Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

Он помолчал. Штудер тихонько зевнул. Ладунер не заметил этого.

— «Двести тысяч мужчин и женщин — весь народ…» А коллега Бонхёффер, наш учитель, человек, так много знавший, потерпел неудачу, рухнул, как карточный домик… Вы помните тот знаменитый процесс? Человеку, который только что произнес речь, крупно повезло… Если бы он в начале своей политической карьеры подвергся психиатрической экспертизе, в мире сейчас, возможно, была бы другая ситуация… Я уже сказал вам, общение с душевнобольными заразно для психики. Есть люди, предрасположенные к психическим заболеваниям, вы понимаете меня, восприимчивы к ним… Даже целые народы могут страдать такой предрасположенностью… В одном докладе я даже произнес однажды фразу, из-за которой на меня кое-кто обиделся: некоторые так называемые революции, сказал я, являются по сути не чем иным, как реваншем психопатов. Несколько коллег демонстративно покинули после этих моих слов зал. Но это так… — Ладунер выглядел очень усталым. Он прикрыл рукой глаза. — Мы проиграли, но надо бороться дальше… Никто нам не поможет. Может, борьба наша будет и не совсем бесполезной, может, потом придут другие — через сто, двести лет? — и продолжат наше дело, начав с того момента, где мы остановились.

Вздох. В квартире мертвая тишина.

— Не выпить ли нам по рюмочке «бенедиктина»? — спросил вдруг Ладунер. Он вышел, почему-то странно долго отсутствовал, вернулся, неся поднос с двумя наполненными рюмками.

— Ваше здоровье! — сказал он и чокнулся со Штудером. — Пейте до дна!

Штудер выпил. У ликера был странный горьковатый привкус. Вахмистр взглянул на Ладунера, тот отвернулся.

— Спокойной ночи, Штудер. Желаю вам приятного сна, — сказал он со своей искусственной улыбкой на устах.

Лежишь в постели и не знаешь, спишь ты или бодрствуешь… Сон, как черное покрывало, навалился на тебя, и ты запутался в его складках и никак из него не выберешься… Тебе снится, что ты не спишь. А может, это действительно все наяву?

Комната залита светом. Непонятно только, почему он зеленый, когда на ночнике желтый абажур. И видно, как в этом зеленом тумане кто-то сидит за столом. Он сидит, откинувшись к спинке стула, держит на коленях аккордеон и играет, играет…

«Где-то на земном шаре начинается последний путь на небеса — где, как, когда…»

Удивительно только одно, что мужчина… (а впрочем, мужчина ли это?..) что сидящий за столом мужчина постоянно меняет свой облик… То он крошечно маленький, и только ногти его пальцев удивительно длинные и зеленые, как бутылочное стекло. А то он становится больше и делается толстым, очень толстым. Похожим на Шмокера, покушавшегося на федерального советника. Он произносит, играя на аккордеоне: «Двести тысяч мужчин и женщин…» И поет эти слова на мотив танго «В розовом саду Сан-Суси». А потом вдруг у маленького толстого человечка вырастает за спиной еще пара рук, длинных и тонких, они подбрасывают шары и раскачивают гирлянды бумажных цветов. Шары улетают в открытое окно, а бумажные цветы гирляндами повисают на стенах… Да ведь это казино, и ты сидишь за одним столом с почетными лицами, бокалы наполнены белым вадтским вином. Но в углу сцены сидит, болтая ногами, четырехрукий человечек, он играет на аккордеоне и жонглирует резиновыми мячами…

На свободном пространстве перед сценой кружатся пары. И тут четырехрукий спрыгивает вниз, смешивается с танцующими, ходит, лавируя между ними, как цыган со скрипкой, склоняясь к каждой парочке и извлекая из струн сладчайшие, завораживающие душу звуки…

«Разум», — громко произносит доктор Ладунер. И казино сразу исчезает. В пустынном месте стоят бараки. Громкие крики. Высоко в небе сияет звезда, вот она спустилась вниз и превратилась в светящуюся огнями фабрику с бесчисленным множеством строений. Вонь, глаза начинают слезиться. А четырехрукий играет: «Fridericus rex,[23] наш кайзер и повелитель…» И вот они стоят, как немые, застывшие полки: бомба к бомбе, продолговатые и элегантные… «Мое изобретение», — говорит четырехрукий. Одна из бомб разрывается, из нее вырывается желтый газ, в воздухе потемнело, музыка умолкла, и громко и отчетливо звучит голос доктора Ладунера: «Через двести лет мы продолжим наше дело…»

Желтый туман рассеялся, и на широкой равнине остались лишь разбросанные трупы — какие у них странные позы, с вывороченными членами, вроде как у старого директора или маленького Гильгена. Да, верно, один и них и есть маленький Гильген. Вот он встает и говорит «Где-то на земном шаре начинается последний путь на небеса…» — и громко смеется, и от этого смеха Штудер просыпается… с тяжелой, как чугун, головой. В комнате темно, в окно видно, что и двор еще темный.

