Ослепленная правдой - Стефани Майер

Вооружились уже известными нам железными прутьями, выломанными из кроватных  спинок и могущими служить как рычагами, так и копьями, в зависимости от того, будут ли  введены в действие саперы или штурмовые части. Старик с черной повязкой, в молодости  ознакомившийся, судя по всему, с кое-какими началами тактического мастерства, напомнил о  необходимости держаться кучно, чувствовать локоть соседа и поворачиваться всем вместе, ибо  это единственный способ не перебить своих, а также о том, что приступ должен происходить в  совершенном молчании, что обеспечит эффект внезапности. И босиком, добавил он. Как потом  свои башмаки-то искать будем, возразил кто-то, а кто-то еще ответил ему: Башмаки, что  останутся после боя, в полном смысле могут считаться башмаками покойника, с той лишь  разницей, что ими будет кому воспользоваться. Что еще за башмаки покойника. Поговорка  такая есть, от башмаков покойника примерно столько же проку, сколько от козла молока, то  есть ноль. Это почему же. Потому что покойников хоронят в картонной обувке, и считается,  что прочнее им не надо, поскольку души, как известно, ногами не ходят. Да, вот еще что,  прервал их старик с черной повязкой, шестеро из нас, те, кто духом пободрей, должны будут,  ворвавшись, со всей силы оттолкнуть кровати внутрь, чтобы дать войти остальным. Но тогда  им придется бросить свое оружие. Не придется, наоборот, пригодится, как рычаг. Помолчал и  добавил довольно мрачно: Самое главное - держаться всем вместе, рассеемся - мы пропали. И  мы тоже, сказала девушка в темных очках. Ты что же, тоже пойдешь, не надо бы. Это почему.  Ты слишком молода. Здесь возраст не учитывается, ни возраст, ни пол, так что не забывай про  женщин. Я и не забываю, сказал старик с черной повязкой, причем так, словно эти его слова  приплыли сюда из какого-то совсем иного диалога, но зато следующие впрямую относились к  предстоящему им делу: Совсем даже не забываю и дорого бы дал, чтобы одна из вас видела, что  мы не видим, и вела нас куда надо, и направляла острие наших копий в горло врага так же  верно, как это делала та женщина, никому из нас не известная. Слишком много ты хочешь,  один раз, как известно, не в счет, да и потом, может быть, она лежит там мертвая, по крайней  мере, о ней ничего больше не слышно, отозвалась жена доктора. Женщины воскресают друг в  друге, шлюхи - в порядочных, порядочные - в шлюхах, промолвила девушка в темных очках. И  после этих ее слов повисло долгое молчание, для женщин все уже было сказано, а мужчины  знали, что как ни ищи нужные слова, все равно не найдешь.

Двинулись цепочкой, имея во главе, как и было условлено, шестерых самыми крепких,  среди которых были доктор и аптекарь, за ними шли все остальные, неся свои железяки, этакие  копейщики, изможденные и оборванные, и, когда проходили вестибюлем, кто-то выронил  оружие из рук, и оно загрохотало о каменный пол не хуже пулеметной очереди, так что если  бандиты услышали и поняли, что это означает, мы погибли. Никого, даже мужа не  предупредив, жена доктора забежала вперед, оглядела коридор и потом, крадучись, по  стеночке, подобралась к двери третьей палаты, прислушалась, но раздававшиеся оттуда голоса  звучали вполне безмятежно. Она доложила обстановку, и приступ начался. Штурмовая группа,  хоть и шла медленно и тихо, все же привлекла внимание обитателей двух первых палат, и, зная,  что должно произойти, они столпились в дверях, чтобы лучше слышать шум сражения, а те из  них, на кого запах, фигурально выражаясь, пороха, пока еще не сгоревшего, оказал  одушевляющее действие, в последний момент решили присоединиться к атакующим, и кто-то  успел даже сбегать к себе в палату, выломать из кровати железный прут, так что численность  отряда возросла по крайней мере вдвое, и подкрепление это не слишком обрадовало бы старика  с черной повязкой, знай он, что под началом у него отныне не полк, а бригада. Последний,  пепельный, умирающий свет дня проникал через редко прорубленные окна, выходившие на  задний двор, и тускнел на глазах, и уже соскальзывал в черную глубь тьмы, которая воцарится  сегодня ночью. Но если не считать неодолимого уныния, вызванного слепотой, от которой  продолжали загадочным образом страдать слепцы, они, надо отдать им должное, стойко  противостояли меланхолии, навеянной этим и подобными атмосферными колебаниями, безо  всякого сомнения несущими