Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

Мы вышли вместе, я остался стоять в темном углу коридора, а директор пошел к себе наверх, в квартиру, потом спустился, уже в своей накидке. Прежде чем выйти во двор, он погасил свет в коридоре. И тут я совершил одну глупость, вахмистр. Я хотел увидеть протоколы, касающиеся Гильгена, но еще больше — протоколы вскрытия. Я считал, мой долг принести их доктору Ладунеру, чтобы он мог защитить себя. И потому я вернулся назад в кабинет. Зажег свет и стал искать во всех ящиках стола, но ничего не нашел. И вдруг я услышал за дверью шаги. Я быстро повернул выключатель, потому что не хотел, чтобы меня застали, как вора, в кабинете директора. Дверь открылась, чья-то рука шарила в поисках выключателя, я схватил руку. И в кабинете началась немая борьба. Пишущая машинка полетела на пол, зазвенело стекло. Наконец я уложил человека на пол… А сам убежал… Я пошел к Гильгену, он еще не спал, он дежурил той ночью, но на «празднике серпа» его не было. Он сидел здесь, на краю кровати. Я сказал Гильгену, он не должен падать духом, мы ведь теперь знаем, в чем дело. На следующее утро я собирался пойти к доктору Ладунеру поговорить с ним. Но за ту ночь произошли такие события…

— Когда вы возвращались назад в «Н», Юцелер, вы никого не встретили?

Юцелер уклонился от ответа. Он сказал:

— Пробило два часа, когда я шел через двор.

— А крика вы не слышали?

— Нет…

— Хорошо, — сказал Штудер. — И больше вам, следовательно, нечего мне сказать?

Юцелер подумал немножко, почесал в затылке, покачал головой, улыбнулся и промолвил:

— Если вы еще хотите что-нибудь узнать про нас — про нас, больничных служителей, как говорили раньше, или санитаров, как называют нас теперь, — то я мог бы еще многое порассказать… О бесконечно длинных днях, когда время тянется и тянется, потому что не знаешь, чем себя занять; стоишь, подпираешь стенку, засунув руки за передок фартука, наблюдаешь за больными, подаешь им еду, опять наблюдаешь или «пасешь» их в саду, потом поднимаешься с ними наверх… И ешь… Еда играет большую роль, и не только в жизни пациентов, но и в нашей, санитаров. Меню мы знаем на месяц вперед: отварная кукуруза по понедельникам, рис по средам, макароны по пятницам и жареные сардельки по субботам. Нам также известно, по каким дням с утра рёшти,[22] а по каким масло… Мы идем через двор особою, выработавшейся у нас походкой — медленно, еще медленнее, чтобы убить время… Мы женимся, чтобы хоть ночью почувствовать себя где-то дома. Мы знаем, когда изменится погода, потому что наши подопечные становятся очень раздражительными, а значит, и мы тоже. Мы получаем деньги, не очень большие… Некоторые из нас строят себе домики и всю жизнь выплачивают долги. Получается так, вроде они сами ищут себе лишние хлопоты, лишь бы заполнить ими пустоту дня… Мы стоим и ждем, когда же кончится день. Нам устраивают курсы, но мы не имеем права ничего сделать под свою ответственность. Мы должны спрашивать врача, даже чтоб дать пациенту аспирин или посадить его в ванну. Зачем же тогда нам курсы, если нам не позволено делать то, чему нас научили?.. Курсы! Мои коллеги, получившие дипломы два года назад, что они еще знают сегодня? Ничего. Мне немножко легче, я читаю, и доктор Ладунер объясняет мне, если я чего не понял. Но все равно все безнадежно. Что толку, что я могу поставить диагноз лучше, чем только что принятый ассистент?.. Я должен молча смотреть, какие глупости вытворяет такой ассистент, Нёвиль например, как он острит и подшучивает над возбужденным пациентом, а мне потом расхлебывать его шуточки, когда пациент разносит вдребезги оконные рамы. Конечно, если бы все они были как доктор Ладунер!

Молчание. Покойный на кровати словно блаженно улыбался. За окном догорал закат…

— Мне нужно идти, — сказал Штудер. — Мерси за все, Юцелер. А что вы сделаете с… с… с Гильгеном?

— Когда стемнеет, мы снесем его со Швертфегером в «М». Нас было трое, мы держались вместе, Швертфегер из «Б»-один… — Штудер увидел перед собой санитара с мощными бицепсами, похожего на дояра. — …Гильген и я. Мы держались вместе. Теперь нас осталось двое. Но сейчас — сейчас слово за доктором Ладунером…

Штудер прошел мимо швейцарской, вошел в нее, вежливо осведомился, нет ли и его любимых сигар — «Бриссаго».

