Любовь в эпоху перемен - Юрий Поляков

— А вы разве не верите в любовь на всю жизнь? — удивилась Зоя.

— Нет! — твердо ответил Гена, вспомнив вяленых бычков.

— А я верю! — вставил Колобков и поднял стакан с морсом. — За любовь вечную, как небо!

…Прошли годы. И вот однажды второй секретарь обкома партии Суровцев внимательно скучал в президиуме слета победителей соцсоревнования, но очнулся, когда на трибуну взошла молодая заведующая сельской библиотекой. Она выступала с той забирающей страстью, какая встречалась у недоцелованных советских общественниц.

— Почему в черном? — тихо спросил он помощника.

— Вдова, — был ответ.

— Надо же, такая молоденькая. Откуда?

— Из Шатрищ.

— Ну да? Я там преподавал после института. Как, говоришь, фамилия?

— Болотина.

— Не припомню.

Закончив выступление, Елизавета, к всеобщему изумлению, повернулась к президиуму и громко объявила:

— А вы, Петр Петрович, — обманщик!

Зал ахнул: сказануть подобное второму человеку в области — это не просто нарушение повестки, а политическая выходка, строго наказуемая.

— Что вы имеете в виду? — оторопел Суровцев.

— А то: дали слово и не сдержали!

— Какое еще слово?

— Обещали проведывать нас и ни разу не приехали…

— Кого проведать?.. Куда не приехал?

— К нам в школу, в Шатрищи…

И тут он узнал Лизу Кузнецову, и не просто узнал, а поразился тому, как раскрасавилась, расцвела, несмотря на личное горе, давняя ученица. Будучи опытным руководителем, понимающим народ, Пе-Пе встал и прилюдно повинился: мол, работал в школе, потом закрутился по партийным делам и нарушил обещание, о чем теперь самокритично сожалеет и просит прощения! Подойдя к Лизе, второй секретарь поцеловал ей руку — от него пахло тем же одеколоном «Саша». Зал, сраженный галантностью заоблачного начальника, грянул в ладоши, полюбив его навсегда. А через неделю в библиотеку влетел ошалевший председатель сельсовета и, умирая, выдохнул: «К нам едет… Суровцев… Библиотеку проверять… Сам!»

— Неужели? — усмехнулась Болотина.

На следующий день она впервые за два года вышла на работу не в черном, а в миленьком ситцевом платье, собственноручно сшитом по выкройке из журнала «Крестьянка». Увидев ее, Пе-Пе помрачнел и задержался в селе допоздна, проверив, кроме библиотеки, заодно школу, медпункт, почту, магазин и детский сад. А вечером, раздраконив местное начальство и пообещав выделить лимиты на ремонт, он, томясь, ждал Лизу на берегу Волги, возле знакомого валуна, на который тихо набегали розовые закатные волны. Болотина пришла, опоздав почти на час, когда бывший учитель уже выбился из сил, отмахиваясь веткой от комаров.

— Я думала, не дождетесь… — улыбнулась в темноте бывшая ученица.

— На урок ты никогда не опаздывала.

— Так то на урок!

С этого и началось…

— Суровцев женат? — спросил Скорятин.

— А ты видел холостого секретаря обкома? — иронически осведомился Илья.

— Жена знает?

— Знает, конечно… — вздохнула Зоя. — Ее тоже, кстати, Елизаветой зовут.

— Ах, вот почему Елизавета Вторая! Здорово! А что, жена не скандалит, не жалуется? — уточнил Гена.

— Зачем? Что изменится? Дети. Быт. А главное: любовь сильнее измены.

— Авоська из распределителя сильней всего!

— Дурак ты, Илья Сергеевич, — вздохнула Зоя. — Если бы Елизавета ему одно слово сказала, он бы тут же развелся. Должность потерял бы — но развелся…

— Только не рассказывай, что Болотина ему не велит разводиться!

— Не велит.

— Если она такая бескорыстная, зачем тогда квартиру в «осетре» взяла? — поинтересовался пропагандист.

— Что ж ей, весь век в избушке жить?

— Значит, правильно сделала?

— Правильно.

— А почему вздыбилась, когда Вехов на квартирку намекнул?

— Она не за себя… Она из-за Петра Петровича.

— Допустим. А диссертация?

— Какая еще диссертация? — почуяв охотничий озноб меж лопаток, уточнил Скорятин.

— Кандидатская. За научную степень положены дополнительные двадцать метров. Знаешь? — объяснил Колобков.

— Знаю.

— Чтобы получить трехкомнатную, она быстренько защитилась, — доложил пропагандист.

— Тема?

— Что-то там про роль библиотек в ликвидации безграмотности. Зоя Дмитриевна лучше знает. Она библиографию собирала, статьи для депонента редактировала.

— Ну зачем, зачем? — нахмурилась Мятлева. — Давайте лучше о чем-нибудь другом. Правда, что Солженицын скоро в СССР приедет, или вы пошутили?

— Вроде Горбачев обещал вернуть ему гражданство.

— Поскорей бы!

— Угу, а то Зоя Дмитриевна тоскует.

