Белый квадрат. Лепесток сакуры - Олег Рой

Но это солнышко вынуждено было, надев военную форму, уйти на запад, и для Клавдии Григорьевны наступала долгая холодная ночь. Она не просила, тем более не требовала, чтобы он остался, поскольку понимала, что он не сможет. Но ее застывшая в глазах тоска ранила Спиридонова куда больше, чем все те вражеские осколки и пули, которые еще предстояло ему получить на этой войне.

Он не мог остаться; он знал, что может защитить Клавушку только там, на передовой. Военная судьба не оставила Спиридонову выбора. Но то, что мы знаем, не может утешить скорби наших чувств; недаром же создатель псалмов, утратив некогда любовь своей жизни, сказал, что многие знания приносят множество печалей. Может быть, сами и не приносят, но защитить уж точно не могут, и что толку с того, если ты знаешь все на свете, когда душа звенит от страшной, неизбывной тоски?

Так начались четыре долгих года разлуки, которая была не самым страшным из того, что им пришлось вынести в дальнейшем. На фронте Виктор Афанасьевич, казалось, полностью отдался во власть фронтовой жизни. Возглавляя разведку сначала полка, затем – стрелковой бригады, он организовывал и сам неоднократно участвовал в лихих рейдах по тылам австрияков, неизменно приносивших щедрый «улов» разведывательной информации и заставлявших дрожать поджилки часовых армии Кайзера и Кёнига. Не раз он был легко ранен, но пулям не кланялся, хотя и на рожон не лез. Специфика военной разведки состояла как раз в том, чтобы ударить там, где не ожидает противник, не столько для того, чтобы причинить вред, сколько для того, чтобы узнать расположение его сил, вскрыть замаскированные огневые точки и батареи, заставить затаившиеся резервы обнаружить себя. А еще – чтобы посеять страх. С этим последним спиридоновцы, как на их участке фронта стали называть подопечных Виктора Афанасьевича, справлялись особенно хорошо. И немудрено, ведь в своих боевых буднях он не раз и не десять использовал свои знания по дзюудзюцу. Сама работа фронтового разведчика предрасполагала к этому – тихо и скрытно нанести удар, «выключить» сознание противника или отбиться от внезапно появившегося врага: дзюудзюцу, казалось, для этого и создано. Конечно, его навыки не укрылись ни от товарищей по службе, начавших с восхищением наперебой проситься в ученики к Спиридонову, ни от высокого начальства, быстро оценившего превосходство спиридоновской системы и ее многочисленные преимущества. Виктору Афанасьевичу даже предложили тыловую службу с повышением, чтобы он мог сформировать регулярные курсы подготовки по дзюудзюцу. Курсы он сформировал, обучал инструкторов и простых солдат и офицеров, но непосредственно на передовой. С фронта он уйти решительно отказался. Да, у него появлялась мысль, что, если он согласится на предложения Ставки Главковерха, он сможет быть с Клавушкой, но…

Но на юго-западном фронте Спиридонов с ужасом увидел нечто, на что многие не обращали внимания. Даже Русско-японская война, несмотря на вероломное нападение флота Микадо на корабли на рейдовых стоянках, велась относительно «по-джентльменски», и противник был, если можно так выразиться, «в рамках приличия». На фронтах же Великой войны все было не так, и Виктор Афанасьевич не мог и вообразить, что у него могла бы возникнуть с кем-то из немецких офицеров такая дружба, как с Фудзиюки. Немцы словно озверели; они не видели перед собой людей, они видели только цели. Мирному населению в зоне боевых действий доставалось так, словно оно поголовно состояло на военной службе, а об ужасах немецких и особенно австрийских концлагерей[45] ходили леденящие душу слухи. Не отставали от своих союзников и младшие партнеры Берлина, «двуединая монархия» и Османская империя. Первая ухитрилась полностью уничтожить целый славянский народ, не желавший покориться Кайзеру и Кёнигу, вторая попыталась сделать то же с извечной занозой в османской истории – армянами.

При этом враги и не скрывали до определенного времени, что подобный геноцид ждет и весь русский народ. «Угро-монгольские варвары»[46] должны были быть отброшены далеко на восток, за Урал, – или истреблены. Пространства от Вислы до Волги, с их богатыми черноземами, с донецким углем и каспийской нефтью должны были принадлежать великой германской нации. Так что в случае победы Тройственного союза никаких шансов для России не было.

Когда-то Спиридонов говорил Фудзиюки, что Россия – это много маленьких домов вроде его вятского дома. Теперь для Виктора Афанасьевича у России было имя – Клавушка. Но сколько их – Клавушек, Наденек, Настенек, Аннушек, Машенек, Оленек – нуждалось в защите? Сколько их было обречено на горе, если Спиридонов и другие не сдюжат? И солдаты вновь и вновь подымались в атаку, залегали, наступали, отступали, сходились в бешеных схватках с «ордами гуннов»[47] – за своих Клавушек, Машенек, Настенек, Наденек…

Видя и зная все это (а разведка, как известно, глаза и уши армии), Спиридонов не мог уйти в тыл, на теплую печку. Он должен был защищать страну, где жила его Клавушка, и единственной ниточкой, связывавшей их, были письма и переводы, которые он посылал ей с фронта.

