Проза жизни - Иоанна Хмелевская

   — Богусь не стоит того, чтобы на нем завязывать! — возмущенно запротестовала Шпулька, и точность ее слов поразила Тереску в самое сердце. До сих пор ей казалось, что личная ее жизнь кончена, разбитого сердца не склеить, но тут вдруг одолели сомнения. Богусь оказался идиотом. Тогда, может быть, кто-то еще... когда-нибудь...

   Она решительно отмела закравшуюся в голову и в сердце несмелую надежду. Нет, исключено, любовь ей больше не светит! Личное счастье не для нее, надо переключиться на что-то другое. Благодарность, которую ей торжественно вынесли от имени властей, внесла хоть некоторую умиротворенность в ее душу. С любовью это, конечно, не сравнить...

   — Если Кристине ее жених не решит задачку по физике, мы горим синим пламенем, — внезапно зловеще объявила Шпулька. — Ты уже, конечно, решить не успеешь, а обо мне и речи нет. Но хоть попытаться-то ты можешь! Умоляю тебя, иди наконец домой!

   Вопреки ожиданиям, к предложению более тесного сотрудничества Янушек отнесся прохладно.

   — Так сразу честно и скажи, что мне надо следить за всеми машинами в Варшаве, — скривился он.«Опель», например, с Жолибожа, это что же получится? Прикажешь вообще не возвращаться домой?

   — Не торчит же он на Жолибоже все время. Наверняка раскатывает по городу и где-то останавливается. Может же он случайно броситься тебе в глаза!

   — А та машина, с революцией? Она тебя уже не интересует?

   — Интересует, еще как! Но «опель» тоже.

   — А почему?

   — Да так. Милиции он нужен.

   — А что, объявилась какая-то моторизованная банда? Ну хорошо, могу поискать, но будешь две недели мыть за меня посуду.

   — Совсем обнаглел! — ахнула Тереска с таким негодованием, что Янушек сразу пошел на попятный. Ясно, тут он перегнул палку, с мытьем посуды к Тереске лучше не приставать.

   — Тогда будешь решать за меня задачки по математике, — покладисто уступил Янушек.

   На Терескином лице отразилось глубокое отвращение.

   — К твоему сведению, задачками по математике я занимаюсь со всякими недоумками за деньги. Это мой профессиональный труд. А ты...

   — А я мог бы искать по городу всякие тачки тоже за деньги!

   — Сравнил! Помощь в поимке преступников — это наш общественный долг!

   — Можешь считать мои задачки тоже общественным долгом. Если я буду гоняться за тачками, когда, по-твоему, мне заниматься математикой?

   После продолжительных торгов обе стороны отыскали компромисс. Сошлись на том, что за некоторые задачки по математике полкласса Янушека будет высматривать по городу некоторые интересующие Тереску машины.

   Результатом заключенного союза был незамедлительный визит Терески к участковому. В свете Терескиных заслуг в борьбе с преступностью неудивительно, что в милиции она чувствовала себя как дома. Постучав в дверь, она услышала невнятный звук, который приняла за приглашение, и вошла.

   Участковый сидел за своим столом, напротив размещался на стуле какой-то субъект симпатичного вида и не совсем еще старый, лет под сорок, с востроглазым живым лицом, в котором было что-то птичье.

   — Добрый день, — непринужденно поздоровалась Тереска. — Мой брат видел «опель».

   Участковый, завидев ее, вздрогнул и изменился в лице. Бросив быстрый взгляд на посетителя, он порывисто вскочил с таким жестом, как будто отмахивался от нечистой силы.

   — Не сейчас, — сказал он поспешно. — То есть, прошу прощения, но... То есть, кто вам позволил?.. То есть, я хотел сказать, вам не следовало... Словом, я занят, прошу подождать!

   Тереска была крайне удивлена. Она недовольно покосилась на посетителя, который сидел с каменным выражением лица.

   — Ждать я не могу... - Запротестовала было она.

   — Тогда завтра! — быстро прервал ее участковый. — По личным делам прием завтра!

   Тереска так поразилась, что потеряла дар речи. Постояв какое-то время с открытым ртом и оторопью в глазах, она молча покинула негостеприимный кабинет. Снаружи, сразу за порогом отделения милиции, ей попался Кшиштоф Цегна, как раз возвращающийся с обхода.

   — Этот ваш шеф выставил меня за дверь, — возмущенно пожаловалась она. — Хотелось бы знать, чем я заслужила такое обращение?

   — Он там один? — поинтересовался Цегна.

   — Нет. Еще какой-то тип. С птичьей физиономией. Наверное, преступник, но вообще-то симпатичный.

   — О Боже! — ахнул Кшиштоф Цегна. — Какой преступник! Это же майор! Вы успели что-нибудь наговорить?