полнейшую ответственность за бесчисленные акты отчаянья,  имевшие место в те далекие времена, когда у людей еще были глаза и глаза эти видели. Но по  достижении цели, то бишь двери в проклятую палату, тьма в коридоре стояла уже  непроглядная, и потому немудрено, что жена доктора не разглядела, что кроватей,  перегораживавших вход, стало не четыре, а восемь, то есть количество их удвоилось, как и  число атакующих, но с куда более печальными для вторых, чем для первых, последствиями,  которые обнаружились моментально, едва лишь старик с черной повязкой крикнул: Давай, ибо  именно таков был отданный им приказ, и почему-то он не вспомнил испытанное в столетних:  Вперед, на приступ, или вспомнил, но подумал, что слишком много чести будет штурмовать с  этим главным боевым кличем груду вонючих, кишащих клопами и блохами лежаков со  сгнившими от пота и мочи матрасами и засаленными до последней степени, драными и  рваными одеялами, давно сменившими свой природный серый на все то многообразие цветов,  какие пристало носить и защищать самому омерзению, о чем знала жена доктора, раньше знала,  а теперь даже не то что не увидела, а и не догадалась, что баррикада укреплена. Слепцы,  окруженные, подобно архангелам, собственным сиянием, ударили своими железяками в  препону, однако она и не подумала поддаться, и, надо сказать, силы этих силачей ненамного  превосходили утлые возможности немощного арьергарда, который уже едва держал в руках  копья, как некогда тот, кто нес на спине крест и потом был вынужден ждать, когда его  поднимут на него. Тишины как не бывало, кричали те слепцы, что были снаружи, и те, что  внутри, и, надо полагать, никто до сегодняшнего дня не замечал, что крик слепых есть нечто  совершенно чудовищное, такое, право, впечатление, что кричат они, сами не зная зачем, и мы,  открыв рот, чтоб велеть им заткнуться, сами принимаемся кричать, хоть и не слепые, ну да это  беда поправимая, всего лишь вопрос времени. В многоголосом крике, который одни испускали,  потому что оборонялись, а другие - потому что нападали, атакующие в отчаянье от того, что не  могут убрать препятствие, побросали свои палки, только одну оставили и за нее-то ухватились  все, ну, или, по крайней мере, те, кто сумел втиснуться в дверной проем, а кто не сумел, уперся  сзади, и стали напирать, нажимать, толкать, и вот когда баррикада уже начала вроде как бы  чуточку сдвигаться и подаваться, совершенно внезапно, безо всякого оклика или  предупреждения, грянули подряд три выстрела, произведенные слепым счетоводом отнюдь не в  воздух. Двое атакующих свалились, остальные поспешно шарахнулись назад, опять же  спотыкаясь и сбивая друг друга с ног, и, умноженные акустикой безумных коридоров,  перекинулись крики и в другие палаты. Тьма теперь была уже совсем непроницаемой, не  разглядеть, в кого попали пули, можно, разумеется, спросить эдак вот, издали: Эй, кого там  задело, м-м, но, согласитесь, это как-то нехорошо по отношению к раненым, с которыми надо  обращаться уважительно, подойти к ним, руку положить на лоб, если, конечно, по несчастной  случайности не туда им угодила пуля, потом негромким и ласковым голосом осведомиться о  самочувствии, сказать, что, мол, ничего, все будет хорошо, сейчас санитары с носилками  прибегут, потом дать воды, если, конечно, рана не в живот, ибо руководство по оказанию  первой помощи категорически это запрещает. Что будем делать, спросила жена доктора, там  двое лежат. Никто не спросил, почем она знает, что именно двое, хотя выстрелов было три,  если не брать в расчет вполне возможные рикошеты. Надо их вытащить, сказала жена доктора.  Большой риск, ответил старик с черной повязкой, обескураженный провалом операции, начатой  столь тактически грамотно, если поймут, что мы - там, опять откроют пальбу, потом помолчал  и добавил сокрушенно: Однако идти надо, и я готов. Пойдем вместе, сказала жена доктора, и не  пойдем, а поползем, так будет безопасней, только как можно скорее, пока там, внутри, не  опомнились. Я с вами, сказала женщина, та самая, что некогда пообещала: Куда ты, туда и я, и  любопытно, что никому из толпившихся в коридоре не пришел в голову простейший способ  узнать, кого же все-таки ранило, да-да, совершенно верно, ранило или убило, что пока  неизвестно, а для этого всего-то и надо, чтобы каждый сказал: Я тоже пойду, или: А я не пойду,  а кто промолчит, тот, значит, и лежит там, в дверях третьей палаты.