С Клавушкой Виктор Афанасьевич переписывался – писал ей так часто, как позволяла военная обстановка, а точнее – из рук вон плохо работавшая полевая почта. Он заверял ее, что занят штабной работой и не подвергается ни малейшей опасности; она отвечала ему, что у нее все хорошо и она только ждет, когда он, после победы над вероломными бошами, вернется к ней. Он обманывал ее, чтобы она не волновалась, и это заставляло его подозревать, что она точно так же обманывает его, с тою же целью. Тревога за Клавушку делала его злей, яростней и сильней. Но война тянулась, как кордовая резинка, и казалось, ей не будет конца.

Правда, ему все-таки удалось коротко повидаться с любимой женой. Поводы, однако, были самыми грустными – сначала смерть Спиридоновых-старших, одного за другим с промежутком в несколько месяцев, затем – и родителей Клавдии Григорьевны. Афанасий Дмитриевич с женой так и не успели перебраться в Италию, хотя отец еще до войны продал большую часть своего предприятия, чтобы купить там небольшое имение. Однако начавшиеся боевые действия поставили крест на этой затее: легче было добраться до Северного полюса, чем до вожделенной Кампании, путь к которой намертво преграждала растянувшаяся от полярного круга до Карса и Ардагана линия фронта. А Светлане Николаевне становилось все хуже. Сказать прямо, она угасала, с каждым днем становилась слабее и тихо, во сне, отошла. Через полгода после нее отдал богу душу и отец Спиридонова. Затем скончались и Клавушкины родители. Так что поводы для встреч у Спиридоновых были самые печальные, но даже сквозь эту печаль, словно подснежник сквозь корку твердого наста, пробивалась радость, радость от недолгих часов, проведенных наедине. Затем Виктор Афанасьевич надолго вернулся к «штабной работе» в тылу у врага, а Клавдия Дмитриевна посвятила себя ожиданию. Она ждала и верила его успокоительным письмам, запрещая себе сомневаться.

«Вы не умрете, – писала она ему, – вы не можете умереть, пока я жду вас. Верьте, какие бы ни были тяготы, я буду ждать. Даже если будет казаться, что вас уже нет. Просто я знаю, что вас не может не быть, пока есть я…»

И Виктор Спиридонов с удвоенной силой бил врага, бил без малейшей пощады, а невидимый серафим зорко охранял его от военных опасностей, прикрывая своими крылами. Одним крылом была Система, комплекс знаний и умений, не раз спасавший Спиридонова от, казалось бы, неминуемой гибели и плена, другим – любовь Клавушки, ее надежда на то, что с ним ничего не случится, ее вера в то, что с ним ничего не может случиться.

Для Клавдии Григорьевны Виктор Афанасьевич был всей Вселенной, самой жизнью. Она не могла не ждать его, не могла не верить, что он обязательно вернется. И эта вера невидимым щитом защищала Спиридонова, храня от пули, штыка, картечи, от тифа и гангрены. Наверное, больше, чем что бы то ни было, солдату на войне нужно именно это – любовь и вера тех, кто ждет его дома, кто не спит у детских кроваток и чьи глаза и улыбка вспоминаются в часы коротких затиший.

Великая война была страшнее всех предыдущих. Грохочущие танки, несущие с неба смерть самолеты, клубы отравляющих газов надломили психику многих, и революционное безумие в России, очень может быть, родилось потому, что привыкший к тихой, размеренной патриархальной жизни вчерашний крестьянин оказался не готов ко всему этому.

Но те, кто, как Спиридонов, чувствовал на себе далекий взгляд любимых глаз, не сломались и перенесли все. И когда, по законам логики, надежд на спасение быть не могло – невидимый ангел-хранитель спасал их от неминуемой гибели.

Наверно, ангелы всегда берегут любящие души…

Что-то стало меняться только в начале шестнадцатого. По фронту поползли странные слухи – говорили, что Россия вот-вот высадит десант в Царьград, что союзники вовсю перебрасывают через Архангельск и Астрахань войска, что-де на фронте видели английские, французские и японские части. Все это было не более чем слухами, но что Виктор Афанасьевич знал точно, так это то, что снарядный голод наконец-то закончился, войска насыщаются боеприпасами и оружием, из тыла прибывает свежее подкрепление. У Спиридонова чесались руки; дай ему былинный меч-кладенец – он бы напролом дошел до Берлина, только бы поскорее вернуться к Клавушке.