Колодец с живой водой - Чарльз Мартин

Паулина рассмеялась и зашагала дальше, грациозно лавируя между деревьями.

За поворотом я увидел старый дощатый знак-указатель, наполовину скрытый разросшимися лианами. Указатель был футов шести высотой и почти столько же шириной. Краска на нем выгорела и облезла, а несколько реек прогнили и вывалились, из чего я сделал вывод, что его давно не обновляли, но буквы еще можно было прочитать. «Кофейная компания «Синко Падрес» – было написано на указателе. Рядом стоял еще более старый, но лучше сохранившийся знак, на котором вручную было вырезано: «Плантация «Кофе Манго».

Я споткнулся и чуть не упал. Паулина обернулась:

– Все в порядке?

– Д-да… – Я стоял, не в силах отвести взгляд от указателя. Вероятно, я даже побледнел, поскольку она поспешно шагнула ко мне и крепко взяла за запястье, чтобы проверить пульс. В течение двадцати секунд Паулина сосредоточенно шевелила губами, подсчитывая количество ударов, потом выпустила мою руку, но ее лицо осталось озабоченным.

– Ты уверен?

– Абсолютно. – Я отмахнулся. Рассказывать правду было бы слишком долго, да мне и не хотелось ее рассказывать.

– Если будешь чувствовать себя плохо, сразу скажи, – снова напомнила она, но мне не было плохо. Мне было… даже не знаю, как сказать, но вдаваться в подробности я не собирался.

А спустя еще несколько минут мы вышли из-под деревьев и оказались на довольно обширном плато на склоне гор Лас-Каситас. Прямо перед собой я увидел два довольно больших и длинных деревянных строения барачного типа, покрытых листами ржавой жести. Бараки были двухэтажными; в верхнем этаже были прорезаны узкие окошки, затянутые целлофановой пленкой, в стенах нижнего этажа я насчитал десятка три дверей.

– Здесь живут семьи сборщиков кофе, – пояснила Паулина, когда мы подошли ближе. – В зависимости от урожая и квалификации каждый сборщик может заработать до полутора долларов в день. Рабочие-сортировщики зарабатывают два доллара… – Она показала на бараки: – Здесь они ютятся по шесть-восемь человек в крошечной комнатушке размером приблизительно шесть на десять футов. Ни вентиляции, ни отопления, ни кондиционеров здесь, конечно, нет. Школы и медицинского пункта тоже нет. Большинство этих людей никогда не спускаются вниз, к побережью, но только потому, что там еще хуже.

– Не хотел бы я оказаться на побережье, – машинально откликнулся я и тут же поинтересовался: – А что там такого страшного?

– Главное проклятье нашей страны. Ты познакомился с ним полчаса назад.

– Сахарный тростник? – удивился я. – Но почему?!

Но Паулина только отмахнулась:

– Как-нибудь расскажу, сейчас некогда… – Она показала на расчищенную площадку за бараками: – Все церкви от Валья-Крусес до Леона собирают пожертвования и покупают на них лекарства и продукты, а мы доставляем их сюда. Собрать удается немного, поэтому то, что́ у нас есть, приходится расходовать экономно.

– Так ты за этим приезжала в Леон?

– Да. – Паулина кивнула в сторону небольшого стола, стоявшего под огромным деревом на краю площадки. – Вот здесь мы и проведем ближайшие час-полтора. Здоровые и те, кто может ходить, придут сами, ну, а потом мы обойдем лежачих.

К тому моменту, когда мы сняли мешки и расположились за столом, между ним и ближайшем бараком уже выстроилась длинная, но на удивление, спокойная очередь человек в шестьдесят-семьдесят. Ближайшие взрослые с любопытством поглядывали на меня, и Паулина сочла нужным пояснить:

– Большинство этих людей никогда не видели живого гринго так близко.

«А мертвого?» – чуть не спросил я, но вовремя прикусил язык. К столу уже подошла первая пациентка – немолодая, но еще крепкая женщина с глубокой раной на руке. Рана гноилась, и Паулина стала промывать ее теплой водой. Одновременно она что-то говорила женщине по-испански и сразу переводила для меня:

– Я сказала, что она должна несколько раз в день промывать рану теплой кипяченой водой. Что такое микробы, она, конечно, не понимает, так что объяснить ей необходимость подобных процедур нелегко.

Пока Паулина – Лина, как она просила ее называть, – сноровисто бинтовала или накладывала пластырь на раны, мозоли, укусы, вокруг меня осторожно кружила стайка примерно из двух десятков мальчишек. Приблизиться они не решались и только разглядывали меня издали. На их рожицах были написано острое любопытство и чуть ли не восхищение.

– Ты, вероятно, первый белый, которого они видят так близко, – заметила Паулина.

У большинства из носов текло, как у того, первого малыша, что встретился нам на дороге, и я спросил, отчего это.

– У них аллергия? У тебя с собой есть антигистаминные препараты?

Паулина рассмеялась моему невежеству.

– Большинство этих детей живут в домах, где пищу готовят на дровах, в открытом очаге. Комнаты не проветривают, потому что дым отгоняет москитов, и эти малыши с раннего детства постоянно дышат дымом. У многих больные легкие и бронхи, больше половины детей – астматики. Мы пытаемся убеждать взрослых хотя бы иногда открывать окна, но нам отвечают, что этого нельзя делать, потому что тогда в дом проникнут духи этой горы. – Она широким жестом показала на детей. – Ты не поверишь, но сейчас они гораздо здоровее, чем несколько лет назад.

– И в чем это выражается?

– Посмотри на их животы. Они почти не раздуты.

– И как ты этого добилась?

Паулина показала на наш кувшин с водой:

– Стала добавлять в воду хлорку. – Она окинула взглядом группу стоявших в очереди женщин. – Достаточно было убедить матерей, и жизнь на плантации переменилась. Конечно, сначала было трудно. Я начала приносить хлорку и добавлять ее в питьевую воду несколько лет назад. Конечно, им это не понравилось, но потом они стали замечать, что, когда меняют памперсы своим младенцам, в кале почти не видно глистов и прочих паразитов. Постепенно животики у малышей втянулись, а желудочно-кишечные заболевания стали встречаться очень редко. С тех пор женщины мне доверяют… во всяком случае, теперь они добавляют хлорку чуть не во все блюда.

К столу тем временем подошла беременная девушка лет пятнадцати и стала что-то негромко рассказывать. Паулина внимательно слушала, держа ее за обе руки, потом сама сказала несколько слов и вручила девушке флакончик детского аспирина. Юная мать отошла, а ее место занял высокий старик, который принялся что-то объяснять, то и дело показывая на выставленное вперед бедро. Лина снова слушала, изредка кивая и внимательно глядя старику в глаза. Изабелла сидела слева от матери и вручала каждому пациенту карамельку или леденец. Несколько мальчишек помладше пытались выпросить у нее сладости, а когда ничего не вышло, стали дразнить, но девочка не обращала на них ни малейшего внимания.

– А где они берут воду? – спросил я.

Не оборачиваясь, Паулина махнула рукой в направлении довольно мутного ручья, протекавшего по краю площадки.

– Знаешь, по правде говоря, никто из нас точно не знает, кому принадлежит эта земля. Достоверно известно только, что кто-то приобрел право сажать здесь кофе, но кто именно – для всех нас загадка. Кто бы это ни был, он нанял бригадира-десятника, который представляет его интересы и надзирает за сбором кофе. За горой есть пастбище, которое тоже принадлежит неизвестно кому. Там пасется неведомо чей скот – коровы и свиньи, а в результате в воду попадает всякая дрянь, в том числе довольно опасные паразиты. Люди, которые живут в этих бараках, вынуждены спускаться в долину, чтобы набрать относительно чистой воды, а потом подниматься обратно. После целого дня тяжелой работы у многих не хватает на это сил, поэтому… поэтому они пьют то, что под рукой.

– А колодец они выкопать не пытались?

Лина ткнула пальцем куда-то влево:

– Колодец вон за тем пригорком… точнее, он там когда-то был. Два человека копали его почти год, потому что водоносный слой залегает здесь очень глубоко: им понадобилось срастить четыре веревки, чтобы до него добраться. Колодец получился около трехсот футов глубиной: это очень много для колодца, который копают вручную.

– А вода? Вода в нем была хорошей?

– Да. До некоторых пор.

– Что же случилось потом? Вода ушла?

– Во всем виноват «Карлос», который вызвал сель.

– Но колодец, наверное, можно снова расчистить? Самое трудное ведь уже сделано…

– Как бы не так. – Лина усмехнулась: – Колодец глубок, и на дне очень темно. Никому не хочется спускаться туда в одиночку. Это все равно что самому лезть в преисподнюю. – Она покачала головой: – Здешние жители верят, что дьявол возьмет душу каждого, кто рискнет раскопать колодец, который Бог однажды уже уничтожил.

– Но ведь ты в это не веришь, правда?

– Я верю, что между колодцем и этой горой есть связь.

Я поглядел на окружавшие меня со всех сторон грязь и убожество.

– Но ведь, если восстановить колодец, у этих людей была бы, по крайней мере, чистая вода.