Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова

– В актовом зале поищите, – посоветовала ночная нянечка (она как раз направлялась в своё тайное ночное убежище – подозреваю, на пятый этаж).

Иду по лестнице за ней, стараясь ступать тихо, неслышно. Дверь в актовом зале, как и положено, заперта. Пытаюсь, но тщетно, вставить ключ в замочную скважину. Мимо!

Ясненько… Попались, кузнечики! Счас я вам такого счастья накую, навек запомните… Громко стучу кулаком и говорю грозно:

– Открывайте немедленно!

Гробовое молчание.

– Так, даю десять минут. А потом пеняйте на себя, – ещё более грозно сообщаю я, вообще говоря, смутно представляя, какой именно экзекуции я собираюсь подвергнуть зловредных пылких влюблённых.

Сказав всё это, я демонстративно громко топаю вниз по лестнице, спускаюсь на два пролёта и останавливаюсь. Прислушалась. Тишина нарушается только стрекотом сверчка, который живёт где-то здесь, по легенде, со времён стояния на этом месте деревянных строений. И вдруг раздаётся негромкий лёгкий, но вполне отчётливо слышимый щелчок – поворачивается ключ в замочной скважине…

Есть!!!

Через минуту осторожно и тихо, как мышки, щурясь от яркого света, спускаются друг за дружкой четыре сладких парочки… Физии у всех наиглупейшие! Это надо видеть. Я отступаю в тень, они проходят мимо меня, пропускаю их на один пролёт и так же тихо иду за ними. Замыкает шествие Кузя в обнимку со своим кавалером.

Ага! Кажется, почувствовала, что сзади кто-то идёт, оглянулась, увидела меня и даже рот раскрыла… Делаю знак остановиться. Замирает с открытым ртом. Подхожу к ней, беру за руку – на запястье кровь.

– Что это?

Молчит.

– Я спрашиваю, что это?

– Так… – неопределённо пожимает плечами она.

– Признавайся немедленно, чью молодую жизнь загубила? – угрожающе шипела я.

– Ой, ну пря… – слабо возмущается она, пытаясь вырваться из моих цепких рук. – Ой, ну больно…

Держу ещё крепче, отворачиваю рукав рубашки… Господи боже мой! Какой кошмар… Веду под свет подслеповатой лампочки, разглядываю её руку. Теперь уже ясно видно: нарезка по телу – «Олег».

Сам Олег стоит поодаль и хмуро наблюдает за происходящим. Остальные уже успели благополучно смыться. На следующий день проверяю руки у всех – перед обедом. Обычно моют тщательно, закатав рукава до локтя. Мои же взбалмошные Ромео и Джульетты только пальчики в воде намочили и… шасть мимо меня!

Стойте-ка! Провею руки и у них – та же история! Вот такой садомазохизм… Искромсали друг другу кожу рук от запястья до локтя самым зверским образом – «увековечили», так сказать, имена возлюбленных. После обеда веду всех влюблённых в медпункт.

– А зачем? – упирается Кузя.

– Порезы обработать надо, а то гноиться начнут.

– Подумаешь…

Пугаю гангреной и даже ампутацией рук. Идут, хотя и неохотно. Кое-как удаётся наложить повязки. Назавтра всё поснимали и царапины расковыряли, и опять всё раскровянилось. Не дают никак ранкам зажить, черти влюблённые…

А через месяц новый способ увековечивания имён своих возлюбленных – наколки. Но беда в том, что «объект» менялся слишком часто, и тогда старую любовь буквально выжигали «калёным железом»: надпись густо посыпали марганцовкой, туго прибинтовывали присыпку и так оставляли на несколько дней, после чего на месте бывшей татуировки появлялась ужасная язва, которая заживала очень долго – иногда два-три месяца. А вот Олег не ликвидировал свою надпись даже после того, как она стала уже неактуальной. Он упорно расковыривал подживающие болячки, и делал это до тех пор, пока они не превратились в гнойники. И только тогда удалось его убедить сходить к хирургу, прочистить ранки и постоянно носить повязку, пока рука не заживёт.

Вот так, путём некоторого насилия и «малой крови», эпидемическая форма любовной озабоченности была преодолена. Прятаться от меня парочки перестали, лямурная лихорадка постепенно пошла на убыль – ночные вылазки больше не повторялись.

.. Как раз вскоре во время эпопеи с плановой «закладкой» в психиатрическую больницу случилась ещё одна «дикая страсть» – на этот раз с Лисой.

В той же больнице и в том же отделении, где лежала Лиса, лечился и некий Фрол, мальчишка лет пятнадцати. Попал он туда, как это часто бывает с «неуправляемыми» (на них обычно писали плохие характеристики их бывшие педагоги и воспитатели) детдомовскими и интернатовскими детьми, после расформирования детского учреждения для сирот. Детей, от которых «отбились» все другие детдома, обычно помещали на неопределённый срок в психушку.

