Сказание о Сибирякове - Л Новиков

В пятницу немцы неожиданно отобрали сорок человек и вывезли из лагеря в город Нейштадт. Иван от отчаяния кусал губы.

Пленных поместили в двух деревянных бараках без окон, без отопления; холод стоял в них тот же, что и на улице. Был январь 1945 года. Бараки усиленно охраняла команда - семнадцать солдат - и свора свирепых овчарок. Кормили брюквой, морковью; работать гоняли за пять километров - лес рубить: немцы строили укрепления. Гул орудийной канонады говорил о том, что фронт приближался. И вот наступила пора, когда работы прекратились. Пленных заперли и не выпускали даже по надобности. "Бежать, бежать во что бы то ни стало..."

Как-то ранним мартовским утром вызвал Ивана начальник охраны и велел привести в порядок его вещи, постирать и погладить белье. "В дорогу собираешься, - подумал Алексеев, - значит совсем ваше дело швах".

В комнату, где он работал, заглянул солдат, лицо которого показалось знакомым. Заговорил с Иваном по-русски, напомнил о свидании с девушкой. Рассказал, что он поляк, насильно взят немцами в армию нести караульную службу, назвался Алексом. С недоверием поначалу отнесся к нему Иван (кто знает, что за человек?), а потом решился, заговорил напрямик:

- Помог бы ты нам, парень, спасибо сказали бы, добрым словом вспомнили.

Алекс понял.

Неожиданно для Алексеева поляк начал излагать свой план. Ночью он уберет часового, откроет дверь и выпустит пленных. Только надо выбрать момент получше.

- Через четыре дня я в ночь дежурить буду, - сказал Алекс, - с вами тогда и уйду.

Иван попросил поляка передать письмо Кате. Написал короткую записку.

С волнением ждал ответа, но прошел второй, третий день, а ответа все не было. Может быть, Алекс обманул? Улучил случай, спросил.

- Передал одному русскому, - сказал солдат, - он обещал, что все сделает.

"Не нашел, видно, посыльный девушки, - понял Иван. - Угнали куда-нибудь. Только бы не в Германию! А уж коли так случилось, и там ее разыщу".

Одиннадцатого марта на рассвете в барак не вошел, а буквально влетел Алекс.

- Получен приказ: завтра лагерь будут эвакуировать, а пленных... Говорить даже страшно. Сегодня поставят усиленную охрану.

- Ну, друг, теперь все от тебя зависит, а то конец нам, - тихо сказал Алексеев.

- Нет, нет... я с вами, ждите... Как только вас выведут, поставят в строй, я дам сигнал. Офицера застрелю. А вы уж помогайте...

В голову узникам лезли невеселые мысли. Удастся ли? Таким близким кажется спасение. Вон где-то близко уже гремят взрывы, земля дрожит под ногами. Что может произойти завтра? Впереди одна ночь, всего одна ночь...

Но и ее не было. Не выдержали нервы у гитлеровцев, не стали ждать утра. Лишь начало смеркаться, дверь барака распахнулась, и послышалась команда:

"Выходи!"

На пленных наведены автоматы, злыми глазами уставились овчарки: того и гляди бросятся. По спине пробегали мурашки. Алекс стоял последним в цепи. С надеждой вглядывались в лицо поляка обреченные, пытаясь хоть что-нибудь прочесть на нем, но оно было точно каменное. Конечно, он ничем не должен себя выдать. Действовать надо только наверняка.

Темнота сгущалась. С болот тянуло сыростью, запахами гниющей травы. "Где-нибудь тут..." - подумал Алексеев. Неожиданно небо разверзлось. Ввысь поднялись стрелы прожекторов и беспокойно заметались из стороны в сторону. Где-то недалеко бомбы терзали землю. Все повернули головы: за лесом вставало багровое зарево. В перекрестиях лучей прожекторов иногда появлялись, но тут же вырывались из них светлокрылые птицы - советские бомбардировщики.

Гитлеровский офицер что-то кричал, но его голос тонул в грохоте взрывов. Солдаты замешкались, пленные остановились и как зачарованные смотрели вверх. Алексеев толкнул соседа: "Пора!"

Из тьмы вынырнул всадник на разгоряченном коне.

- Эршиссен{28}, эршиссен! - кричал он начальнику конвоя.

Как была знакома эта страшная команда!

- Конец... - громко сказал кто-то.

Резко застучал автомат. Конь вздыбился. Офицер, взмахнув руками, опрокинулся навзничь. Стрелял Алекс. Обезумевшая от страха лошадь с застрявшим в стременах всадником бросилась прямо на оторопевших конвоиров.

Все произошло в какие-то доли секунды. Пленные разом, словно по команде, бросились на гитлеровцев, сбивая их с ног.

"Экипаж "Сибирякова" следует на Родину!"

К ЗИМЕ сорок пятого года многое изменилось в лагере. Пленных осталось совсем мало. Кормили еще хуже, а на работу водили чаще. Отправленных на фронт дюжих гестаповцев сменили новые охранники, люди пожилые, взятые в армию по гитлеровскому фольксштурму. Они не кричали, не дрались, и комендант был ими недоволен.

В феврале сибиряковцам выдали лопаты и на катере повезли на полуостров Оксив. Здесь старший охраны, хромой ефрейтор, вбил колышек, отмерил сто пятьдесят шагов и приказал копать траншею.

- Могилу, что ли, себе роем? - громко сказал товарищам Седунов.

- Да не похоже, Федя, - ответил Павловский, - уж больно велика для двенадцати человек.

Когда траншея была готова, моряки убедились, что они действительно готовили могилу, но не для себя, а для убитых немецких солдат. Их привозили на грузовиках, сбрасывали в котлован и заставляли сибиряковцев закапывать. Делали моряки это без, понукания, первый раз работа пришлась им по душе.

На следующей неделе заставили рыть новую траншею.

- Что, худы, папаша, ваши дела? - спросил Золотов пожилого охранника. Тот понял, закачал головой.

- Шлехт{29}, шлехт. Русский зольдатен Висла, - и он показал рукой на запад. - Майн зон ист мордет{30}.

- Ребята, наши войска у Вислы! - громко крикнул Золотов. Военнопленные бросились обниматься. Немцы переполошились, стали кричать, взяли автоматы на изготовку, с трудом заставили возобновить работу.

Приближение фронта ощущалось во всем: и в том, что чаще стали появляться над Гдыней краснозвездные самолеты, и в том, как вели себя гитлеровцы. Ночами можно было видеть над горизонтом зарницы артиллерийской канонады, а иногда услышать ее приглушенные громовые раскаты. По-прежнему лютовал лишь комендант. Заметив, что с появлением советских штурмовиков пленные не скрывают своей радости, он изобрел новую пытку. Она получила название "смотреть в небо". Тех, кто особенно сильно выражал свой восторг, "Зверь" ставил во дворе, подпирал подбородок доской с заостренным вверху концом. В таком положении люди находились до тех пор, пока, обессилев, не падали с ног, иногда распарывая себе горло. Но ничто не могло заставить заключенных отказаться встречать и провожать взглядом крылатых вестников победы. Одной из жертв этого жестокого наказания стал Воробьев. До этого он все время хворал: кашлял, жаловался на грудь и таял на глазах. Не вынес моряк пытки, упал. Унесли его без сознания куда-то. Думали, в лазарет; отлежится, придет. Но не пришел он больше...