И четверо добровольцев пустились в путь ползком, две женщины посредине, двое мужчин  по бокам, так уж само собой вышло, а вовсе не из рыцарской учтивости или стремления  по-джентльменски закрыть собой даму, тем более что неизвестно, под каким углом прилетит  пуля, если слепой счетовод решит выпустить ее. А может, и вообще ничего не произойдет,  потому что старика с черной повязкой осенила мысль, причем более удачная, чем все  предшествующие, и заключавшаяся в том, что все остальные будут говорить как можно громче,  а еще лучше - кричать, тем более что поводов для этого сколько угодно, и шумом этим  перекроют и заглушат все звуки, которые неизбежно будут сопровождать вылазку, и  возвращение, и все то, что может случиться между тем и этим, а что именно, то один бог знает.  В считанные минуты спасатели достигли цели и поняли это еще прежде, чем наткнулись на  тела своих товарищей, ибо кровь, по которой они ползли, сыграла роль вестника, явившегося к  ним и молвившего: Я была жизнью, за мной уже ничего нет, и: Боже мой, подумала жена  доктора, сколько крови, и это была чистая правда, крови натекла целая лужа, руки и одежда  липли к полу так, словно и шашки паркета, и каменные плиты вымазали птичьим клеем. Она  приподнялась на локтях и двинулась дальше, и остальные сделали то же. Нащупали наконец  распростертые тела. Оставшиеся позади продолжали шуметь как можно громче, напоминая  теперь плакальщиц, доведших себя до исступления. Жена доктора и старик с черной повязкой  вцепились в щиколотки одного из лежавших, доктор и вторая женщина одновременно  ухватились за руку и за ногу другого, и теперь следовало поскорей вытащить их и выбраться  самим с линии огня. А это не так просто, потому что надо приподняться, стать на четвереньки,  ибо таков единственный способ применить к делу жалкие остатки сил. Раздался выстрел, но на  этот раз пуля никого не задела, а страх, как молния, пронизавший все тело, не заставил их  вскочить и убежать, а, напротив, придал малую толику недостающей энергии. Через мгновение  они были уже в безопасности, у стены рядом с дверью палаты, и необыкновенно замысловатую  траекторию должна была бы вычертить пуля, чтобы попасть в них, а слепой счетовод едва ли  был сведущ в баллистике, хотя бы в самых ее началах. Попытались поднять тела, но ничего из  этого не вышло. Оставалось только тащить волоком их и дальше, и вместе с ними по полу,  словно из-под скобеля, тянулись полосы крови полузасохшей и совсем свежей, еще  струившейся из ран. Кто это, спросили ожидавшие. Откуда нам знать, мы ведь не видим,  отвечал старик с черной повязкой. Здесь больше нельзя оставаться, сказал кто-то, если они  пойдут на вылазку, дело не ограничится двумя ранеными. Или убитыми, сказал доктор, пульс у  них, по крайней мере, прощупать не могу. Потащили тела по коридору, уподобясь  отступающему войску, в вестибюле остановились, и посторонний подумал бы, что решили  стать там лагерем, однако на самом деле причина была иная и крылась она в том, что просто  иссякли последние силы, здесь останусь, больше не могу. Сейчас, кстати, самое время отметить  такое удивительное обстоятельство, что бандиты, прежде такие предприимчивые и настырные,  с такой охотой и легкостью применявшие, чуть что, грубую силу, сейчас перешли в глухую и  пассивную оборону, сидят, забившись в свою нору, и отстреливаются наугад, то есть не  решаются схватиться с врагом в чистом поле, лицом к лицу, глаза в