Осенняя женщина (Рассказы и повесть) - Александр Яковлев

Алексей Верстовский, напротив, всецело посвящал себя работе, о чем свидетельствуют написанные им и поставленные в Петербурге только в 1822 году оперы-водевили: "Карантин", "Новая шалость или театральное сражение". "Дом сумасшедших или странная свадьба", "Сентиментальный помещик". В этом же году он переселился в Москву, поступил на службу в московскую контору императорских театров, где в 1825 году заступил в должность "инспектора репертуара и трупп". Но и в Москве не сидел, сложа руки. Вкалывал как проклятый. Зарабатывая имя и деньги. Откуда же время на шлифовку мастерства?

След Александра Егоровича Варламова отыскался лишь в начале 1829 года. Тогда наш композитор хлопотал о вторичном поступлении в певческую капеллу. При этом он поднес императору Николаю I две херувимские песни, каковые и считаются первыми известными нам сочинениями. И в январе этого же года его определили-таки в капеллу, зачислив в число "больших певчих", с возложением на него обязаности обучать малолетних певчих. Правда, в декабре 1831 года его уволили от службы в капелле. Очевидно, в силу пристрастия к рассеянной жизни. Однако в следующем году он делает над собой усидие и даже занимает место помощника капельмейстера императорских московских театров. А к началу 1833 года относится появление в печати сборника девяти его романсов "Музыкальный альбом на 1833 г.". Между прочим, в сборнике напечатан и знаменитый романс "Не шей ты мне, матушка", прославивший имя Варламова и сделавшийся известным на Западе в качестве "русской национальной песни". Стоит ли упоминать, что сборник посвящен Верстовскому. Поскольку всех известных композиторов можно было перечесть, ограничиваясь пальцами одной руки. Ну, какие ж тут требования к мастерству?

Алексей Николаевич не снижал темпы выпуска творческой продукции. В Москве один за другим ставились водевили с его музыкой. При открытии Петровского театра был поставлен пролог "Торжество Муз", в котором музыка гимна принадлежала Верстовскому.

Пришла пора и опер. И настоящую славу Верстовскому принесла опера "Аскольдова могила", поставленная 16 сентября 1835 года в Москве и 27 августа 1841 года - в Петербурге. Не оставлял вниманием уже прославленный композитор и сочинение музыки к различным драматическим произведениям; кантаты и хоры, гимны и романсы.

Наряду с сочинительством и службой Александр Егорович занимался и преподаванием музыки, главным образом - пения, зачастую в аристократических домах. Уроки и сочинения его оплачивались хорошо, но при рассеянном образе жизни композитора ему часто приходилось нуждаться в деньгах.

Дело в том, что Варламов, помимо музыки, имел и еще одну страсть карточную игру, за которой просиживал целыми ночами. Кто в карты игрывал, пусть по маленькой, знает, какой глубины тот омут. И когда наступали черные дни, Александр Егорович принимался сочинять и немедленно же отправлял едва готовую рукопись к издателю. До отделки ли тут.

А Верстовский не забывал о карьере. В 1842 году он делается управляющим московской конторой императорских театров. И оказывает почти неограниченное влияние на театральные дела. В этом ему активно и не без удовольствия помогает супруга его, Надежда Васильевна, артистка, любимица московской публики. А влияние на театральные дела - штука не простая, дилетантского подхода не терпит и забирает человека всего без остатка. К тому же и Надежда Васильевна, по отзывам самого неистового Виссариона, вся была огонь, страсть, трепет и дикое упоение. Представьте себя на месте ее мужа.

В 1845 году Варламов снова переехал в Петербург, где ему пришлось жить исключительно своим композиторским дарованием, уроками пения и ежегодными концертами. Под влиянием неправильного образа жизни, бессонных ночей за картами, разных огорчений и лишений, здоровье пошатнулось. Да и как не пошатнуться? И 15 октября 1848 года Александр Егорович скоропостижно скончался. И отнюдь не за фортепьянами. А на карточном вечере у знакомых. Когда Варламова привезли из гостей мертвым, супруга его в тот же миг разродилась сыном и была разбита нервным параличом.

С выходом в 1850 году в отставку, Верстовский не только утратил влияние на театральную жизнь, но и прямо оказался забытым. Напоминала о нем лишь "Аскольдова могила". В письме, написанном в 1861 году, он сетовал: "За "Аскольдову могилу" московская дирекция выдала мне единовременно две тысячи ассигнациями - собрала же сто тысяч серебром доходу с оперы, и я теперь, будучи в отставке, должен покупать себе место в театре, чтобы взглянуть на старые грехи мои"... Алексей Николаевич Верстовский умер 5 ноября 1862 года.