Черт побери! Зачем это доктор Ладунер подсыпал ему в ликер снотворного?..

Шорох в коридоре. Штудер рывком сел. Щелкнул замок входной двери. Штудер одним махом вылетел из постели. Куда это тайком направился доктор Ладунер?..

Может, доклад про Матто и тот мир, в котором он правит, был не чем иным, как отвлекающим маневром, наподобие доклада о показательном больном Питерлене.

Кожаные тапочки. Взгляд на часы: два часа ночи. Взгляд во двор: чья-то осторожно крадущаяся фигура двигается по направлению к тому углу, где сходятся «П» и «Т».

Как он сказал, доктор Ладунер? Общение с душевнобольными заразно для психики?..

Звуки аккордеона больше не доносились с потолка. Где ж все-таки Питерлен? Собственно, давно пора обследовать чердачок с тем окном, где, по утверждению Шюля, то появится, то исчезнет голова Матто, выскочит — и назад… Может, Шюль действительно там что-то видел, может, он только облек свои наблюдения в поэтические картины? Ведь начальник кантональной полиции, которому он звонил сразу после разговора с госпожой Ладунер, сообщил, что следов Питерлена пока нигде не обнаружено…

Штудер тенью проскользнул по безмолвному двору, вошел в полуподвал отделения «Т». Дверь в котельную была открыта, горел свет.

У подножия лестницы, на том же месте, на каком вахмистр нашел директора, лежал доктор Ладунер, а дверца топки была широко распахнута.

Доктор Ладунер не был убит. Только оглушен. Штудер его пока не стал трогать. Карманным фонариком он посветил в топку. Кожаная папка… Рядом полуобгоревшие листы бумаги. Штудер осторожно извлек их оттуда.

На уцелевших от огня обрывках он сумел разобрать:

«Санитар Кнухель утверждает: он узнал от санитара Блазера, что у Гильгена в шкафу лежит пара кальсон, которая…»

Окончание фразы сгорело.

На другом листе стояло:

«Шефер Арнольд, ум. 25.VIII. Эмболия. „Б“-1.

Вуйемин Морис, ум. 26.VIII. Экзантематозный тиф. „Б“-1.

Мозиман Фриц, ум. 26.VIII. Общая слабость, сердечный коллапс. „Б“-1».

Список умерших, который велел составить директор. Вот еще листок, почти целехонький…

«Глубокоуважаемый господин полковник!

В ответ на Ваше послание от 26.VIII. с. г. сообщаю Вам, что в соответствии с Вашим пожеланием я провел необходимое обследование. Ваш сын в последнее время вновь предался употреблению спиртного, мне лично довелось дважды застать его в здешнем трактире в полупьяном состоянии. Мне кажется, проводимый доктором Ладунером курс лечения результатов не дал, и я позволю себе просить Вас предпринять необходимые шаги для того, чтобы прервать означенный курс…»

— Спасибо, — произнес голос рядом со Штудером. Вахмистр оглянулся. Доктор Ладунер стоял, улыбаясь подле него, потом взял у него из рук листки, сунул их назад в топку, чиркнул спичкой. Бумага вспыхнула. Доктор Ладунер поднес немного сухого валежника сначала положил тоненькие прутики на горящую бумагу потом веточки потолще и наконец сверху кожаную папку. — Сожжем прошлое, — сказал он.

На какое-то мгновение Штудер подумал, он все еще спит и видит сон. Но тут он вдруг заметил, как на загорелом лице доктора Ладунера пятнами проступила бледность и врач покачнулся. Штудер подхватил его. Тяжелый мужчина…

— Кто вас стукнул, доктор?

Ладунер закрыл глаза, он не хотел отвечать.

— И, — продолжал Штудер, — с вашей стороны было неверно подсыпать мне в ликер снотворного. Зачем вы это сделали? Я ведь здесь для того, чтобы защитить вас. А как я смогу это сделать, если вы будете усыплять меня?

Ладунер открыл глаза.

— Вы потом позже все поймете… Возможно, мне нужно было больше доверять вам… Но никак нельзя было…

На затылке у доктора Ладунера была шишка, она так и выступала из-под хохолка на макушке, торчавшего, как перышко цапли, а из-под него сочилась кровь.

— Мне бы немножко посидеть, — сказал доктор Ладунер усталым голосом. — И немножко воды, если вы будете столь любезны…

Он улыбнулся, спародировав манеру старшего санитара Вайрауха.

Штудер вышел из котельной и пошел в «Н», поскольку это было единственное отделение, где он ориентировался. Там он ворвался в кухню на первом этаже, нашел кувшин для молока, вмещавший два литра, наполнил его водой и отправился в обратный путь. По дороге, в полуподвале, он наткнулся на человека, крадущегося в темноте. Штудер увидел его только тогда, когда зажег свет. Тут мужчина остановился, он был коренастый, мускулистый… Может, кто из санитаров, возвращающийся с ночного рандеву?..