Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

— А конверты?

Штудер улыбнулся.

— Нужно же показать, — сказал он, — что и мы не лыком шиты, а изучали криминалистику. — Он взял один конверт, повертел им в воздухе. — Песок! — сказал он. Потом поднял другой: — Пыль из волос трупа… — Он помолчал. — Впрочем, никто не ударял директора этим мешком. Его просто… Но вы сами почитайте, господин доктор. — С этими словами Штудер взял исписанный листок, развернул его, помедлил еще минутку. — Лучше я сам вам прочту, — сказал он, откашлялся и произнес: — «Признание». — Сделал потом небольшую паузу и прочел все без остановки на одной ноте: — «Я, нижеподписавшийся, Герберт Каплаун, заявляю, что виновен в смерти директора психиатрической больницы и интерната для хроников в Рандлингене господина доктора Ульриха Борстли. Первого сентября, в двадцать часов, я позвонил из швейцарской господину доктору Ульриху Борстли, находившемуся на празднике пациентов, и заманил его под предлогом, что мне нужно сообщить ему нечто важное, на полвторого ночи в угол двора. Я попросил его также взять с собой документы, касающиеся смертных случаев в отделении „Б“-один больницы в Рандлингене. Однако все это был лишь предлог — я узнал, что директор Ульрих Борстли вступил в сговор с моим отцом, чтобы посадить меня временно в тюрьму. Я достал мешок с песком, решив ударить им директора и спрятать потом его тело в котельной. Однако все вышло иначе. Мы заспорили, и директор хотел меня ударить. Я закричал, взывая о помощи. Чтобы избежать скандала, директор приказал мне пройти с ним в котельную. Я последовал за ним. Он зажег свет, открыл папку и показал мне копию письма к моему отцу. Когда я прочел, меня охватило бешенство, и я занес над ним мешок с песком. Директор отпрянул, оступился и упал на спину головой вниз. Я закрыл котельную, но забыл погасить свет. Все последующие дни я прятался в доме санитара Гильгена. Рандлинген, пятого сентября тысяча девятьсот… Герберт Каплаун. Подлинность подписи удостоверяем: Якоб Штудер, вахмистр кантональной полиции. Макс Юцелер, санитар».

Штудер молчал. Он ждал. Молчание затягивалось.

— Вы заметили, господин доктор, ваше имя в документе не упоминается, — не выдержал наконец Штудер. — Вы затребовали меня, чтобы получить в моем лице прикрытие со стороны кантональной полиции. Я старался выполнить свою миссию…

— И Каплауна больше нет? — спросил доктор Ладунер.

Штудер не поднимал глаз, он боялся улыбки, наверняка появившейся на губах доктора.

— Несчастный случай… — произнес Штудер смущенно.

— Вы же говорили об убийстве?

— Собственно, и то и другое… Но это долгая история. И мне не очень хочется ее рассказывать, поскольку, собственно, я сам виноват в смерти Герберта Каплауна…

— Если я вас правильно понял, Штудер, то вы, неумеха, убили двух человек — санитара Гильгена и Герберта Каплауна.

Штудер не ответил. Он сжал губы, лицо его постепенно наливалось кровью.

А высокомерный голос тем временем продолжал:

— Вам захотелось идентифицировать себя со мною, Штудер…

«Идентифицировать»? Это еще что за очередное словечко?

— Да, вам захотелось выступить в моей роли, поиграть в психиатра, побыть в моей шкуре… Так вам понятнее?

Доктор Ладунер встал. Он брал со стола один предмет за другим — на столе осталась только пачка банкнотов, — подходил к шкафу в углу, клал туда предметы, потом запер их на ключ, положив его в карман своего халата, остановился перед Штудером.

— Признание, полученное с помощью шантажа, сказал он резким голосом, — вещь, безусловно, очень удобная. Но это халтурная работа, Штудер, и вы испортили мне все дело. Вы можете меня понять?.. Я запросил вас, потому что надеялся, вы поможете мне. А что сделали вы? Действовали самостоятельно! Не спрашивая моего совета. Я еще пока не задал вам вопроса, как умер Каплаун, поскольку теперь это, по сути, иррелевантно… Не имеет принципиального значения, если вас затрудняет понимание иностранных слов…

Худое лицо Штудера побагровело, он сжал кулаки, он знал: стоит ему только поднять глаза и увидеть улыбочку доктора — приклеенную издевательскую маску, — он не сможет сдержаться. Пустит в ход кулаки!.. Что он себе воображает, этот человек? Его щадили, сделали все возможное, чтобы оградить его от скандала. И это вся его благодарность?

