Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова

И тут прямо из-под земли дымок. Тонкий, в шнурок, и, не знай мы о существовании землянки где-то здесь, поблизости, ни за что бы не догадались, что это и есть убежище. Внимательно разглядываем убогое пристанище. Ну и нора! Да это же обычная яма, сверху закрытая досками и засыпанная землёй! Сбоку, прикрытый ветками, лаз – в полметра. Ровненькими скосами вырыты ступеньки. Осторожно заглядываю вниз. Сквозь дым видны силуэты обитателей землянки. Их двое. А, ладно, была не была…

– Тук-тук, хозяева! А к вам можно? – очень вежливо спрашиваю я.

– Кто такая? – без всякого политеса спрашивают они.

– Воспитательница Олега… Ханурика знаете? Можно к вам? А то от холода умереть не долго.

Пауза. Потом:

– Залезайте.

Голиченков остаётся сторожить лаз. Закручиваясь винтом, отважно спускаюсь в Аид. От дыма щиплет глаза и горло дерёт. Как они тут сидят сутками? Просто жуть… Спрашиваю:

– Скажите, ребята, а про Олега вам что-нибудь известно? Отвечают:

– Это у ментов надо спрашивать.

– Мы ж не легавые.

Молча разглядываем друг друга. Что этих-то гонит из дома? По виду домашние. Мои, детдомовские, к своим пьянчужкам рвутся, а эти – от благополучных, похоже, родителей. Вот разберись тут, кому чего для счастья не хватает. Землянка сделана добротно, можно сказать, со вкусом. Стены украшены "произведениями искусства" из сухих листьев, веток и сучков. На полу плетёный коврик. На ногах валенки – сменка. Во устроились! Печурка топится по-чёрному, кипит котелок. Картошку варят, я сглотнула слюну. Спрашиваю, подавляя голодный спазм:

– А что, так картошкой и питаетесь?

– Зачем? – вальяжно объясняет Рыжий. (Второй – Дёготь, так они друг друга называют.) – Не скажите. Живём как короли. Хлеб из булочной, там самообслуживание, вот мы и… того.

– А колбаса из "Диеты", ну, сыр ещё, масло, конечно. По мелочам всё можно вынести. Только часов в шесть надо идти, когда народу много. Для понта можно за пакет молока заплатить.

Он, прищурившись, смотрит на огонь. Косая чёлка разбросана по крутому, совсем детскому лбу.

Поели картошки, жить стало легче. Разговариваем. Про Олега они мне толком ничего не сказали, только намекнули, что он может быть на чердаке строящегося дома. Там тоже "стойбище". Спрашиваю, собираясь уходить, где их родители, поди, ищут. Отвечает Рыжий, трёт глаз и смотрит в огонь.

– Моя мать только рада меня куда-нибудь сбагрить. Говорит, если б не я, так давно бы замуж вышла. А мне что, пусть живёт… Мне и тут хорошо. Правда, Дёготь?

Тот неопределенно кивнул головой. Потом говорит:

– Ханурик про вас рассказывал.

– А я-то думаю, откуда такое гостеприимство! – радуюсь я доброму слову.

– Ругал вас. Говорит, воли не стало. Раньше бегали, и никто никого не ловил. А теперь вот вы их зажали…

– Ругал? – дико глядя на него, спрашиваю, поперхнувшись едой. – Ханурик?

И этого мерзавца я из психушки вытаскивала?!

– Ладно. Пошутил. По-доброму ругал, – тут же смягчился Рыжий. – Просто привыкли уже так жить. А так он вас уважает.

– Ну, спасибо, – смягчилась и я, но зуб на Ханурика всё же заимела.

– Вы, того, давайте уже, идите, – подгоняет меня Дёготь, – а то придут ещё кое-кто. Им не понравится, что чужих пускаем.

– Ладно. Поняла, – сказала я и проворно направилась к выходу.

Мой Солидатский Брат превратился в Умирающего Лебедя. Голодающий и холодающий мужик – это просто ходячий кошмар. Вручаю ему ещё вполне горячую картофелину. Ест, но продолжает бурчать. Подходим к канаве – а плотика-то и нет! Бродим по берегу, чуть не воем. Увы! Канаву вброд не одолеть – не лето. Вдруг слышим: "У-ууу!"

– Кто это воет? – спрашиваю храбро, а сама вся дрожу.

– Они, – отвечает приободрившийся Умирающий Лебедь, тотчас же превращаясь в Серого Волка.

Он так страшно клацал зубами – то ли от холода, то ли, и, правда, меня пугал, не знаю, что мне даже весело стало. "Они" – это Рыжий и Дёготь.

– Мы счас на лодке вас переправим, – говорят "они" и вдруг тащат настоящую лодчонку из укрытия. Но нет предела благородству. На другом берегу Рыжий, так ненавязчиво, суёт мне в карман пакет с горячей картошкой.

– Слопаете, пока до вашего дэ-дэ доберетесь. А про Ханурика не беспокойтесь. Сегодня уже там будет.

– Точно?

