Геннадий Зюганов - Анатолий Житнухин

Позднее дотошные исследователи «дворцовых интриг» обратили внимание еще на одно обстоятельство, предшествующее избранию Горбачева. В 1984 году ему, посетившему Англию в качестве председателя комиссии по иностранным делам Совета Союза Верховного Совета СССР, оказала необычайно теплый, не по чину, прием «железная леди» Маргарет Тэтчер. Обласкала она и супругу Горбачева, а фотографию Михаила Сергеевича установила на своем рабочем столе. Этот третьестепенный по официальным меркам визит получил неожиданно широкое и благожелательное освещение в западных средствах массовой информации.

Вспомнили и о том, что еще годом ранее Горбачев посетил Канаду и во время поездки встречался и имел обстоятельную беседу с Яковлевым, в ту пору еще работавшим там послом. Впоследствии в интервью газете «Нью-Йорк тайме» Александр Николаевич поведал, что в Канаде они «очень откровенно разговаривали по всем делам». Почему же эта, надо полагать, «судьбоносная» для Михаила Сергеевича встреча проходила так далеко от Москвы? Ответ прост: при Андропове, который не скрывал своего негативного отношения к Яковлеву, тому был заказан путь к серьезным руководящим должностям в партии.

Если бы тогда, по горячим следам этих не слишком-то примечательных на общем фоне событий кто-нибудь сказал Зюганову, что Запад уже сделал свои ставки и начал манипулировать выигрышными шарами, ни за что не поверил бы. И мыслей таких ни у кого не возникало.

Жизненный опыт и знания, приобретенные с годами, неизбежно меняют наши представления о минувших событиях, свидетелями которых мы были. Как считает Геннадий Андреевич, важно не перепутать то, что изначально хранит наша память, с тем, что возникло в нашем сознании по прошествии лет. Эта путаница, к сожалению, происходит, когда судьба и взгляды самого Зюганова становятся объектом исследования других людей. И трудно бывает сказать, сознательно она вносится или ее просто не замечают. Конечно, со временем память может обмануть человека, вычеркнуть какую-то деталь, поменять что-то местами. Но нельзя пытаться обмануть память. Попытка такого обмана называется ложью.

Например, не только явные недоброжелатели, но и некоторые бывшие соратники по КПСС обвиняют Геннадия Андреевича в том, что он с воодушевлением воспринял и поддержал перестройку. И задаются вопросом: почему же он не смог сразу раскусить Горбачева? Может быть, просто не пожелал этого сделать? Видно, полагают они, что подобные обвинения вызовут у несведущих людей настороженность в отношении Зюганова и при этом заставят их думать, будто уже весной 1985 года были подлинные герои, которые встретили в штыки и избрание Горбачева, и провозглашенный им курс на ускорение и перестройку. Но ничего подобного не наблюдалось, никакой оппозиции в ту пору и в помине не было. И не грешит против исторической правды Зюганов, когда признает в своих воспоминаниях, что с приходом к власти Горбачева надежды на позитивные перемены всколыхнули всю страну. Еще бы — молодой, активный, с удовольствием общается с народом, живо реагирует на задаваемые вопросы. И дальше Геннадий Андреевич вспоминает: «Первая же его поездка в Ленинград, в новом качестве, показанная по телевидению, убеждала людей, что с прежним, рутинным, бюрократическим стилем работы покончено. Как будто открылись шлюзы и колоссальная энергия долго сдерживаемой народной инициативы устремилась наверх, во власть, в виде конструктивной критики, предложений, поддержки, больших ожиданий. Я знаю, что и к нам в ЦК, в госорганы, в центральные газеты письма шли мешками, значительно оживилась партийная и комсомольская жизнь. Мы переживали тогда уникальный момент всенародной мобилизации во всех областях социальной и хозяйственной жизни, совершенствования методов политического управления. Это был воистину великий шанс!»

Кроме того, следует заметить, что в глазах Зюганова и других кадровых партийцев новый генсек имел серьезный кредит доверия, выданный ему самим Андроповым. Всевозможных домыслов вокруг этого феномена немало, но факт остается фактом: аппарату ЦК было хорошо известно, что Юрий Владимирович поддерживал ставропольского выдвиженца.

Тем горше воспринимался потом крах надежд, возрожденных Горбачевым, у которого, как выяснилось, осмысленного видения проекта реформ никогда не было. Зато такой проект имелся у Яковлева. Трудно сказать, кто при ком состоял: Яковлев при Горбачеве или наоборот. Во всяком случае, в воспоминаниях Александра Николаевича сквозят чувство безусловного превосходства над Михаилом Сергеевичем и пренебрежительно-снисходительное отношение к нему. Особенно ярко это проявилось в одном из интервью Яковлева еженедельнику «Аргументы и факты»[10]:

«У него была… слабость, и я пишу об этом в своих мемуарах, хотя Горбачев, наверное, обидится. Слабость вот какая: он постоянно делал какие-то „открытия“ и делился со мной. Любил звонить по ночам. Знал, что я тоже „сова“, и мог звонить в два, полтретьего ночи. И начинал: „Я знаю, что ты не спишь. Слушай, у меня возникла вот такая мысль…“ А я слушаю и думаю: как его отговорить от этой мысли? Потому что мысль „школьная“, вычитана из брошюр Высшей партийной школы… Приходилось лукавить: да, интересно, конечно, но…

Утром на Политбюро он опять начинает: мол, сегодня ночью мне пришла в голову мысль… Начинает ее развивать, причем с какими-то добавлениями после ночного разговора. Все, конечно, слушают с умным видом, поддакивают: мол, все замечательно, чуть ли не гениально. И вот эта его почти детская наивность просто убивала. Он искренне верил, что сделал открытие, потому что раньше он этого действительно не знал!»

Предваряет этот рассказ-характеристику весьма красноречивый вопрос корреспондента еженедельника, обращенный к Яковлеву: «Мы долгое время воспринимали вас не просто как небожителя из Политбюро, а как какого-то Дон Кихота, который внедрился в сердцевину этой жуткой системы и сражается с ней изнутри. Истинный руководитель перестройки, истинный реформатор — это были только вы. Фактически при вашем участии к власти пришел Горбачев… Как все произошло на самом деле?»

Само собой разумеется, что все сомнительные комплименты журналиста в свой адрес Яковлев воспринимает как должное. Читателю не надо разъяснять, как называется человек, который внедряется в какую-либо систему, чтобы разрушить ее. Только при чем тут Дон Кихот — этот романтический символ благородства? Яковлев внедрялся и действовал исподтишка. Один из публицистов обратил внимание, что его любимый полемический образ — тараканы, бегающие по горячей сковороде: чем сильнее сковорода нагревается, тем быстрее тараканы по ней бегают. Пожалуй, облику этого человека, добровольно избравшего роль серого кардинала при правительстве национальной измены, все же больше подходят раскаленная сковорода и иные нехитрые орудия инквизиции, нежели рыцарские доспехи.