Подробности войны - Максим Коробейников

- Мне на всю жизнь, Сначала хоть одним немного видел, а потом и этот потух.

Когда слепой заговорил, так никто его не перебивал., Известно, что у нас, у русских, чем несчастнее человек, тем он больше может рассчитывать на внимание и помощь других, ибо несчастья дают людям хоть бы на время известные права и даже привилегии.

А слепой продолжал вспоминать о горе, которое его постигло:

- Сначала все ждал, что увижу. И правду сказать, после того как шарахнуло, ничего не увидел, только слезы из глаз льются. Не хочу, а реву. Вот тебе и на. Выбило один. Схватился, а в глазу мокро - вытек глаз-то... А потом убрал руки и понял, что и другой не видит. Вот штука какая... Потом мне в госпитале с другим глазом, который целым остался, что ни делали, а зрение не вернули. Сейчас вот могу только тьму от света отличить, что-то белое в глазах мерещится. А и радости-то только что. Все равно никого не вижу.

- А как же ты дом-то с-свой найдешь? Вс-вс-встре-тит к-кто-нибудь?

- Нет. Да как-нибудь дойду, доволокусь. Добрые люди помогут. У нас ведь еще их не всех поубивало. Не боись.

- Ну да и ч-что, хорошо, з-значит.

- Хорошо-то хорошо, - ответил слепой, - я в колхозе конюхом работал, а сейчас, куда я теперь к лошадям-то? Был бы грамотный, так читать бы научился. И все чего-нибудь бы делал, работал.

- Дак ведь, говорят, у них, у с-с-слепых-то с-своя азбука есть.

- Откуда мне знать? Вот еду и думаю: что делать, ума не приложу, куда сунуться? И горько мне. Вот я жив и здоров, а жизнь моя будто вся в темную ночь ушла, будто ее и не было. Кончилась на этом. Разве не обидно?

- Говорят, а-ар-ртели есть такие. Чего-то они там, делают, с-с-слепые-то,

- Так ведь, поди, конечно, есть что-то... Но, сам посуди, у меня дома-то баба да и дети малые. А я в какую-то артель должен уехать. Разве не обидно? От семьи-то от своей?!

По составу прогремела волна торможения, вагоны тяжело заскрипели, и все умолкло. Я скосил глаза влево - мне это легко удалось и не вызвало особой боли - и увидел вывеску с названием станции. Прочитать, что написано, я был не в силах. Но желание узнать, где мы сейчас находимся и куда нас везут, было настолько велико, что я напрягся, повернул голову к окну и увидел широкую приземистую станцию кирпичного цвета. Потом увидел, что по бокам надстроены купола, напоминающие луковичные головки. Название станции так и не сумел прочитать. Боль пронзила лопатку, охватила грудь, опять стоном вышла из меня, и я понял, что теряю сознание. Сквозь какую-то пелену, застилавшую мир, успел услышать, что солдат на багажной полке поет. Видно, сестра, все-таки накапала ему спирта:

- У-хо-дили комсо-мо-о-ольцы на граждан-скую войну...

Когда снова ударило и заскрипели, заскрежетали вагоны, я проснулся и увидел другое станционное помещение. И здесь вокзал кирпичного цвета. Второй этаж его мрачно глядел узкими, как бойницы, окнами. "От кого тут собирались обороняться?" - подумал я.

Внизу между тем продолжали разговаривать. Голоса слепого конюха и контуженого бухгалтера я уже знал. Теперь говорили другие. Кто-то, видно, немолодой, дышал, а в горле у него что-то постоянно свистело и клокотало. Говорил он, резко выделяя букву "о":

- Ты вот, товарищ старший лейтенант, однако, заметил? Заметил? спрашиваю я тебя. - До сих пор шло мелколесье, как у нас на Северо-Западном. Ты ведь тоже на Северо-Западном был?

- На Северо-Западном, - ответил молодой и звучный голос.

- А сейчас ты заметил или нет? Я-то заметил: до войны лесничим работал. Теперь, видишь, сосна пошла.

- Хорошая, должно быть, работа? - поинтересовался старший лейтенант. Тихая и спокойная. Если бы не ноги, пошел бы к тебе. Да вот куда я без ног.