– Я сказал.

И, правда, когда мы, полуживые от усталости и мокрые до последней нитки, прибыли, наконец, в детский дом, первым нас вышел встречать Ханурик. Улыбаясь самой праздничной улыбкой, он спросил заговорщицки:

– Ну, как партизанили?

Я хотела его убить здесь и сейчас, но всё же решила сначала пойти на кухню за чайником.

.. Как-то раз, снова разыскивая Ханурика, я прямиком направилась домой к Александру – так звали Дёгтя. Отец его был аппаратным работником среднего звена. Семья вполне обеспеченная, мать не работала – милая домашняя женщина с дипломом. Дом – «полная чаша». Только вот с сыном неудача:

«В нём всегда было что-то такое… Не воспринимает он нас, понимаете?»

Голос её дрожал и ломался от внутренних слёз, она достала платочек из кармана длинного китайского халата, приложила его поочерёдно к увлажнившимся глазкам, затем плавным движением изящной холёной лапки с кроваво-перламутровыми коготками указала на внушительную чешскую стенку. – Вот, всё это для него. Но… увы. Сокровища мировой культуры, комфорт… всё для него пустой звук. Всё, ради чего мой муж трудится с утра до ночи, всё коту под хвост, – закончила она прозаически не выдержав, очевидно, роли.

– Может быть, он чем-то обижен, оскорблён? Это бывает с подростками, – говорю я, пытаясь хотя бы чуть-чуть снизить градус патетики и развернуть не лицом к проблеме.

– Обижен? Ни боже мой! – возмущенно машет платком она – Просто патологическое равнодушие к нормальной человеческой жизни. Но ведь жизнь коротка.

– А денег мало, – стараясь быть вежливой, съязвила я, но она, мне показалось, хамства не заметила…

– Денег всегда мало, – как-то буднично заметила она и снова продолжила на высокой ноте: Это только в молодости кажется, что жить будешь вечно.

– Всё ровно наоборот, – опять нахамила я. – Именно в юности человек максимально близок к смерти. Восприятие обострено, нервы на пределе, гормоны играют… Тут достаточно одного неосторожного слова, и срыв произойдёт мгновенно и неотвратимо.

– Да что вы! Сколько мы для него делаем, я даже не знаю, кто ещё столько делает для своих детей!

– Но почему-то ваш сын предпочитает жить в землянке.

– Чёрная неблагодарность, черная неблагодарность!

Она снова приложила платок к лицу.

Из бегов Александр вернулся сам. И месяца не прошло. Тогда же заявился в детский дом. Мы долго сидели с ним в отрядной после отбоя – рассказывал о своих планах на будущее. Он собирался навсегда уехать из дому – бичевать… Ждал только, когда исполнится шестнадцать, чтобы получить паспорт и, без сожаления и слёз покинув «родные пенаты», отправиться на поиски приключений.

– А что ты хочешь найти?

Как всегда в таких случаях, мой вопрос прозвучал довольно глупо и бестактно – как можно на такие темы рассуждать с первым встречным (ну, в данном случае, вторым – встречались аж два раза!). Попасть в нужную тональность в подобных ситуациях всегда сложно. Однако он, как ни странно, отвечал вполне серьёзно:

– Хочу всё посмотреть, кто как живёт.

– Дома будут беспокоиться. Мама тебя очень любит. Старается для тебя. – (Он знал, что я была у него дома.) – Ты это знаешь?

– Врёт она всё, – почти зло, звенящим голосом ответит он.

– Не думаю.

– Лишний я там, поняли? Лишний! И хватит про это.

Саша, это семья. А в семье могут быть размолвки. Надо уметь договариваться.

– С кем договариваться и о чём? – взвился он. – Не хочу я такой семьи! Там каждый сам по себе… Ничего живого там нет. Всё врут… Про смысл говорили вам, да? Нет у них никакого смысла! Имущество общее, и всё.

– А что плохого в хорошем имуществе? – говорю я, с интересом наблюдая перемену в его настроении, но нет, не актёрствует, как его мама, говорит вполне искренне.

– Я же знаю, откуда это барахло. Им дают, они берут. И хотят, чтобы я таким же стал. А оно не надо?

Его чудесные вишнёвые глаза воинственно блестели. Он упрямо тряхнул головой и замолчал.

– Ну, знаешь что… – сердито сказала я, совершенно не зная и не понимая, что можно сейчас ему сказать.

– Что? – невозмутимо спросил он.

– А то, что нельзя говорить о родителях плохо, даже если тебе что-то в них сильно не нравится, – назидательно, фальшивя в каждой ноте, говорю я. – Уверена, они тебя любят. Просто вы никак не найдёте…

Тут я замялась, подбирая нужные слова, и окончательно стала в тупик. Ну, как это ему объяснить, не впадая в маразм?

Однако он сам пришёл мне на выручку.

– Знаю, консенсус. Только на фиг он нужен? Я ненавижу их, понимаете?

– За что?! Они твои родители, понимаешь? Так природа устроила – родителей надо любить.