вас вечером…

Я снова зажала уши подушкой. Увидев это, врач прервала свой монолог, подошла к телефону и набрала какой-то номер. Положив трубку, она вернулась ко мне:

— Не переживайте, все будет хорошо. Вы справитесь.

Больше я ее не видела Пришли два санитара и укатили Джека Когда его каталка скрылась в дверях, вошла сестра и сказала:

— Не волнуйтесь, сейчас и вы поедете следом за ним.

Но я не волновалась. Я просто вообще ничего не чувствовала Какая-то всеобъемлющая онемелость — чувство, что ничто не имеет значения.

Санитары вернулись за мной минут через десять. Меня привязали к каталке (но не туго) и вывезли в длинный коридор, по которому мы долго ехали, пока не добрались до грузового лифта В тусклом свете все казалось серым и неряшливым. В коридоре стоял противный химический запах дезинфекции, к которому примешивалась вонь от помоев. Но вот подошел лифт, двери открылись. Мою каталку втолкнули внутрь, и мы поехали вверх. Снова отворились двери, и меня вытолкнули в другой длинный серый коридор. Мы подъехали к крепким дверям Стекло на них было забрано металлической сеткой, справа от двери на стене располагался кодовый замок. Над замком была табличка с двумя словами на ней: «Психиатрическое отделение».

Санитар набрал код, раздался металлический щелчок, и меня втолкнули внутрь. Дверь тут же захлопнулись за мной, бесповоротно, с глухим стуком.

Очередной длинный коридор. Лежа на боку, я видела ряд стальных дверей, запертых снаружи на щеколды. Мы ехали все дальше по коридору, пока наконец не свернули направо и не попали в небольшое ответвление с обычными дверями. За ним начинался еще один коридор — там на дверях тоже не было пугающих замков и креплений, как на тех, что я видела вначале. Перед одной из таких дверей мы и остановились. Санитар открыл ее, и меня ввезли внутрь.

Я оказалась в помещении примерно двенадцать на двенадцать футов, с зарешеченным окном, телевизором на кронштейне и двумя больничными кроватями. Обе сейчас были пусты, но, судя по какому-то барахлу, разбросанному на тумбочке у одной из них, соседка у меня уже была. В палату вошла сестра — под пятьдесят, с острыми чертами лица и крючковатым носом, в старомодных очках в черепаховой оправе. Она заговорила ровным, подчеркнуто спокойным голосом: