Райские новости - Дэвид Лодж

Хотя первое время Дафна была терпима и доброжелательна, ее терпение начало иссякать, и стало все труднее скрывать тот факт, что нам вряд ли когда-нибудь удастся стать счастливыми сексуальными партнерами. Она, вполне понятно, чувствовала себя отвергнутой, в то время как я чувствовал себя униженным. Сложности в этой сфере начали сказываться и на всех остальных аспектах наших отношений, которые, видит Бог, и без того были достаточно уязвимыми и напряженными. Мы препирались по всяким пустякам и ссорились по важным вопросам — например, согласиться ли мне на полставки в колледже Св. Иоанна, которые мне предложили. Дафна не хотела переезжать в Раммидж — отвратительные, грязные промышленные трущобы, как она называла этот город, хотя ей случалось лишь пересекать его по автостраде, откуда вряд ли открывался самый привлекательный вид. Она хотела, чтобы я тратил больше времени на поиски работы на юго-востоке, например в отделе религиозного образования для средней школы. Но в душе я знал, что никогда не смогу держать в узде класс в государственной средней школе, состоящий, без сомнения, из скучающих и обидчивых подростков, тогда как место в Св. Иоанне, при том что зарплата была очень скромной, казалось мне подходящим. И еще — мне не терпелось уехать с юга, прочь от Лондона и его пригородов, куда-нибудь, где будет меньше вероятность натолкнуться на бывших сокурсников или коллег и встретить членов моей семьи. Поэтому, как ни печально, грустно и прискорбно, пару месяцев спустя после низложения с меня сана я покинул Дафну — или она меня. Во всяком случае, расстались мы по взаимному согласию. Провал наших отношений в течение многих месяцев тяжелым грузом лежал у меня на сердце. Использовал ли я ее, или это она меня использовала? Не знаю, возможно, никто из нас не понимал истинных мотивов. В прошлом году я с огромным облегчением узнал, что она вышла замуж. Надеюсь, ей еще не слишком поздно обзавестись детьми.

Вторник, 15-е

Сегодня произошло необыкновенное и удивительное событие. Раньше я, наверное, сказал бы, что его ниспослало провидение, или даже назвал бы, как сегодня Урсула, «чудом». Полагаю, в настоящее время я должен посчитать его счастливым или удачным, хотя «счастливый» кажется слишком сдержанным, а «удачный» — слишком легкомысленным эпитетом для события, в котором есть доставляющая удовлетворение поэтическая справедливость. И ключ! Потерянный и найденный ключ! Более суеверный человек вполне мог бы отнести тот небольшой эпизод к разряду благоприятных знамений. Ибо без ключа я не сумел бы сегодня утром поехать в банк и открыть Урсулин банковский сейф, а не открыв банковского сейфа, не взял бы сертификаты ее акций, а без сертификатов акций не пошел бы в брокерскую контору в центре Гонолулу и не обнаружил бы, что Урсула гораздо обеспеченнее, чем она могла когда-либо мечтать. Да попросту богата!

Потому что в ее колоде был джокер — еще один сертификат акции, о котором Урсула совершенно забыла. В простом, ничем не примечательном, довольно дешевом конверте, он лежал в ее свидетельстве о разводе, а она ни разу со дня развода не испытала желания заглянуть в этот документ, хранившийся на дне ящика под её завещанием и тонкой пачкой сертификатов акций, о которых она знала. Все сертификаты, разложенные по прозрачным пластиковым папкам, были приобретены, когда Урсула поселилась в Гонолулу, через фирму «Симкок Ямагучи», с представителем которой, мистером Уайнбергером, я встретился сегодня утром. Оказалось, что Урсула купила эту акцию (причем действительно одну-единственную) во время распада ее брака — по рекомендации подруги, или своего адвоката, или, возможно, даже бывшего мужа (она не помнит точно, все это было так давно), очень скромное вложение капитала размером в двести тридцать пять долларов всего за одну акцию малоизвестной тогда компании. Она убрала сертификат на право собственности, забыла о нем, не позаботилась сообщить компании о бесчисленной смене адресов в тот период своей жизни и потому никогда не получала дивиденды, а компания, по словам мистера Уайнбергера, со временем отказалась от попыток связаться с Урсулой.

Вытаскивая сертификат из тоненького конверта, мистер Уайнбергер нахмурился. «Что это? — спросил он. — Он не зарегистрирован в списке миссис Ридделл».