глаза. Обстоятельству  этому, как и всему на свете, имеется свое объяснение, состоит же оно в том, что в третьей  палате после гибели главаря резко упала дисциплина, к нулю свелась субординация, и сильно  ошибся слепой счетовод, решив, что вместе с пистолетом у него теперь в кармане и власть, как  бы не так, все получается как раз наоборот, и каждая выпущенная им пуля летит, фигурально  выражаясь, в него же, ибо с каждым истраченным патроном тратится и частица этой самой  власти, и мы еще увидим, что произойдет, когда боеприпасы будут израсходованы полностью.  И в соответствии с тем, что не всяк монах, на ком клобук, то и не всякого, у кого скипетр,  можно признать королем, и пора бы уж назубок заучить эту истину. И хоть королевский  скипетр ухватил сейчас слепой счетовод, следует сказать, что королем, пусть и мертвым, и  погребенным, причем плохо, неглубоко, всего на три пяди под полом своей же палаты,  продолжают считать прежнего вожака, и присутствие его, хоть бы в виде смрада, по-прежнему  весьма ощутимо. А между тем на небо выплыла луна. Снаружи через главный вход проникает и  разливается по вестибюлю неясное поначалу, но с каждым минутой набирающее силу сияние, и  лежащие на полу тела, мертвые и пока еще нет, мало-помалу обретают объем и абрис,  очертания и черты, и весь ужас кошмара, тяжкого и безымянного, и тогда жена доктора  осознала, что нет больше, а может, и раньше не было, ни малейшего смысла прикидываться  слепой, ибо невооруженным глазом видно, что спастись никому не удастся, а слепота, помимо  прочего, это еще и пребывание в мире, где исчезла надежда. Впрочем, она может сказать, кто  погиб. Вот это - аптекарь, а это - тот, кто сказал, что, мол, положат нас, и оба до известной  степени оказались правы, и излишне спрашивать меня, как я узнала, кто они, ибо ответ мой  прост: Я вижу. Из тех, кто был там, одни это уже знали и молчали, другие с давних пор  терзались сомнениями, которые теперь, стало быть, подтвердились, но совершенно  неожиданным оказалось отчуждение третьих, можно себе представить, какое бы в другое время  тут началось смятение, какие посыпались бы вопросы, как развязались бы языки: Почему тебе  одной удалось избегнуть общей участи, что за капли закапываешь ты в глаза, дай мне адрес  твоего врача, выведи меня из этого узилища, хотя, если вдуматься, и не было в этом  отчуждении ничего неожиданного, потому что сейчас уже все равно, в смерти все одинаково  слепы. Но и вправду нельзя было дальше оставаться в таком положении, даже защититься  нечем, потому что и железяки остались у двери в третью палату, а кулаками не много  навоюешь. Под водительством жены доктора убитых вынесли на крыльцо и на лунном свету,  под млечной белизной небесного тела, оставили их тела, белые снаружи, черные наконец-то  внутри. Разойдемся все по своим палатам, сказал старик с черной повязкой, потом посмотрим,  что тут можно будет предпринять. И никто не обратил внимание на то, сколь безумны эти  слова. Слепцы не стали делиться по принадлежности и происхождению, встретились и  познакомились по дороге, одни пошли в левое крыло, другие - в правое, и вот туда вместе  пришли жена доктора и та, что сказала: Куда ты, туда и я, но не эта мысль сидела сейчас у нее в  голове, а совсем противоположная, но говорить об этом она не хотела, ибо не все клятвы  исполняются - когда по душевной слабости, а когда и под воздействием высшей силы, которую  мы порой забываем принять в расчет.