— Я хотел бы обратить ваше внимание, Штудер, еще на некоторые детали. Неужели вы действительно приняли меня за такого идиота, который с самого начала не знал, что произошло? Или вам всё становится ясным только тогда, когда вам все вещи назовут своими именами? Мы же познакомились с вами в Вене! Тогда вы не были таким тугодумом! Может, возраст в том виноват, что вам ума не хватает? Вы же выяснили у ночного сторожа, совершавшего обход, что я встретил тогда в коридоре, ведущем к котельной, вскоре после того, как пробило два часа, Каплауна… Почему вы ни разу не спросили меня об этом? Почему вы скрыли от меня, что нашли мешок с песком и… бумажник? Почему вели расследование втихомолку, молчком? Я скажу вам: это была проба сил, которую вам хотелось пройти, вам захотелось доказать господину психиатру, что и простой вахмистр уголовного розыска может быть талантливым психологом… Но с психикой надо обращаться осторожно — это очень тонкая и хрупкая вещь. И про Питерлена вы тоже ничего не знали? Значит, вы оказались некомпетентны даже как криминалист? Да вы просто халтурщик, вахмистр Штудер, и больше ничего…

Штудер вскочил. Ну это уж слишком!

Он стоял в боксерской стойке перед доктором Ладунером, и им владело одно только желание — размозжить кулаком ненавистную улыбку. Его правый локоть пошел назад. Доктор Ладунер засунул руки в карманы халата, не двинулся с места. Не убирая улыбки с лица, он произнес совсем тихо:

Вахмистр Штудер, существует хорошая и достойная внимания китайская пословица: «Взбешенный кулак бессилен против улыбки». Задумайтесь над нею, вахмистр…

Штудер сел. Он был бледен.

Воистину весь этот случай был как тот полет над Альпами. И вот он подошел к концу, завершившись самым постыдным образом.

Вахмистр чувствовал огромную усталость. Больше всего ему хотелось залечь дня на четыре в кровать. Что, на четыре дня?! Да лучше вообще больше никогда не вылезать оттуда…

Как это он сказал, доктор Ладунер? Взбешенный кулак бессилен против улыбки.

Двое мертвых!

Штудер прижал кулаки к глазам, он многое бы дал, чтобы прогнать от себя видение, все время стоявшее перед ним: берег реки… один человек спихивает другого в воду… Я мог бы броситься между ними, казнил себя Штудер. Почему я этого не сделал? И почему Юцелер не бросился между ними? Или этот доктор Ладунер всех нас околдовал? Маленького Гильгена, хранившего в тумбочке его фотографию с дарственной надписью, Швертфегера, показательного больного Питерлена и страдавшего навязчивым страхом Каплауна? Может, мне сказать доктору Ладунеру, почему Герберт Каплаун столкнул директора с железной лестницы? Или он, господин душевный врач, сам это знает? Я халтурщик! Ну пусть! Но нельзя манипулировать чувствами людей, как будто это пробирки с реакциями в руках у химика. Может, мне ткнуть доктора Ладунера в это носом? Бесполезно! У этого человека на все готов ответ, он и тут заткнет мне рот иностранными словечками. Бесполезно…

Знаете, что вам сейчас нужно, Штудер? — спросил доктор Ладунер. Вахмистр удивленно взглянул на него. Врач подошел к двери. — Грети! — позвал он. — Принеси нашему вахмистру вишневой водки. Ему стало плохо… — Он отошел от двери, вернулся к окну и сказал: — Вполне вероятно, что алкоголь тоже можно отнести к психотерапевтическим средствам… Так по крайней мере утверждал мой знаменитый коллега. И я не нахожу, что он так уж был не прав… Выпейте, Штудер, и потом расскажите все по порядку. Грети, ты можешь остаться.

Госпожа Ладунер присела на кушетку. Сложила руки на коленях. Штудер налил себе рюмку водки, выпил ее, налил еще раз, подержал немного крепкую ароматную жидкость во рту, проглотил ее, откашлялся и начал рассказывать.

СЕМЬ МИНУТ

Маленький Гильген покончил жизнь самоубийством, — сказал Штудер, — из страха, но я не находил объяснения его страху. Собираешься арестовать человека за кражу денег, а он выбрасывается из окна… Гильген не имел ни малейшего представления, как выглядит изнутри несгораемый шкаф в конторе. У него было только две пачки банкнотов, и он ничего не знал о третьей. Значит, кражу совершил кто-то другой. Гильген молчал. Он боялся ареста. Чего он боялся? Видимо, того, что судья мог заставить его заговорить. Логический вывод: Гильген кого-то покрывал… Кто был тогда в коридоре? Швейцар Драйер находился у себя в швейцарской. Потом пришла Ирма Вазем, купила шоколад. Вряд ли Гильген стал бы молчать, чтобы прикрыть швейцара Драйера. Кого кроме этих двоих видел он в швейцарской? Питерлена? Питерлен исключается. Питерлен прятался в комнате, из окна которой, по уверению Шюля, то появлялся, то исчезал Матто. Он сидел там и играл на аккордеоне. Но там его тоже уже больше нет. Я встретил его в коридоре около котельной, когда вас ударили, господин доктор. Не Питерлен ударил вас — кто-то другой петлял по коридорам больницы. Кто был этот другой? Решение было бы найти проще, если бы я был несколько внимательнее при рассказе полковника Каплауна. Но я был целиком поглощен собственным конфликтом с совестью.