Список акций Урсулы значился на экране его компьютера — янтарные буквы и цифры на коричневом фоне. Один за другим он проверил все пункты, выводя на втором экране другие списки и таблицы — белые буквы на зеленом фоне, — чтобы продемонстрировать, щеголяя профессионализмом, впустую на меня потраченным, ибо я ничего в этом не понял, рыночную стоимость каждой акции на тот момент, прежде чем, с силой ударяя по клавишам, отдать распоряжение о продаже.

Какую же странную, отшельническую жизнь ведет мистер Уайнбергер. Нью-йоркская фондовая биржа закрывается в десять утра по гавайскому времени, поэтому он встает затемно и каждый день приходит на работу в пять часов утра, чтобы провести восемь часов в большом, лишенном окон и перегородок помещении, уставленном рядами столов, за которыми хмуро пялятся на компьютерные экраны и бормочут в телефоны, на манер скрипок придерживаемые подбородками, мужчины в темных костюмах и полосатых рубашках. Комната биржевых операций «Симкок Ямагучи» являет собой более убедительную имитацию Уолл-стрит, чем контора мистера Беллуччи, и с большим успехом заставляет забыть о том, что за стенами этого здания сверкает в волнах прибоя солнце и гнутся под напором пассатов пальмы. Богатство Гавайев, насколько я могу предположить, зависит от таких людей, как мистер Уайнбергер, работающих при электрическом свете и безразличных к искушениям тропического климата. Как я понял, свой рабочий день он заканчивает к часу, но по его виду не скажешь, что остаток дня он проводит на пляже. Под преждевременной, пробившейся с пяти часов щетиной он бледен, будто шахтер. Я представляю, как он поедает свой ланч вместе с близкими друзьями в каком-нибудь холодном, как морозильник, тускло освещенном ресторане в цокольном этаже соседнего торгового центра, а затем едет домой в автомобиле с кондиционером и тонированными стеклами, чтобы смотреть телевизор в своем доме с закрытыми ставнями.

«Господи Иисусе, — проговорил он, рассматривая сертификат. — Откуда, черт побери, это взялось?»

Я объяснил.

«Вы ознакомились с ним, мистер Уолш?»

«Да. Это, кажется, всего одна акция».

«Одна акция, но пятьдесят второго года, и обратили ли вы внимание, что компания называется „Интернэшнл бизнес машин“?[77] — Он побарабанил по клавиатуре компьютера и вперился в бело-зеленый экран, где появился новый столбик цифр. — С пятьдесят второго года произошло множество расщеплений акций и выплат по акциям дивидендов, поэтому единственная акция вашей тети превратилась в две тысячи четыреста шестьдесят четыре акции, а поскольку текущая цена акции „Ай-би-эм“ составляет сто тринадцать долларов, то капиталовложение вашей тети составляет приблизительно… (он быстренько подсчитал) двести семьдесят восемь тысяч долларов».

Я уставился на него, разинув рот.

«Вы сказали, двести семьдесят восемь тысяч?»

«Не считая дивидендов и набежавших процентов на дивиденды, которые „Ай-би-эм“ помещала в банк на имя вашей тети в течение определенного количества лет, пока они пытались ее разыскать».

«Боже мой», — благоговейно прошептал я.

«Сто тысяч процентов прибыли на первоначальное вложение, — заметил мистер Уайнбергер. — Неплохо. Совсем неплохо. Что вы хотите, чтобы я сделал с этими акциями?»

«Продайте их! — вскричал я. — Продайте немедленно, пока они не упали в цене».

«Ну, это вряд ли», — заверил мистер Уайнбергер.

Три четверти часа спустя я вышел, а лучше сказать — выплыл из здания с чеком в бумажнике на сумму $301096 и 95 центов — столько стоили акции Урсулы за вычетом, комиссионных «Симкок Ямагучи». Я прыгнул в такси и помчался в «Гейзер» в состоянии невероятного блаженства. Все проблемы Урсулы были решены одним махом. Ей никогда больше не придется волноваться из-за денег. Долой Бельведер-хаус и ему подобное. Она переедет в Макаи-мэнор, как только это можно будет организовать. До чего же приятно принести хорошую новость! Какую до абсурда невероятную гордость испытываешь. Я вбежал в вестибюль «Гейзера» и не мог стоять на месте, пока ждал лифта. Распахнув двери, ведущие в крыло, где лежала Урсула, я пронесся мимо сестры, которая возмутилась, сказав, что сейчас неприемные часы, и устремился к кровати тетушки. Вокруг нес были сдвинуты ширмы, и в воздухе стояла ужасающая вонь. Из-за ширм появилась бледная медсестра, неся в руке что-то, накрытое полотенцем, и поспешила прочь, за ней показался доктор Джерсон, который, положив мне на плечо руку, развернул меня по направлению к двери.