Золотая голова - Наталья Резанова

— У нас в Кинкаре с женщинами, которые рот открыть да голову поднять посмеют, разговор короткий. Буде найдется такая — женщина ли, девушка, девочка, — ее вожжами, вожжами, и до бесчувствия. Раза после третьего обычно охота рот разевать пропадает. И никто тебе не посочувствует — ни священник, потому как тоже мужчина, хоть и в сутане, ни другие бабы: нас били, а ты что, лучше?

— С чувством ты про это… про вожжи! — заметил Малхира.

— А меня, думаешь, не били? Как раз вожжами и били. Лет до десяти. А после того, как кое-кто на тех вожжах на собственных воротах повис, перестали.

Эгир нахмурился. На лице его выражалось мучительное стремление понять, вру я или говорю правду.

— И что? — наконец осведомился он.

— А то, что я сейчас говорю, а вы меня, дети, рот открывши слушаете.

Это было не вполне справедливое высказывание: рот открывши сидел один Малхира, а Тальви — тот даже, кажется, и не слушал. А если слушал, то не подавал виду. Опять он решил побить меня моим оружием, забыл, наверное, что в молчанку меня не пересилить.

Круглая луна перекатилась над зубчатыми вершинами елей. Я вдруг вспомнила пословицу, вычитанную в «Хронике… „ — то есть там было сказано, что это пословица, я никогда ее прежде не слышала. Может, она была карнионская. А может, «иных народов“, как любил выражаться автор.

«Мужчины не поклоняются луне. Женщины не поклоняются очагу». Никаких комментариев не следовало. Когда я читала «Хронику… «, то быстро забыла об этом, поскольку там и без того было полно невнятицы. Но сейчас вспомнила, и утверждение повергло меня в недоумение. Все же должно быть наоборот! Луна — солнце бродяг, воинов, разбойников — мужчин, одним словом. Очаг — опора дома, где царит женщина. Вроде меня. Нет, я — неподходящий пример, я — исключение, случайность, черная овца. И вообще, не важно, что я тут только что лепила. Неизвестно, что бы из меня выросло, если бы мои родители остались в живых. Вполне возможно, что стала бы благонравной, законопослушной, богобоязненной горожанкой, добродетельной женой, матерью счастливых детей…

Стоп. Вот об этом — не надо. Хватит и того, что я пример неподходящий. Во всех отношениях. Нужно было как-то отвлечься, а спать не хотелось. Я подтянула к себе сумку, снятую с седла. Первым делом — разлюбезная моя «кошка» трехлапая, но я уже вычистила ее и проверила веревку. Затем — нечто плоское, завернутое в старый платок. «Хроника утерянных лет». Я подержала ее в руках, бросила косой взгляд на Тальви и сунула манускрипт обратно в сумку. Ага, вот. Рубашка. Надобно сказать, что у меня их было две. Ту, что была на мне в день достопамятного нападения, я, перевязывая Малхиру, несколько замарала его кровью. Поэтому рубашку я переменила, а грязная так и лежала сложенной у меня в сумке. До сегодняшнего вечера мне не предоставлялось случая ее постирать. А сейчас — в самый раз. Нечего откладывать до замка. Кровь отстирывают холодной водой, это тоже знает каждая женщина.

Я проследовала к ручью и принялась тереть рубаху песком. Пятна уже заметно побледнели, когда я услышала осторожные шаги за спиной. Тальви так не ходил. Я развернулась, не выпуская рубахи. Для начала драки бывает очень полезно хлестнуть противника по лицу мокрой тряпкой. Желательно холодной. Ему, конечно, не больно, но на несколько мгновений он совершенно сбит с толку. А за несколько мгновений многое можно сделать…

Это был Эгир, и никаких воинственных намерений он не выказывал. Остановился шагах в десяти от меня, переминаясь с ноги на ногу.

— Я вот что хотел спросить… ты правда убила человека в десять лет?

— Кто тебе сказал подобную глупость?

— Ты сама же и сказала.

— Когда?

— Совсем недавно. Про этого… который на воротах…

— Разве я говорила, что он умер? Его сняли, и он остался жив. Только голову потом прямо держать не мог. Как младенчик.

Окончательно отчаявшись отделить правду от лжи в моих речах, Гормундинг махнул рукой и ушел.

Я могу врать, я умею врать и делаю это довольно часто. Но я никогда не стану хвастать и браться за то, чего я не могу и не умею. Кто бы ни жаждал крови Гейрреда Тальви сотоварищи, на сей раз он утерся. Если только он (или они) не предусмотрят еще одной возможности. Самой простой и незатейливой, но именно той, что выбрала бы я, окажись, не дай Бог, на месте настырного убийцы.

Устроить засаду возле самого замка. И чем ближе мы продвигались к замку Тальви, тем больше меня начинала тревожить эта мысль. Когда же гора с замком показались в виду, я поделилась своими предположениями с патроном.

— Что же я должен делать? Ждать до темноты, потом по лесу пробираться к воротам кружным путем и вызвать стражу?

Он откровенно издевался надо мной. Но я это стерпела.

— Хотя бы.

— Вряд ли твой план осуществим. Все-таки здешний лес я знаю лучше тебя. Здесь почти невозможно проехать верхом, тем более с несколькими лошадьми. А если попытаться, шум будет такой, будто стадо кабанов мчится через чащу.

— Что же, поедем наудачу? Или пошлем вперед гонца, он же разведчик?

— Ни то, ни другое. Заедем в деревню. И у ближайшего поворота в виду замка мы свернули к деревне Фьялли-Маахис — той самой, мимо которой мы проезжали в прошлый раз с Тальви, Ренхидом и Малхирой, но не останавливались. Сейчас же мы спешились на деревенской площади, у трактира. Тотчас же сочинилось маленькое столпотворение. Совсем иное, чем в Громарте. Сюда мы не привезли ни мертвецов, брошенных через седло, ни дурных вестей — если убитый в лесу слуга был родом из другой деревни. Сюда вернулся хозяин — каратель и милостивец. К нему-то жители и сбежались. Тальви не вошел в трактир. Выбежавший хозяин распорядился принять у нас лошадей и, вместе с чада и домочадцы, принялся накрывать стол под липой на площади. Тут же сновал сельский староста, чуть ли не дубинкой лупя набежавших просителей. Отогнав их на порядочное расстояние, он сам подбегал к Тальви, осведомлялся, угодно ли ему будет выслушать то и это, будто просьбы односельчан нуждались в переводе. Малхира, позабыв про раненое плечо, устремился в толпу хихикающих девиц, ничего против его действий не имевших. К нам с Эгиром никто не приставал, только тощий пожилой священник, не замедливший протиснуться сквозь строй селян, косил в мою сторону круглым голубым глазом

— не иначе, кое-что прослышал. Я уселась на скамью по левую руку от Тальви («Всегда садись слева, — вспомнила я слова одной из своих свантерских наставниц. — К сердцу ближе, и бить сподручнее»), приглядываясь к окружающим строениям. Они были вполне недурны, никаких развалюх, все — крепкие дома, аккуратно крытые дранкой или камышом, церквушка со шпилем на зеленой крыше, огороды… Я вообще-то по деревням не промышляла, но ежели сюда нагрянут не такие милые и добрые люди, как я, или, не дай Бог, война докатится, то здесь будет чем поживиться…