- А что, товарищ, старший лейтенант, я тебя взял бы к себе! Ты, видно, человек-то надежный. Я вот токо приду в себя и опять лесничим устроюсь. Мне токо бы в лес попасть. Там я скоро отдышусь. Уж больно я лес люблю, сосну, пихту, лиственные, травку, - любое дерево и зверье разное люблю. А сейчас, как войны хлебнул, и к человеку потянуло. Наговориться не могу. Раньше-то жить в одиночку любил.

Лесничий опять начал дышать тяжело, свистеть, а потом пришел в себя и продолжил разговор:

- Ты погляди, товарищ старший лейтенант, за рекой-то лес начинается!

Лесничий умолк, потом опять заговорил:

- Ты уж меня извини, что так запросто говорю с тобой. Я - боец, а ты командир. Но ты уж больно молодой. Ну зачем таких на войну берут? У меня сын, поди, старше тебя. Да и какой ты сейчас командир, без ног-то? Кубики одни... Война-то нас совсем уравняла с тобой. Не обижайся.

- Согласен, - сказал старший лейтенант, - валяй дальше. Не обижаюсь.

- Ну и хорошо. Так вот я говорю, ты полюбуйся: лес-то какой. А? Деревья-то до самого неба верхушками достают. Лес-то как в сказке, густой, ровный и никем не тронутый.

- Ну ты, лесной человек, совсем оживаешь, вижу, - молодо и задиристо заметил старший лейтенант. - Красоту увидел. Позавидовать можно. А у меня вся красота, понимаешь, ушла из глаз, когда на полметра укоротили.

- Так ведь как можно не увидеть-то, товарищ старший лейтенант. Это ведь там, в аду этом, красоту-то разве увидишь? Вся земля траншеями да воронками изрыта, весь лес осколками да пулями испрострелен или сгорел. А в мирном-то лесу какая красота! А выйдешь, бывало, на полянку или на просеку, а там вдруг козочка выпрыгнет, откуда ни возьмись, да и, пока видно будет ее, скачет. Заглядеться до смерти можно. Не то ее страх, не то ветер, не то радость какая над землей несет. Летит, едва травы копытами касается.

Мне так хотелось посмотреть на них, сидящих внизу и способных вот так неторопливо говорить, и видеть все, и двигаться, и жить, и есть.

Я хотел было спросить, куда нас везут. Но вместо слов опять издал что-то жалобное, неразборчивое и умолк. Внизу, видимо, заметили мою попытку поговорить, но подумали, что это хрип.

- А капитан-то опять плох. Смотри, как дышит, - заметил кто-то.

- Да, жалко. Молодой еще, - поддержал его другой. - Довезут либо нет.

- Да-да-даст бог, довезут.

- Всех жалко, - начал разговор лесничий - я его уже узнавал по тяжелому присвисту. - Ну вот этого, с култышками, сверху, жалко. И тебя, товарищ старший лейтенант, не обижайся... Ну что, красивый и, видно, статный был, а без ног-то теперь уже в полцены, вправду сказать. И хорошую, может, найдешь, даст бог. Но какая ни будет, - а все привыкнуть должна да смириться смолоду, что мужик-то калека. Рази легко?

- Ну, нашему с-ста-старшему лейтенанту, хоть он и без ног, еще ничего. Он г-грамот-грамотный, - начал контуженый бухгалтер, - он и без ног про-прожи-вет. А вот с-с-слепой конюх - это уже беда. Или вот он, с кул-лтыш-шками, куда? Или я, к при-при-меру, в колхозе?

А ведь кол-лхоз-то у нас еще до войны миль-миллио-нером был. Куда ему теперь такой бух-хгал-лтер бес-сто-лковый без вся-всякого понятия, как я? Иног-гда бывает, сов-всем забываю сл-слова. Ну вот, еду, смот-трю в ок-кно, а как то место, г-г-где желез-зную дорогу мож-жно переехать, называется, забыл. Думал, думал. Переход - нет, перевоз - нет, только уже где-то с-с-с-стук-кнуло. Вс-вспомнил, ч-ч-что переезд.