Таким был и Фрол.

Я видела его, когда ходила навещать своих ребят. Располневший и обрюзгший от постоянного лежания и обильной углеводной еды (он регулярно отбирал у младших гостинцы и в одиночку тут же съедал всё), заторможенный от постоянного приёма три раза в день транквилизаторов, с как бы навечно застывшим выражением тупости на круглом лице, он смотрел на мир маленькими, круглыми, заплывшими жиром глазками и откровенно декларировал своё жизненное кредо:

– Мне бутыля да бабёнку под бок – и кранты.

С Лисой у них получилась странная история. Когда они были вместе в дошкольном детдоме, и были там «парой». А это серьёзно – такое не забывается во всю жизнь… Лиса была девицей видной – по всем меркам. Многие на неё заглядывались. А теперь, к пятнадцати годам, и вовсе заневестилась. Психушка и стала роковым местом встречи, которую отменить нельзя. Но и там дети как-то ухитрялись встречаться – у постоянных клиентов этого заведения были не только дверные отмычки из зубных щёток, но и свои нянечки, которые за небольшую мзду, а то и просто так, по доброте душевной, оказывали больным информационные услуги – передавали записки в другие отделения.

Когда Лиса выписалась, свидания вынужденно на время прекратились. Но страсть, видно, была так сильна, что Лиса решила организовать ему побег из больницы. И авантюра удалась. Прятался Фрол в детдоме на чердаке. Я знала о нём, но делала вид, что не замечаю тайного постояльца. Даже пыталась вести переговоры с Людмилой Семёновной на предмет приёма Фрола в наш отряд. Но Фрол был широко известен в детдомовских кругах, и зачислить его к нам так и не удалось. Прожил он на чердаке в статусе «фигуры умолчания» почти месяц, ему туда тайно носили еду, а по ночам, говорят, он расхаживал по этажам вполне открыто. Надо сказать, ничего плохого за это время Фрол не учинил. Даже кое-чему хорошему, мне так казалось, обучился. Во всяком случае, бутылей ему туда, на чердак, не носили.

И ничего, не помер.

Когда однажды на рассвете он покинул наш детдом и бесследно исчез, Лиса рыдала три дня без передыху. Я удивлялась – откуда в одном человеке такое количество слёз? Потом она постепенно успокоилась, а я была просто счастлива, что так благополучно закончилась, наконец, эта экстремальная любовная история.

А Лиса скоро утешилась новой любовью.

… Так и катилась наша отрядная жизнь – иногда с приключениями, часто с очередной страстной любовью, в прочие дни – в унылой повседневности, когда вдруг на всех разом нападала хандра. Но иногда случались, как бы вдруг – сами по себе, редкие приступы энтузиазма, и мы, весь первый отряд, начинали жить душа в душу, как единый живой организм. Рывками, иногда очень трудно, часто с провалами и временным бегством назад, однако, мы всё же продвигались вперёд.

И это уже было ясно для всех. Исподволь приручались самые дикие, «неконтактные» дети, обнаруживались вдруг точки соприкосновения в привычном кругу их интересов и увлечений. Одновременно ужесточался режим, и это слегка облегчало нашу суматошную жизнь, мою – точно. И ещё: мне уже было совершенно ясно, что долго удерживать эту пёструю гоп-компанию «на одном обаянии» не получится. Когда-нибудь обязательно пробьёт «час икс», и мне уже нечего будет им предложить – чтоб все тут же загорелись идеей, а им станет просто неинтересно «играть в мои игры».

Да и мне самой уже было невмоготу всё время напрягать мозги, измышляя всё новые и новые «педагогические приёмы», которые на поверку очень часто были вопиюще антипедагогическими. И тогда… тогда наш отряд с треском развалится… Разлетится в прах, и произойдёт это вмиг. Значит, необходимо создавать стабильную структуру, на которой дисциплина и стремление к централизации будут держаться естественно, без нажима и репрессий. Если я опущусь (на радость Матроне и иже с ней) до «палочных» методов, это станет концом всех наших фантастических замыслов. Это уже было совершенно очевидно.

Но как это сделать?

Однако, как создать такую новую структуру – я пока плохо себе представляла. Самоуправление в нашем отряде было делом уже вполне обычным. Но командиры, конечно, очень полезные люди в отряде, пока мало пеклись о том, как они будут действовать в моё отсутствие, без постоянного надзора «государева ока».

Мне же хотелось добиться такого состояния, чтобы моё временное отсутствие в отряде не замечалось вовсе, «жизнь не прекращалась» – пусть пока хотя бы в организации уборок и дежурств.