Достоинства сих двух питомцев муз также отмечены критикой. Сухо, но верно:

- Варламов писал искренне, тепло и задушевно, обладая очевидным мелодическим дарованием и умением передать национальный русский колорит.

- Мелодическое творчество Алексея Николаевича непринужденно, разнообразно и носит яркий национальный отпечаток.

И тот, и другой, очевидно, с ранних лет чувствовали, что не одолеют технических вершин своего ремесла. И там, где сочинительство их касалось самого для них родного - романсов - слышалось печальное и невысказанное, порою просто негативное. О чем свидетельствуют названия. У Варламова: "Не шей ты мне, матушка", "Нет доктор, нет", "Ты не пой", "На заре ты ее не буди", "Что отуманилась", "Мне жаль тебя"... На что Верстовский отвечал не менее трагичными (опять же, в плане названий): "Черная шаль", "Старый муж, грозный муж". Или операми "Тоска по родине" и "Аскольдова могила"! Последнее - без комментариев.

Дальше больше. Сочинив романс "Не бил барабан перед смутным полком", Варламов явно зашифровал истинную суть своего творения. Тоже, очевидно, не без предчувствий. Но нашлись в России беспокойные люди, разгадали ребус. И над бескрайними просторами отечества поплыло заунывное, как по жертвам чумы: "Вы жертвою пали в борьбе роковой". При чем не сразу догадаешься, что речь идет о Варламове и Верстовском в первую очередь...

Грустная история, господа. Но иной раз, когда в тихом, прочувствованном застолье вдруг затянет голос незатейливый бесхитростную историю про сарафан, ей-ей всплакнешь... Да Бог с ней, с техникой. И так хорошо. Все равно хорошо...

ПОВЕСТЬ

АВРА ЛЕВАТИЦИЯ*

Пролог

Однажды, в старом немецком кабаке, заброшенном волею судеб в глухой угол компьютерной сети, Федор оказался за одним столиком со Старым. Тот казался чем-то удрученным, вздыхал и покачивал головой, роняя слюни в кружку с крепким баварским.

- Теперь-то чего? - спросил Федор. - Еще какую-нибудь пакость припомнил?

- Понимаешь, до меня только что дошло - не следовало мне допускать Распятия.

Это еще почему? - подивился собеседник, осторожно сдвигая

ногу под столом в сторону от раскинувшегося там вольготно хвоста.

----------------------

АВРА ЛЕВАТИЦИЯ (лат.) - внезапный, непонятно откуда пролившийся дождь при совершенно ясном небе.

- Тем самым я позволил Ему искупить грехи людей, и в результате выпустил из моей власти всех грешников. И кем я стал после этого?

Федор крякнул, за много лет так и не сумев привыкнуть к причудливым поворотам мысли Старого. Захотелось наступить ему на хвост и посмотреть, что из этого получится.

- Но как же ты все-таки допустил? Ты, не самый глупый из... из...

Искуситель смущенно хмыкнул, потупившись.

- Да уж больно искушение было велико.

... Я не дал дослушать Федору, извлек из-за столика. Чтобы рассказать вот о чем...

Исчезающее тысячелетие, конец света, Нострадамус, провидцы и предсказатели, солнечное затмение, друиды, шаманы и вампиры, мор и глад...

Понимаешь? Внезапно и остро захотелось в средневековую Европу. К истокам ныне происходящего - поближе. Но сам я не могу. Дела, семья...

Федор вызвался сразу же, без колебаний. Он, мой герой, вообще человек решительный. Чем сильно отличается от меня. И многим другим отличается. Он здоров, умен, образован. Не ленив. Куда мне до него. За что и люблю.

Не без произвола со стороны автора отправился он из России времен Иоанна Грозного в зарубежье, существующее во времена совсем иные. Календарь там, видите ли, григорианский.

Но куда же без любовной коллизии? Читатель не поймет. И поместил я там, в григорианской Европе, другого героя, с прекрасной возлюбленной. Судьба их, естественно, трагична до слез. Я так решил.

Вот этим-то бедолагам, выхваченным мною из небытия, и предстоит параллельно существовать в мрачном средневековье. О котором я почти ничего не знаю.

Что ж, произвол, так произвол...

1

К полуночи студено задуло. Серебристые облачка устремились на восток, то и дело закрывая яркий серпик месяца.

Звонарь кизаловского храма, покончив с гулкой своей работой, угрюмо покосился на Федора и молча полез со звонницы вниз. Скрип деревянных ступеней вскоре стих. Давно погасли огни в нахохлившихся избах. Попрятались по конурам собаки, запуганные до онемения. Лишь за деревней журчала вода у мельницы.