Век невинности - Эдит Уортон

А когда они вернулись в Лондон, где им предстояло провести еще две недели (Ачер тоже решил обновить свой гардероб), Мэй призналась, что ей не терпится поплавать на яхте.

В самом Лондоне ее интересовали только театры и магазины. Театры произвели на нее куда меньшее впечатление, чем парижские кафе-шантаны. Мэй вспоминала, как они вместе с мужем сидели на террасе под конскими каштанами Елисейских полей и наблюдали сценки из городской жизни. Внизу прохаживались кокотки, шансонье пел песни, и Мэй просила, чтобы Ньюлэнд переводил ей их текст и все разговоры, что он и делал, предварительно адаптируя перевод для нежных дамских ушей.

Ачер вернулся к своим старым представлениям о браке. Ведь было куда проще следовать добрым старым традициям и заботиться о Мэй точно так же, как все его друзья заботились о своих женах, нежели применять заумные теории, которые он выработал за время своей холостяцкой жизни.

Он очень скоро понял, что все его попытки эмансипировать собственную жену не увенчаются успехом: Мэй даже не подозревала о том, что не свободна. Ачер не сомневался, что предоставь он Мэй свободу в его понимании, она тут же принесет ее в жертву на алтарь своей любви к мужу. Чувство собственного достоинства никогда не позволило бы ей пренебречь столь ценным подарком. Но Ачер знал, что в один прекрасный день Мэй найдет в себе силы (а она уже сделала это однажды!) добровольно отказаться от своих прав. И, учитывая ее отношение к замужеству, как к естественному положению женщины в обществе, следовало уяснить себе, что подобный кризис мог бы возникнуть только в том случае, если бы Ачер совершил нечто из ряда вон выходящее. Но ее любовь к нему была прекрасным гарантом прочности их уз. Что бы ни случилось, думал Ачер, она всегда останется такой терпимой, деликатной и незлобливой. И он чувствовал, что обязан следовать по пути тех же добродетелей.

Все это и привело к тому, что он вернулся к своим старым представлениям о браке. Если бы ее простота граничила с мелочностью, он неизменно восстал бы против нее. Но поскольку черты ее характера (как и черты лица) умиляли Ачера, он восхищался ею, как божеством и олицетворением созданного им в далеком прошлом идеала.

Стоило ли пускаться в длительное путешествие за границу, чтобы открыть в ней эти качества? Впрочем, они делали Мэй исключительно приятной спутницей. Но Ачер уже мог представить, во что превратится их совместная жизнь с Мэй, когда они, наконец, осядут в Нью-Йорке. Однако, молодой человек не думал, что их дальнейшие взаимоотношения будут угнетать его, ибо понимал, что его духовная и интеллектуальная жизнь на этом не закончится, и ему всегда представится та или иная возможность стряхнуть с себя домашнюю рутину. Ачер знал, что он никогда не будет задыхаться в своем домашнем кругу и сравнивать возвращение к своей жене с возвращением в душную комнату после прогулки на свежем воздухе. А когда появятся дети, — они заполнят все вакантные уголки в их сердцах…

Все эти мысли пронеслись у Ачера в голове во время их медленного переезда из Мэйфера в Южный Кенсингтон, где жила миссис Карфри со своей сестрой. Ачер тоже предпочел бы в этот раз избежать встречи с ними: в соответствии с традицией их семейства он тоже старался держаться особняком за границей и не контактировать ни с иностранцами, ни со своими соотечественниками. Только однажды, после окончания Гарвардского университета, он провел несколько веселых недель во Флоренции, в компании европеизированных американцев. Они танцевали всю ночь напролет с титулованными особами во дворцах, а днем играли в азартные игры с итальянскими аристократами и английскими денди. И хотя время провели очень интересно, Ачера тогда не покидало ощущение, что все их развлечения — просто веселый карнавал. Эти странные женщины, ратовавшие за космополитизм, совсем запутались в клубке любовных интрижек, о которых считали необходимым рассказывать чуть ли не первому встречному. А их вечные слушатели — интересные молодые офицеры и убеленные сединой старцы — слишком отличались от тех людей, среди которых он, Ачер, привык вращаться. Они напоминали ему дорогие оранжерейные цветы, со слабым ароматом и претензией на экзотичность; потому он не собирался придавать встречам с этими людьми слишком большого значения. О том, чтобы ввести Мэй в узкий круг своих европейских знакомых он и не помышлял. Впрочем, во время их долгого путешествия, их не особенно одолевали толпы людей, искавших с ними встречи.