Драйер ответил утвердительно. Штудер позволил себя обслужить, а потом, указывая на завязанную руку, спокойно так спросил:

— Почему вы ничего не рассказали мне о том, что разбили окно в кабинете директора? И поранились при этом?

Драйер придурковато заулыбался. Потом опомнился и решительно заговорил. Да, он услышал шаги в кабинете и пошел посмотреть, и там на него напали… И он поранил руку…

Почему ничего не сказал об этом?..

Очень просто, потому что директор пропал в ту же ночь, и он боялся осложнений для себя… А откуда вахмистру известно, что он был в кабинете?

— Вычислил комбинацию, — сказал Штудер и испытал триумф, прочитав восхищенное удивление в глазах Драйера.

Это могло быть правдой, а могло и не быть… у Драйера могла быть и личная причина пошарить в кабинете. Только не так-то просто узнать, какая… Нужно опять выждать случай… Но ужинать к доктору Ладунеру он не пойдет. Нет, лучше нет… Надо побыть одному. Впрочем, часы на башне скучно, как всегда, пробили шесть раз. Штудер спустился по ступеням главного входа и пошел по яблоневой аллее, направляясь к деревне Рандлинген.

И тут он увидел перед собой пару.

Доктор Ладунер держал под руку свою жену, они шли в ногу, медленно, сквозь пылавший малиновым цветом прохладный вечер. На снежных вершинах гор лежали оранжевые облака.

Те двое шли перед ним молча. И Штудеру показалось, что они вовсе не похожи на любящую пару. Но четко просматривалось одно: они были единое целое, крепко держались друг за друга. И у Штудера появилось приятное ощущение уверенности, что, что бы ни случилось, в одиночестве Ладунер по крайней мере не останется. Ведь, по правде говоря, ситуация была далеко не столь розовой, как краски уходящего вечера…

У мясника и трактирщика Фельбаума вахмистр заказал жареную свиную ногу и пол-литра сухого вадтского вина. Он проглотил немного мяса, выпил глоток вина, встал и спросил, где телефон.

Ответила госпожа Ладунер. Он просит извинить его, сказал Штудер, он не может прийти к ужину, у него важное и неотложное дело. Хорошо, сказала госпожа Ладунер своим мягким грудным голосом, приятным даже по телефону, но он должен вернуться не позже половины девятого, чтобы не пропустить опекунскую комиссию. Ему необходимо с ней познакомиться.

Штудер пообещал быть точным.

ПОЯВЛЕНИЕ МАТТО

Больше всех Штудера восхищал доктор Ладунер. Он владел искусством быть центром всего и в то же время умел внушить каждому, кто участвовал в разговоре, что именно он, говорящий, и есть главное действующее лицо. Ловкость прирожденного дипломата…

Он дал возможность пастору Вероналу — господину с огромным ртом — поразглагольствовать о позиции швейцарской церкви по отношению к оксфордскому движению, с интересом вслушиваясь в его пространные рассуждения, но потом вежливо прервал его, сказав: «Вы позволите, господин пастор?» — и, обратившись к супруге национального советника, начал хвалебно отзываться о дирекции благотворительного общества, которая действительно очень разумно и внимательно вникает во все просьбы, исходящие от психиатрической больницы в Рандлингене. Супруга национального советника так и сияла, потому что помощником директора этого общества был один из ее братьев. Впрочем, Штудер знал этого человека и считал, что доктор Ладунер нисколько не преувеличивает… У глуховатого чиновника отдела социального обеспечения доктор Ладунер осведомился о судьбе некоего Шрайера, находившегося в Рандлингене на экспертизе и переправленного потом на год в тюрьму Вицвиль. Как у него дела? Как он себя ведет?.. Наверняка господину чиновнику удастся потом, когда Шрайера отпустят, обеспечить его работой; нет, нет, прогнозы не безнадежны… И даже бесконечное восклицание глухого чиновника: «Как вы считае-ете?» — не смогло вывести доктора Ладунера из равновесия — он по три раза повторял одни и те же фразы, если они преследовали свою цель, а тем временем госпожа Ладунер беседовала с супругой национального советника и разливала чай. Господин пастор Веронал пил его с большими дозами рома. И Штудер тоже.

Вахмистра представили, он уселся в уголочке у окна и молча наблюдал за всеми.

В девять часов комиссия поднялась, откланялась, а Штудер остался сидеть. Доктор Ладунер вызвался доставить членов комиссии на машине на станцию, и предложение с благодарностью было принято.

Штудер ждал в своем углу возвращения доктора. Госпожа Ладунер спросила, почему господин Штудер так молчалив, и услышала в ответ лишь ворчливое бормотание. Она умолкла, подошла к окну, где в противоположном от Штудера углу стоял на маленьком столике сверкающий полировкой приемник. Она повернула ручку… Марш. У Штудера отлегло. Все лучше, чем: «Где-то на земном шаре…»