   — Надо же, майор! Нет, не успела. Хотела сказать, что мой брат видел «опель». Да он ничего и слушать не хотел! Что бы это значило? Милицию это уже не интересует?

   Кшиштоф Цегна с минуту помолчал.

   — Все из-за меня, — с мрачным раскаянием признался он. — Это дело ведет майор, а я встреваю в него без спросу. Шеф боялся, что вы брякнете лишнее и будут неприятности. Черт подери, наверняка будут.

   Он передумал заходить в милицию и с озабоченным видом поплелся рядом с Тереской в сторону ее дома. Тереска была заинтригована.

   — Ничего не понимаю. Как это встреваете? Мешаете ему?

   — Нет, не в том смысле. Просто превышаю свою компетенцию. Самолично занимаюсь розыском вместо того, чтобы передать все в другие руки, вдобавок еще привлекаю к расследованию постороннее лицо. То есть вас. Но у меня на то свои причины.

   Тереска почувствовала себя заинтригованной еще больше. А Кшиштоф Цегна был угнетен и ощущал неодолимую потребность перед кем-нибудь исповедаться. Вот так и получилось, что он поделился с Тереской своими мечтами и планами на будущее.

   У Терески его проблемы немедленно вызвали горячий отклик. В вопросе жизненных амбиций Кшиштоф Цегна нашел в ней родственную душу, Тереске тоже честолюбие было не чуждо, особенно в последнее время. К тому же Кшиштоф Цегна кое-что для нее значил.

   — Меня, видите ли, тянет на всякие значительные дела, — с азартом объяснял Цегна. — Не хочется мелочиться. И чтоб результаты были видны. И чтоб выкладываться на полную катушку, я, видите ли, люблю выкладываться подчистую, но только не попусту!

   Честолюбивые замыслы Кшиштофа Цегны оказались ей столь созвучны, что она загорелась желанием немедленно ему поспособствовать. Словом, Тереска была всецело на его стороне. Тонкости служебной субординации были ей, правда, непонятны, но она приняла факт их существования на веру. Наверное, так уж заведено в этой их милиции, что каждый приставлен к своему бандиту, и отбирать их сослуживцам друг у друга не положено.

   — Я понимаю, — сказала она с теплым участием. — Я вам помогу. Вы достойны того, чтобы переловить всех этих бандитов лично, собственными руками. А много их наберется?

   Мысленно она уже видела целую процессию бандитского отродья с разбойничьими физиономиями, прикованных цепями один к другому, в кандалах и с ядром у ноги, плененных торжествующим Кшиштофом Цегной.

   — Не знаю, — осторожно сказал Кшиштоф Цегна. — Два-три человека. Достаточно было бы поймать главарей.

   — Те, которых я видела... те, что в машинах... Это они главари?

   — Не совсем. Но через них можно выйти на главарей, только выйду уже не я. Мне хватило бы и подручных. Видите ли, вместо того, чтобы воровать сверток с часами, лучше бы вы сфотографировали, как тот тип из «опеля» подбрасывал их в «фиат». Можно было бы и украсть, только сначала сделать снимки. А лучше всего — поймать хозяина «опеля» с поличным. Вдобавок выяснив, с кем он связан. Тут без слежки не обойтись.

   — Вот незадача! — огорчилась Тереска. — Следить я не могу, мне надо ходить в школу. И брату тоже.

   — Ив мыслях не держите, — спохватился Цегна. — Упаси вас Бог заняться слежкой! Это очень опасная работа, и без опыта тут не обойтись. Я уж сам буду этим заниматься, после службы. Знать бы только, за чем следить.

   Неожиданный запрет вызвал в Тереске недовольство и даже легкий протест, но она его не показала. Желание помочь неудержимо росло в ней как боровик после дождя.

   Уже назавтра утром, перед первым уроком, Шпулька нарушила данную себе торжественную клятву, что никогда больше не будет вмешиваться во всякие страшные истории, которыми Тереска отравляет ей жизнь.

   — Машин становится все больше, — таинственно объявила она. — Я видела еще одну.

   Тереска, интерес которой к этой истории неимоверно возрос, сразу же оживилась, сходу поняв странное Шпулькино заявление.

   — Какую? И где?

   — Темно-зеленую. На этот раз Наполеон под Москвой. Бонапарт. Дата, значит. То есть номер. И опять спереди эта чертова пятерка по истории.

   — А!.. Пятьдесят восемь — двенадцать? А буквы какие?

   — WP. Я долго мучилась, вспоминая, у кого такие инициалы, и запомнила только потому, что ни у кого таких нет. У меня уже развилась мания переводить номера машин в исторические даты. Знаний, правда, не хватает.