Я решил стать женщиной - Ольга Фомина

— Нам очень жаль, что мы познакомились при таких обстоятельствах. Но мы будем очень рады с Вами поработать на других съемках. Нам очень у вас понравилось! Ваши работы произвели большое впечатление, как будто на выставке побывали, — все говорили почти одно и то же, и все в заключение совали свои визитки. — Вот, пожалуйста, моя визитка. Если Вы позвоните, мы с удовольствием поработаем вместе с Вами. Звоните.

— Обязательно позвоню, — они вышли, и я выкинула их визитки в помойку.

Мы, походив по незнакомому зданию, с трудом нашли зал, где должна была выступать Наталья Добролюбова. Ба! Вот это да! Зал был полон, и он светился от огромного количества цветов, над каждым креслом вырастал огромный или не очень яркий букет.

— Знаешь, почему все с цветами? — на ухо спросила меня Катя.

— Почему? — я чувствовала, что существует для этого причина, но не понимала еще какая.

— Дура, просто все в зале ее знакомые. Нет ни одного человека, кто бы пришел по билету. Поэтому все с цветами.

— А-а-а! — наконец, до меня это дошло. Как доказательство этому, я тоже в руках держала букет. — О, Господи! Бедняжка. Ладно, послушаем, как она поет на сцене, слушать ее на диске у меня не хватает ни сил, ни терпения.

Мы уселись подальше в зале, и я благополучно сразу заснула. Я проснулась на немецкой детской песенке, которая единственная имела нормальную мелодию. Проснулась в тот момент, когда у Натальи в очередной раз сорвался голос, он взвизгнул высоко, далеко от нужных нот, и в красивом вечернем платье Наталья, виновато пожимая плечами, показывала уважаемой публике на горло, — мол, простыла я, или еще что-то имела она в виду для своего оправдания.

— Зрелище жалкое, — наклонившись, усмехнулась Катя, увидев, что я проснулась.

А проснулась я от вибрировавшего в кармане моего телефона, я сползла по спинке кресла пониже.

— Алло! — вполголоса отозвалась я.

— Привет, Боряныч! Петя звонит, разговор есть.

— Привет, Петь! Чего хочешь?

— Олька, тише, все уже оборачиваются, — Катя возмущенно прошипела мне в ухо.

Я оглянулась, какие-то пожилые тетки действительно гневно смотрели на меня, я съехала еще ниже и оказалась почти на самом полу. Разговор о возможной работе, а, значит, и денежках меня интересовал больше, чем концерт.

— Что Вы делаете недельки через две? — спросил Петя и это очень обнадёживающе обозначало, что через эти две недельки нам опять «светит» неплохая работа.

— А что? — не ответила я.

— Мы хотим снять несколько сюжетов. Но снять мы их хотим здесь у себя в Питере.

— Опять для «Петра»?

— Да. Мы тут работку провели и нам утвердили двенадцать сюжетов.

«Двенадцать!?», — обрадовалась я про себя и надолго в счастливом оцепенении замолчала, я уже подсчитывала нашу возможную прибыль, я умножала «двенадцать» на все вероятные суммы, которые нам, возможно, выплатят за один сюжет, цифры такие дружественные и праздничные радостно запрыгали в моей голове, не способные внятно встать строем в одно правильное число — в мой общий гонорар за эти двенадцать сюжетов. Всю эту бухгалтерскую сумятицу прервал Петин голос:

— Алло, Алло! Не слышно тебя:

— А я ничего и не говорил. Может быть, через две недели что-то и делаем, но если будет планироваться наша поездка к вам, то, естественно, мы приедем. А то ты сам не знаешь, какой ты выгодный и хороший клиент! — польстила я Петьке.

— Хорошо. Надо обсудить по деньгам:

— Петь, я сейчас на концерте. Давай деловую часть обсудим позже. Один хрен договоримся, — прошипела я в трубку.

— На концерте? Успеваете культурно время проводить! А у нас тут дурдом!

— Я тоже в дурдоме регулярно бываю, но не сегодня. А мы, кстати, Путина сегодня снимали, — я чуть было не забыла похвастаться об этом важному клиенту, я не стала уточнять, что снимали мы Президента не одного и не его художественный портрет. Ну и что! Всё равно Путин, всё равно Президент, всё равно высокооплачиваемая съёмка.

— Вот это да! Он к вам в студию приезжал? — Петя был потрясен такой крутизной, что мне и требовалось.

— Нет, мы ездили, — сказала я уклончиво. — Все, Петь, меня сейчас выгонят из зала. Ты лучше пришли по факсу эскизы, если они уже нарисованы.

— Да, нарисованы, вышлю, — мы попрощались.

Наталья затянула другую песню: От сочетания плохо улавливаемой мелодии и ее дребезжащего голоса хотелось плакать. Все эти «веселые» песенки написал для нее, намертво прилипший к ней композитор армянского происхождения Тигран Авакян. «Наталья, один композитор не может написать тебе весь репертуар», — мягко пыталась я объяснить ей хуевое качество исполняемых ею песен. — «Должен быть поиск. Есть песни, которые споёт кто угодно, каким угодно голосом, и они все равно станут хитами. Такие песни надо искать».

— Ну, я ищу, — мямлила Наталья. — Мне удобно с Тиграном, он пишет специально для моего голоса, он меня уже хорошо знает, всегда рядом. И он берет недорого — по триста долларов за песню.