Вскоре, после возвращения в Лондон, Ачер совершенно случайно встретился с князем Сан-Острейским, и тот, сразу узнав его и искренне обрадовавшись, сказал:

«Загляните ко мне как-нибудь, молодой человек!»

Но любой хорошо воспитанный американец понял бы, что князь приглашает исключительно из вежливости. И поскольку он особенно не настаивал на новой встрече, она так и не состоялась.

Молодой паре чудом удалось избежать общения с английской тетушкой Мэй, женой банкира, которая все еще жила в Йоркшире. Они специально решили отложить поездку в Лондон до осени, когда туристский сезон давно закончился. Им не хотелось, чтобы их дальние родственники думали, будто они напрашиваются к ним в гости.

«Вполне возможно, что у миссис Карфри вообще никого не будет. Сейчас не сезон и Лондон совершенно опустел. Право слово, ты — слишком хороша для этого города!» — сказал Ачер, с восторгом глядя на Мэй, на которой было восхитительное голубое платье с оторочкой из лебяжьего пуха. Она сидела рядом с Ачером в кэбе, и ее красота настолько не вязалась с угрюмым Лондоном, что ему тотчас же расхотелось везти ее куда бы то ни было.

«Пусть не думают, что мы одеваемся, как дикари», — ответила она с презрительной усмешкой, которая могла бы вывести из себя любого англичанина.

И снова Ачер был потрясен почти религиозным поклонением одной из лучших американский женщин божеству моды. Она твердо верила, что именно наряды позволяют добиться успеха.

«Это их женское оружие, — подумал он. — Средство самозащиты и нападения».

И он, наконец, понял причину той лихорадки, которая охватила Мэй, когда она принялась искать подходящий туалет в недрах своего обширного гардероба. И его жена, которая из простого кокетства, чтобы еще больше околдовать своего мужа, не вплела бы ни единой ленточки в волосы, совершила целый обряд, заставив Ачера поверить в серьезность своего отношения к внешности и внешней стороне событий вообще.

Ачер оказался прав, когда заметил, что миссис Карфри едва ли соберет у себя большое общество. Помимо самой хозяйки и ее сестры, в длинной, плохо отапливаемой гостиной они увидели даму, закутанную в шаль, ее мужа (приходского священника), молчаливого юношу (племянника миссис Карфри) и невысокого темноволосого джентльмена с выразительными глазами, которого миссис Карфри представила как его учителя, с трудом выговаривая французскую фамилию.

И в эту призрачную группу, потонувшую в полумраке, Мэй Велланд вошла, словно лебедь на закате дня: она еще никогда не казалась своему мужу такой волнующе-прекрасной. Он знал, что ее яркий румянец и пышные юбки — своего рода самозащита, ибо Мэй отчаянно стеснялась.

«Ну, о чем мне с ними говорить?» — спрашивали ее глаза; застывший в них испуг никак не вязался с ее королевской осанкой. Но красота, какой бы робкой она ни была, всегда пробуждает доверие и симпатию в мужских сердцах. И вскоре приходской священник и учитель-француз окружили ее вниманием и заботой.

Но, несмотря на их усилия разрядить обстановку, обед прошел довольно скучно. Ачер отметил про себя, что хотя прелести его жены и вызывали у всех восхищение, держалась она довольно скованно и остроумием не блистала. Вскоре священнослужитель оставил попытки добиться от нее сколько-нибудь связной речи, но учитель не сдавался: он продолжал изливать на нее потоки английских слов (которых знал немало!) до тех пор, пока, ко всеобщему облегчению, дамы не поднялись из-за стола и не удалились в гостиную.

Приходской священник, выпив стакан портвейна, отправился на службу, а скромный племянник миссис Карфри, который, как выяснилось, страдал целым букетом всевозможных заболеваний, заторопился домой. Но Ачер с учителем еще долго сидели за бутылкой портвейна, и первый внезапно осознал, что на такую содержательную беседу был способен, пожалуй, только его старый приятель, Нед Винсет.

У племянника Карфри обнаружили туберкулез легких и он, напуганный этим обстоятельством, вынужден был оставить Харроу и перебраться в Швейцарию, где прожил два года на озере Леман. Но поскольку ему нужно было продолжать обучение, он попросил месье Ривьера сопровождать его обратно в Англию, и тот согласился оказывать ему помощь до тех пор, пока тот не поступит в Оксфорд (вступительные экзамены должны были состояться следующей весной). Месье Ривьер добавил с очаровательной простотой, что если все пройдет благополучно, ему придется искать новую работу.