— Вам, Илья Сергеевич, хватит морса-то?

— Почему?

— Потому что скоро начнете гусарские анекдоты рассказывать. — Зоя посмотрела на него со скучающим раздражением.

Колобков обиделся, демонстративно налил себе из графина остатки морса с бордовой гущей и залпом выпил, закусив салом с чесночком. К столу подсеменил Зелепухин и с поклоном доложил.

— Вас-с-с, Илья Сергеевич, спрашивают-с! — подвинув створку ширмы, трактирщик показал на входную дверь.

Там стоял хмурый Николай Иванович и рукой манил райкомовца к себе.

— Да что ж такое, пожрать не дадут! — Он с раздражением вытер салфеткой лоснящиеся уста и встал. — Сейчас вернусь. Извините!

Пока пропагандист объяснялся с водителем, Зоя и Гена сидели молча, она вилкой пыталась проткнуть консервированный горошек, а он, катая хлебный шарик, старался вспомнить свежий изящный московский анекдот, но в голову лезла какая-то банная чепуха.

— Кажется, вы ему нравитесь, — наконец вымолвил Скорятин.

— Женщина должна нравиться многим. Тогда она может выбрать.

Вернулся раздосадованный, красный от злости Колобков:

— Черт! Суровцев в городе. Собирает срочный актив. Все районы как районы. Заедет раз в квартал, ну раз в месяц. А мы как медом намазаны: каждую неделю к нам мотается — никакой жизни!

— Я даже знаю, как эту медовуху зовут, — улыбнулся Гена.

— Илья Сергеевич, у вас лицо стало цвета партбилета, — улыбнулась Зоя.

— Это из-за морса…

— А я думала, из-за повышенного чувства ответственности. Берегите себя!

— Спасибо за заботу, Зоя Дмитриевна, — холодно поклонился агитатор. — Надеюсь, вы и о Геннадии Павловиче позаботитесь. Платить Зелепухину не надо.

— У меня есть! — Скорятин хлопнул себя по карману.

— Не надо. Он мне и так по гроб должен. На радио можете не торопиться.

— Почему? — удивился спецкор.

— Пуртову позвонили из обкома — отсоветовали.

— Вот оно у вас как?

— Да, у нас так. Обком держит руку на пульсе.

— Скорее на горле, — добавила Зоя.

— Ну так убейте, убейте меня за это! — тонким голоском вскричал Илья и умчался.

Мятлева посмотрела вслед и вздохнула:

— Зря я его обидела. Он хороший… человек. Только в райком напрасно пошел.

— Геннадий Павлович, когда планерка? — спросила по селектору Ольга.

— А сколько времени?

— Без пяти два.

— Да, действительно, — он глянул на «Брайтлинг», подаренный сыном, приезжавшим на побывку.

Во время рейда накрыли «арабуша» с сумкой контрабандных часов, ну и себя не обидели. В последний раз Борька проведывал родителей на Новый год и очень удивлялся, как «у вас тут холодно!» Он сильно изменился, засмуглел и закурчавился, про Израиль говорил «мы», про Россию — «вы», про арабов — «они». Да и по-русски стал изъясняться с каким-то гортанным клекотом, иногда забывая самые простые слова. «Подожди, как это у вас называется?» Ходил он в кипе, прицепленной шпилькой к густым волосам. Скорятин вспомнил, как привез ему из Ташкента, куда летал рыть материал по «хлопковому делу», расшитую тюбетейку, но Борька надел ее только один раз и отказался: ребята во дворе на смех подняли и даже отлупили. А теперь он носит на макушке кипу и гордится. Сын каждый вечер созванивался с невестой Мартой. Она тоже в армии, мелуимнистка, призвана из резерва, охраняет границу. А Борька теперь не Борька, а Барух бен Исраель и тоже воюет. Марина смотрит по телевизору «Вести» только до новостей из Израиля — потом выключает.

— Геннадий Павлович, что людям сказать? — переспросила Ольга, удивленная долгим молчанием шефа.

— Что? В три… Да, в три.

Он снова набрал телефон Алисы, замаскированный под номер сенатора Буханова, отдыхавшего в Совете Федераций от долгой и успешной торговли скверной водкой в Сибири. Время от времени он оплачивал в «Мымре» хвалебные рецензии на свои исторические труды о лучшем государе всех времен и народов Николае Александровиче, убиенном в Екатеринбурге каббалистами. Книги, конечно, за него писали нищие кандидаты наук, но премии Буханов получал сам, созывая на могучие фуршеты пол-Москвы. Марина эти сборища любила, ждала, напивалась в хлам и произносила путаные речи о ренессансной разносторонности хлебосольного сенатора. Гена шифровал телефоны на всякий случай. Жена, коротая бессонные ночи, иногда инспектировала мобильник мужа. Встретив подозрительный номер, она выписывала его, а потом делала контрольный звонок. Как-то решила проверить и телефон сенатора. Но посвященная в конспиративные хитрости Алиса спокойно объяснила: шеф на заседании, появится через час-полтора и лучше бы с ним связаться через приемную. «Подсказать номер?» «У меня есть», — ответила Марина и успокоилась.