— Так пишет он говно! Никто не будет это слушать и не слушает, хоть сорок клипов ты сними. Ты хочешь сэкономить? Платишь по триста долларов за песни, которые никому на хрен не нужны, но уже купила ему квартиру в Москве. На эти деньги лучше бы купила две нормальные песни или даже три.

— Ну, да, конечно. Но мне не попадаются больше хорошие песни ни у кого, — оправдывалась она. — Я слушаю иногда песни, которые мне приносят, но ничего хорошего пока нет. Тигран пока устраивает меня.

Ей был удобен еще один слуга, который всегда ей пел хвалебные гимны. Наверное, так действительно было приятней.

Пару раз я разговаривала и с Тиграном.

— Ты думаешь, у меня нет хороших песен? — спрашивал он.

— Я ничего не думаю, — сухо отвечала я, мне он не нравился. Великолепный пианист, но хуевый композитор и обычный клоп на теле богатой тетки, сосущий из нее кровь и деньги. К тому же, к Наталье я относилась с симпатией, как к женщине, и с большим уважением за её трогательные настоящие стихи. Я смотрела на Тиграна с брезгливостью.

— У меня есть хиты, настоящие хиты. Но я не дам их испортить этой бездарности, — и он пальцем тыкал в направлении соседней комнаты, где предположительно находилась Наталья.

Этот творческий дуэт распадется только тогда, когда во время очередной пьянки Тиграна, а он был алкоголиком, из окна, купленной ему Наташей квартиры, вывалится его подружка. Этаж был какой-то очень высокий, и она разобьется насмерть. Помог ли он ей в этом, или она сама свалилась, обпившись до чертиков? История умалчивает: В милицию начнут таскать всех и Наташу Добролюбову тоже. Так и не ставший известным армянский композитор теперь навсегда останется без работы.

Я опять была на приеме у Василенко. Приехала я к ней с результатами своих гормональных анализов.

— 28,1 — у вас высокий тестотерон! Как у нормального мужчины, — с укоризной в голосе обвинила меня Любовь Михайловна.

Я виновато пожала плечами и тяжело вздохнула. И тестотерон у меня высокий, и член как член — не пизда вовсе, и характер скверный. Что тут делать? Я опять пожала плечами и даже развела руками:, но ничего не сказала.

— И эстрадиол высокий — 0,84, - она рассматривала принесенную мной бумажку из «Ниармеда», медцентра на территории института им. Гамалея. В ней было пять позиций, понимала значение я только двух, тестотерон — мужской гормон, эстродиол — женский. — Вы ничего не принимали перед сдачей крови или в последние дни?

— Нет, я специально еще до того, как впервые пришёл к вам, перестал пить таблетки. Я предполагал, что надо будет сдавать анализы. Я полтора-два месяца ничего не пил до их сдачи.

— Хорошо, — одобрительно кивнула головой Любовь Михайловна. — Когда начнете мой курс?

— Я уже начал. Я сдал анализы и на следующий день начал принимать. Почти месяц уже прошел.

— И как?

— Что как?

— Ну, как чувствуете себя? Как эрекция?

— Когда эрекция?: — я не совсем поняла вопрос, и эрекции доставляли удовольствие только в момент самой эрекции, разговоры о ней мне были неприятны. Мне был ненавистен вид своего члена в любом состоянии, но я пыталась к нему относиться не как к части себя, а как к уродливому домашнему животному, которое мешало мне жить, но его жалко уже было выбросить на улицу. Я пыталась смириться с чудовищем и относиться к нему дружественно, все-таки он доставлял мне удовольствия, помогал иметь с женщинами полноценные отношения, всегда так усердно старался: Относиться к нему по-другому было бы несправедливо.

— Ну, вообще, эрекция есть? — уточнила свой первый вопрос Василенко.

— Ну да: От приема гормонов она лучше, естественно, не становится. Разница в том: Я не знаю, как это объяснить. Не принимая гормоны, я возбуждаюсь от мыслей, я возбуждаюсь от многого: Смешно, может быть, звучит, но я возбуждаюсь тогда от хорошего ужина, мне сразу после него хочется заниматься сексом. При любом неподвижном состоянии я тогда начинаю думать о женщинах и сразу возбуждаюсь. А когда принимаю долго гормоны, то возбуждаешься больше от действий, начинаешь целоваться или еще что-нибудь: тогда возбуждаешься. То есть, мне недостаточно посмотреть на чью-нибудь попу, мне надо уже будет ее потрогать, чтобы возбудиться. Ну, или извините, конечно, за такой пример: Когда я занимаюсь мастурбацией в период, когда не принимаю гормоны, я могу отвлечься от своих эротических фантазий, вспомнить о своей работе, или даже о деньгах, или о конфликте с женой — все равно эрекция останется, как и была, никуда не денется. Если я принимаю гормоны, и подумаю о чем-то постороннем, о той же работе, членик — «пымс», — и я показала закорючкой согнутый свой палец вниз. — Вероятность заснуть в этом случае такая же, как и получить оргазм, — закончила я, наконец, повествование о жизни прилепившегося ко мне по роковой ошибке ещё при рождении этого чуда-юда. Мне, действительно, было тяжело и неприятно говорить о своем члене, но что поделаешь, мне еще не раз придется в подробностях распинаться о его поведении.