Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В интересе Давида к альманаху и его подготовке к изданию, в их дружбе с Василием Аксёновым я видел единство наших взглядов и поведения, что не могло не импонировать мне, и я все больше проникался уважением и доверием к этому замечательному человеку и художнику — Давиду Боровскому.
Михаил Шварцман
Когда мы приходили к Шварцману, сразу возникало ощущение, что попадали в другой мир, незнакомый и со своими законами, требовавшими от гостя-зрителя уважения и даже подчинения.
Михаил Матвеевич Шварцман имел очень солидную внешность, являя собой образ мудреца-проповедника. Работы свои он показывал степенно, в замедленном ритме, что-то приговаривая при этом, как бы подводя теоретическую базу под сделанное. Так он проповедовал принципы, лежавшие в основе его учения, которое он называл «иератикой». Причем, отстаивая эти принципы, Шварцман был весьма суров. Михаил Матвеевич старался связать теорию и практику воедино. Делал это он жестко и последовательно, тем самым вызывая собеседников на спор. А спорить с ним было почти бесполезно, потому что вся терминология, которую он использовал, была «отработана» им в предыдущих спорах и, чтобы вступить в такую полемику с новым собеседником, необходимо было сначала договориться о терминах. В противном случае словесный напор Михаила Матвеевича подавлял неофита и разобраться в его теоретических построениях становилось невозможно.
Мне нравился этот образ проповедника и даже, пожалуй, догматичность шварцмановских принципов, потому что за этим чувствовалась уверенность мастера. Именно непримиримость и убежденность в правоте своего дела вызывали симпатию. В любом случае Михаил Матвеевич возбуждал любопытство всех, кто приходил к нему в квартиру-мастерскую.
Шварцман создавал работы темперой на чертежных досках, качественным сплочением напоминавших те «паркеты», на которых писали картины «старые голландцы». Писал, нанося краску многогранными повторами, все время добавляя что-то новое в уже сделанное. Именно поэтому его вещи становились многодельными и вызывали уважение. Он шел от изображения иконописного лика, привнося в него современную деформацию глаз, носа и всего строения лица, утрируя черты первоначального образа.
Одновременно с многослойной темперой на досках Миша демонстрировал свои работы в графике. На его листах мы видели страннейшие и тончайшие графические построения, сливающиеся в фантасмагорическую картину неведомых миров.
При всей серьезности подхода к делу, и отчасти как бы контрастируя с ним, у Миши обнаружилась неожиданная любовь к поэтическому слову, и он совершенно погружался в слушание стихов тех поэтов, которых любил. Он восхищался стихами Беллы Ахмадулиной и Лены Шварц, а они, видя интерес и внимание Миши, старались с чувством читать свои стихи.
Быть может, контраст между глубокомысленным отношением к своим картинам и наивным интересом к поэзии и составлял суть художественной натуры Шварцмана. В ней переплетались противоположные элементы, которые он старался строго оградить избранной им системой «учения».
Эдуард Штейнберг
Рядом с таким дорогим для меня местом, как Поленово, чуть выше по течению Оки находится городок Таруса. Я уже говорил, что не мыслю этих мест отдельно друг от друга. Почти каждое лето я приезжаю сюда на отдых, снимая дом в Тарусе или неподалеку от нее. И естественно, с ранних лет знаю многих здешних обитателей. В этих местах редкой красоты пейзаж — во многом благодаря этому тут живут целые поколения художников, начиная с самого Василия Дмитриевича Поленова. Наблюдать преемственность художественных кланов доставляет мне особое удовольствие. И хотя устройство жизни здесь довольно примитивное, может быть, именно эта простота и привлекает творческих людей.
Для меня несомненно, что Таруса обладает духовным началом, истоки которого ведут к семье Цветаевых, живших в этом крохотном городке да еще находившихся в дружеском соотношении с замечательным художником Борисовым-Мусатовым. Таруса стала его последним пристанищем: он похоронен на высоком косогоре над Окой.
К тому же Таруса находится на сто первом километре от Москвы: здесь могли селиться репрессированные и имевшие поражение в правах люди.
Все это и повлияло на решение Аркадия Акимовича Штейнберга, замечательного человека и поэта, отца Эдика Штейнберга, обосноваться в этих местах.
Поэтому Таруса — главное место нашего с Эдиком детства еще с довоенного времени — объединяла нас всю жизнь.
С Эдуардом нас связывало и его театральное прошлое. Уже в зрелые годы он захотел вступить в секцию художников театра и кино МОСХа, и мы его торжественно приняли в наши ряды, говорили ему добрые слова и радовались, что он будет среди нас.
В 1975 году Эдуард Штейнберг уехал из России и поселился в Париже. Мы с Беллой Ахмадулиной, оказавшись в Париже в 1977-м, попали на открытие его выставки в галерее Клода Бернара. По мнению парижских россиян, выставка имела большой успех.
Позже Эдуард и его жена Галя делили свою жизнь между Парижем и Тарусой. Мне импонировало то, что, имея успех во Франции, он продолжает любить Россию и российскую глубинку. В Тарусе мы неизменно встречались с Эдиком и Галей и зачастую выпивали рюмку водки на террасе их домика на улице Достоевского, беседуя об искусстве и о жизни.
Александр Великанов
Сашка Великанов… Хотя так нельзя говорить! Саша Великанов… Дважды лауреат Государственной премии («Да что я, у меня внук лауреат Государственной премии!»). Александр Александрович Великанов находится на стыке двух профессий: архитектуры и живописи. И имеет достижения и там, и там. И я один из тех, кто в свое время переломил эту судьбу в пользу художественной деятельности, когда Саша уже стал маститым архитектором. Именно он построил замечательный театр Наталии Сац на Ленинских горах, обладающий революционным художественным и архитектурным смыслом.
Великанов работал в театре как художник и одновременно трудился над архитектурными проектами других театральных зданий. Был дружен со многими режиссерами, в том числе с Петром Наумовичем Фоменко. Он и сейчас полон чувства театра.
